Долины Авалона. Книга Первая. Светлый Образ
Шрифт:
– Что стало с королём гентас? – вдруг задаёт мне вопрос Эдви, притрагиваясь вопрошающими пальцами к моей руке, переворачивающей очередной лист альбома с мамиными набросками. Я смотрю на брата в удивлении, а он на рисунки различных господ, очерчивая лицо каждого пальцем из любопытства. Так как я уже достаточно узнал о семье Роксофордов, то в этом альбоме должен быть хотя бы один из них, раз мама жила когда-то в замке и рисовала почти каждого человека для своей практики.
– С королём?.. – Спрашиваю, потому что не понял, о ком речь.
– Ну, Роксония ведь не могла всё это время править в одиночку?
– Смотри… Сейчас Роксония даже с внуком своим, с сыном Редвульфа, общается исключительно как с подрастающим солдатом, но не более. Внебрачный ребенок, кто такой для них, думаю, понятно? Но Роксония
Я рассказывал обо всём этом, словно прочёл такую незамысловатую историю, где всё было просто и логично до безобразия, но Эдвине на мой обычный рассказ отреагировал достаточно бурно:
– Будущий король гентас не был гентийской расы?.. Но они к этому строже всех относятся, разве нет?
– Да, очень строго раньше относились. А теперь всё допускается. Но тогда это было тайной, повторюсь.
– Как может быть тайной такое, хах? Он волосы перекрашивал что ли?
– Кое-что интересней, Эдви! Есть оказывается обряд, возвращающий людей и нечистокровных к начальной форме гентийского или готтоского существа. В случае Нила, он получил перерождение в… гентас. Понимаешь?.. Посмотри, как это было… – Я перелистываю на изображения подготовки: некромант растирает конечности обнажённого человека, затем с помощниками они покрывают его особой смолой и оборачивают, завёртывая в гигантский кокон, подвешиваемый в пещере, вдалеке от прямых солнечных лучей. Человек (или любое другое существо) засыпает и медленно совершает своё странное превращение, благодаря мази и условиям своей комы. – Внутри кокона… тело становится похоже на желе, лишь пол и сознание не меняются, нервная система остаётся такой же. Все болезни уходят. Но это очень опасное преображение, Эдвине, при резких заморозках или жаре… человек может… застыть в этом коконе вовеки веков. И ничего не вернёт умершего, а его тело и образ навсегда потеряют изначальное проявление, запечатлев сущность в истории как нечто страшное и бесформенное, являющееся во снах к тем, кто желает так же измениться, но боится последствий.
– Эх… Дорогое удовольствие, да, брат? Страшно звучит… Я бы на месте таких людей сходил в домик метеоролога, чтобы обсудить сроки. И стражу нанял, чтобы согревали кокон парами или охлаждали холодной водой… Логично же: надо страховаться от неизбежного?
– Да, но оговорка была правильной – это дорого.
– И так Нил умер?.. Или я чего-то недопонял из твоего рассказа?
– Эдви! Нет, конечно! Нил был потрясающим воином и королём с такой же мирной тактикой, как у нашего отца. Он растопил сердце королевы, но вскоре, после рождения третьего сына… погиб. Его лошадь увязла на рисовом поле, и предатели воспользовались моментом, позорно убив своего короля. Никто не вспоминает теперь Нила, ибо Роксония не хочет повторить судьбу своего отца. Поговаривают, что король и королева были амальгамами друг друга… Хотя, можем ли мы знать, правда это всё, или даже до нашего папы версия дошла с изменениями?
На листе, что я повернул вертикально, был изображён воинственный гентас с двумя сионами. Потрясающий, широкоплечий, статный мужчина в форме и с тяжёлым мечом. То, как мама нарисовала Нила… Он был похож на господина Омине, но без чёлки, а с аккуратно собранными позади прядками таких же длинных красных волос. Доброе лицо не выражало беспокойства.
– Вот это да! Принц Омине оказывается на него невероятно похож! Только взгляд у него недобрый совсем… Может нам стоит передать ему этот альбом, Ботта?..
– Похож он или нет… Но альбом нашей мамы ему не достанется.
– Немногое?! Братец, ты забываешь про покои наших родителей в гентийском замке! Те, что с огромной библиотекой, с самой большой во всём королевстве… Мы с тобой богаты.
– Тем не менее, лучшие книги всё равно почему-то здесь?
– Хах! Ты о маминых романах, которые на досуге постоянно перелистываешь? Ха-ха! Что там интересного такого может быть?..
– А вот… Сам прочти хоть один, поймёшь блин, Эдвине!!! – Меня это несколько смутило. Я, конечно, знал, что мой брат вовсе не невинное создание с его помыслами об убийствах и прочим, как и я сам, но в плане романтики…
– Почитай мне перед сном свой любимый отрывок?..
– Вот ещё?! Дудки! Там неприлично вообще-то, будет тебе известно?
– Тогда не самый любимый, аха-ха! Я так и знал, что дело не в иллюстрациях.
– Да ну тебя, такое говорить?! – Я уже весь красный сидел, резко захлопнув альбом и отложив его подальше на дубовый стол. – Подожди, я принесу тот роман. Но обещай не смеяться больше над моими вкусами?!
– Обещаю, ха-ха, обещаю! Уморительно! Аха-ха! – Эдвине решил выпустить на волю весь смех, чтобы не сорвать мою просьбу сейчас.
Слегка погневавшись, я ступаю за книгой и приношу её, огромную просто, увесистую, положив перед Эдвине, раскрывая на уже запомнившейся мне странице.
Брат магией зажигает свечи, что были в подставке на столе, потому что становилось слишком темно, чтобы читать. Я откидываюсь на мягком стуле на спинку, позволяя отдохнуть своей уставшей спине (мышцы приятно тянуло от постоянных тренировок), а Эдвине кладёт голову мне на плечо и тихо выдыхает, как ласковый кот. Позади нас слышится треск поленьев в камине, братик трёт свой нос рукавом свитера и поджимает ноги в гольфах, чтобы обнять их своими руками.
– Если ты не начнёшь читать, я буду делать это сам! Где попало открою, вот уж знай. Хы! – дразнит он меня, да трётся своей головой о плечо, опять устало вздыхая.
– Я даже не буду против, если ты так уснёшь. Тебе, наверное, очень хочется, да? Столько тренируешься в последнее время… Я тебя никогда таким не видел, Эдвине.
– Усну конечно! Если ты дальше будешь говорить о пустяках… Почитай мне! Ну почитай!
– Хах… Ну, хорошо. Итак… – Я схватился за золотой уголок этой тяжёлой книги в красном бархате и вдохнул расслабленно тёплый воздух семейной библиотеки. Отголоски кофе, который пила здесь мама перемешались с запахом папиных чернил… Тут было так много от них. И ничего не было, одновременно. Это заставляло нервно улыбаться и открывать сердце совсем другим краскам: не привыкшее испытывать столько противоречивых эмоций, оно разрывалось на части и иногда даже покалывало, но я был молодцом, поддержка со стороны играла особую роль. Не знаю, что было бы с Ботхелмом Теновером, окажись он совсем один после смерти родителей…
– Хорошо.
“И там, где небо лежало всегда на земле, окутывая мой дом густыми туманами в дни пасмурные и солнечные, я ощущал, что она здесь. Я чувствовал её.
Её шаги оставались по лужам тонкой коркой льда – я наступал, делал дырки палкой, в общем, пытался стереть её изображение с отражения тонкой глади, застывшей от холода её стоп. Но лёд появлялся снова.
Где-то даже выли волки, они услышали, как она плакала. Я закрыл глаза и взвыл на весь лес вместе с ними – но она меня не услышала. Она не слышит того, что происходит вне моих мыслей. Даже если бы я продолжал кричать и сорвал голос – мысли и только доносились бы до неё, а рыжие длинные кудри подрывал неспокойный поток ветра… Я ведь и был всегда только ветром, что смел касаться её щёк.