Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Де Сервантес Сааведра Мигель

Съ невыразимымъ удивленіемъ выслушали эту странную исторію каноникъ и его слуги.

— Ваше преподобіе, отвтилъ каноникъ священнику: рыцарскія книги это сущая язва, по моему мннію, и хотя призрачный интересъ ихъ заставилъ меня въ свободныя минуты прочесть начало почти всхъ этихъ книгъ, тмъ не мене я никогда не ршался прочесть которую-нибудь изъ нихъ отъ доски до доски. Мн казалось, что съ небольшими измненіями въ нихъ описывается одно и тоже, и что въ этой книг нтъ ничего больше, какъ въ той и въ послдней найдется тоже, что въ первой. Мн кажется даже, что направленіе, замчаемое въ рыцарскихъ книгахъ, господствуетъ въ древнихъ сумазбродныхъ Милезіенскихъ басняхъ, стремившихся только развлекать, но не поучать — въ противоположность баснямъ апологическимъ, долженствовавшимъ развлекая поучать. Но если допустить, что единственная цль рыцарскихъ книгъ забавлять читателя, и въ такомъ случа, я, право, не понимаю, какъ он могутъ достигать даже одной этой цли своими нелпостями. Читая хорошую книгу, мы наслаждаемся той гармоніей и красотой, обаянію которыхъ невольно поддается наша душа, созерцая прекрасное на яву или въ воображеніи; но то, въ чемъ безобразіе идетъ объ руку съ презрніемъ всякихъ правилъ, не можетъ доставить наслажденія никому. А какую красоту, какую пропорціональность частей между собою и въ отношеніи въ цлому, можно найти въ басн, въ которой 16-лтняя двушка разскаетъ на двое высокаго, какъ башня, великана, точно онъ сдланъ изъ тста. На что похожи описанія этихъ битвъ, въ которыхъ, по словамъ историковъ ихъ, сражалось до милліона воиновъ; — если только съ ними сразился герой книги, тогда длать нечего, онъ, волей неволей, одной силой своей руки, долженъ разгромить милліонную рать. Какъ легко въ этихъ басняхъ видается въ объятія странствующаго рыцаря какая-нибудь наслдственная императрица или королева. Какой, сколько-нибудь развитый, умъ можетъ читать такой вздоръ, что по морю плыветъ, какъ корабль, подъ благопріятнымъ втромъ, цлая башня, наполненная рыцарями, что вечеромъ она отплываетъ

отъ береговъ Ломбардіи, а къ утру пристаетъ къ землямъ Іоанна-индйскаго, или къ другимъ подобнымъ странамъ, о которыхъ ничего не говоритъ Птоломей и не имлъ понятія Марко-Паоло. Если мн скажутъ, что сочинители подобныхъ книгъ просто задались цлью выдумывать небывалыя и невозможныя событія, находя совершенно излишнимъ придерживаться сколько-нибудь истины, то все же я скажу, что вымыселъ тмъ прекрасне, чмъ мене кажется онъ вымышленнынъ, тмъ боле нравится, чмъ онъ правдоподобне. Онъ долженъ шевелить мысль читателя; долженъ быть воспроизведенъ такимъ образомъ, чтобы длая невозможное вроятнымъ, сглаживая уродливости и неровности, онъ заставлялъ бы читателя врить себ, удивляя и услаждая его. Ничего подобнаго нельзя встртить въ сочиненіяхъ автора, съ умысломъ уклоняющагося отъ природы и правды, то есть отъ того, что составляетъ главную силу художественнаго произведенія. Я не читалъ еще такой рыцарской книги, вс части которой составляли бы одно тло, въ которой средина соотвтствовала бы началу и конецъ отвчалъ началу и средин. Напротивъ того, творцы этихъ произведеній составляютъ ихъ изъ такихъ разнородныхъ и разрозненныхъ кусковъ, какъ будто нарочно хотятъ воспроизвести урода, а не стройный образъ. кром того, слогъ ихъ шероховатъ и грубъ; сцены любви не благопристойны, возносимые ими подвиги преувеличены, описанія битвъ растянуты и тяжелы, а путешествіи нелпы и сумазбродны; въ разговор просвчиваетъ вся умственная скудость ихъ авторовъ, лишенныхъ всякой художественной мры и искры живой творческой силы, а потому вполн достойныхъ быть изгнанными изъ любаго христіанскаго общества, какъ праздные и опасные люди». Священникъ, съ большимъ вниманіемъ выслушавъ каноника, счелъ его за умнаго человка, говорившаго глубокую истину, и отвтилъ ему, что вполн раздляя съ нимъ ненависть въ рыцарскимъ книгамъ, онъ сжегъ кучу рыцарскихъ книгъ Донъ-Кихота. При этомъ онъ подробно разсказалъ, какъ разбиралъ онъ книги Донъ-Кихота, какія казнилъ, какія помиловалъ. Каноникъ отъ души посмялся этому разсказу. — «Порицая немилосердо эти книги», замтилъ каноникъ, «я нахожу въ нихъ одно хорошее, именно канву: блестящія талантъ могъ бы развернуться и выказать себя на ней во всемъ блеск. Он представляютъ обширное поле, на которомъ перо можетъ двигаться совершенно свободно, описывая бури, кораблекрушенія, битвы и проч. Оно можетъ нарисовать великаго полководца, одареннаго всми талантами, необходимыми для того, чтобы стяжать воинскую славу: искуснаго, умнаго, проникающаго въ намренія непріятеля, умющаго краснорчиво убждать и разубждать своихъ солдатъ, мудраго и сдержаннаго въ совт, быстраго въ исполненіи, столь же стойкаго въ оборон, какъ стремительнаго въ нападеніи. Писатель можетъ разсказывать здсь поперемнно то какое-нибудь трагическое происшествіе, то веселое и неожиданное; въ одномъ мст онъ можетъ оплакать благородную, умную, красивую женщину, въ другомъ мужественнаго и благороднаго христіанина, противопоставляя ему какого-нибудь невжду фанфарона; въ третьемъ изобразить храбраго и сострадательнаго принца, щедрость великодушныхъ властителей и врность преданныхъ имъ вассаловъ. Въ подобномъ сочиненіи писатель можетъ поперемнно выказываться астрономомъ, географомъ, музыкантомъ, государственнымъ человкомъ, даже волшебникомъ, если захочетъ и ему представится удобный случай къ тому. Онъ можетъ послдовательно изобразить искусство Улисса, набожность Энея, мужество Ахиллеса, несчастія Гектора, измну Сонона, дружбу Эураліи, щедрость Александра, мужество Цезаря, великодушіе Траяна, самоотверженность Зопира, благоразуміе Катона, наконецъ, всевозможныя достоинства, образующія совершеннаго героя, все равно, надлитъ ли онъ ими одного человка или нсколькихъ. И если подобное сочиненіе будетъ умно задумано, написано чистымъ, пріятнымъ слогомъ и приблизится на сколько это возможно къ истин, тогда данная автору канва украсится разнородными и драгоцнными узорами, и сочиненіе его представитъ столько красотъ, что оно достигнетъ высочайшей степени совершенства, до которой можетъ возвыситься поэтическое произведеніе, предназначенное, услаждая, — поучать читателя. Свобода, предоставляемая писателю въ созданіи и развитіи подобнаго рода произведеній, даетъ возможность ему непремнно являться въ нихъ лирикомъ, эпикомъ, трагикомъ, комикомъ, соединяя въ себ вс красоты пріятной и сладкой науки поэзіи и краснорчія, потому что эпопея можетъ быть написана прозой такъ же удобно, какъ и стихами,

Глава XLVIII

— Вы совершенно правы, сказалъ священникъ канонику, и потому тмъ большаго достойны порицанія сочинители подобныхъ книгъ, пишущіе не думая, не разсуждая, пренебрегая правилами искуства, которыя руководятъ талантомъ. помогли бы писателю также прославиться прозою, какъ прославились своими стихами два князя поэзіи римской и эллинской.

— Сказать правду, замтилъ каноникъ, я самъ пробовалъ написать рыцарскую книгу, соблюдая вс названныя мною условія; и нечего грха таить, исписалъ листовъ сто. Желая, однако, узнать, тамъ ли хорошо мое произведеніе, какъ я полагалъ, я отдалъ его за судъ страстныхъ, но умныхъ и образованныхъ любителей подобнаго рода книгъ, и вмст съ тмъ просилъ прочитать его и такихъ господъ, которые ищутъ въ книг только однихъ сумазбродствъ; и что же? т и другіе, осыпали одинаковыми похвалами мое сочиненіе. Тмъ не мене я не продолжалъ моей работы, во первыхъ потому, что мн казалось это дломъ неприличнымъ моему духовному званію и, кром того, потому, что на свт больше невждъ, чмъ людей образованныхъ. Не спорю, лучше слышать похвалы немногихъ мудрецовъ, чмъ порицанія многочисленныхъ глупцовъ, и, однако, и все-таки не ршился подвергать себя суду невжественной толпы, читающей, по преимуществу, подобнаго рода книги. Что въ особенности побудило меня оставить мою работу, это нкоторыя мысли, возбужденныя во мн драматическими представленіями, разыгрываемыми теперь на нашихъ театрахъ. Если эти историческія и неисторическія драмы, безъ ногъ и головы, наполненныя однми нелпостями, приходятся по вкусу публики, если она восторженно апплодируетъ имъ, если авторы сочиняющіе и актеры разыгрывающіе ихъ, говорятъ въ одинъ гоюлосъ, что драмы должны быть именно таковы, потому что этого требуетъ публика, потому что драматическія представленія, написанныя съ уваженіемъ къ здравому смыслу и искуству, нравятся тремъ, четыремъ умнымъ человкамъ, а вс остальные нисколько не поймутъ достоинствъ хорошей драмы, и что для сочинителей и актеровъ выгодне угождать доставляющему имъ средства къ жизни большинству, чмъ пріобртать уваженіе незначительнаго меньшинства: поэтому я невольно подумалъ, что такая же грустная участь постигла бы и мою книгу, еслибъ я поломалъ голову, желая приблизить ее къ правд и натур: я сдлалъ бы себя, какъ говорятъ, портнымъ Кампилло, доставлявшимъ нитки и фасонъ. Не разъ пытался я убдить нашихъ авторовъ, какъ сильно они ошибаются, воображая, что сумазбродными піесами они. привлекутъ боле публики, чмъ піэсами, сообразующимися съ правилами искуства; но господа эти до того упрямы, до того убждены въ своей непогршимости, что нтъ никакой возможности образумить ихъ. Однажды, помню, сказалъ я одному сочинителю: помните ли вы, нсколько лтъ тому назадъ играли въ Испаніи три трагедіи одного знаменитаго нашего поэта; он приводили въ одинаковый восторгъ и невжественную и образованную публику, и доставляли большіе сборы, чмъ тридцать самыхъ лучшихъ піесъ, игранныхъ впослдствіи. Вы, безъ сомннія, отвтилъ писатель, намекаете на Изабеллу, Фили и Александру? Вы угадали, сказалъ я. Въ этихъ трагедіяхъ соблюдены вс правила искусства; и не смотря на то, он понравились публик и казались ей тмъ, чмъ были въ дйствительности. Не публика. значитъ, виновата, довольствуясь нелпостью, а т, которые не умютъ угощать ее ничмъ инымъ. Въ Отмщенной Неблагодарности, въ Нуманціи, въ Влюбленномъ купц мало нелпостей, еще меньше ихъ въ Полезномъ Враг и въ другихъ драмахъ даровитыхъ писателей; и однако драмы эти прославили ихъ авторовъ и обогатили трудившихся надъ ними актеровъ. Много сказалъ я ему еще кое-чего другаго, и нсколько смутилъ, нсколько поколебалъ его, но все-таки не разсялъ его заблужденія.

— Вы пробудили во мн, отвтилъ священникъ, давнишнюю злобу мою къ ныншнимъ драмамъ; я ихъ ненавижу совершенно также, какъ рыцарскія книги. Драма, по словамъ Цицерона, должна быть зеркаломъ, отражающимъ въ себ жизнь человческую; она должна быть олицетвореніемъ правды и примромъ для нравовъ. Наши же драмы отражаютъ въ себ одну нелпость, изображаютъ распутство и служатъ примромъ разв для глупости. Въ самомъ дл, если намъ представятъ въ первомъ акт драмы ребенка въ колыбели, а во второмъ выведутъ его бородатымъ мужемъ, то большей глупости, кажется, и придумать нельзя. Или не величайшая ли это нелпость, представить старика хвастуномъ, юношу трусомъ, лакея ораторомъ, пажа мужемъ совта, короля носильщикомъ тяжестей и принцессу судомойкой? Что сказать, наконецъ, о нашихъ драмахъ въ отношеніи соблюденія условій времени и мста? Разв мы не видли комедій, въ которыхъ дйствіе начинается въ Европ, продолжается въ Азіи, и оканчивается въ Африк; и если бъ было четыре акта, то четвертый, вроятно, происходилъ бы въ Америк, такъ что драма происходила бы во всхъ частяхъ свта. Если въ драм должно быть соблюдена историческая правда, то можно ли, въ такомъ случа удовлетворить самому невзыскательному требованію, заставляя Пепина или Карла Великаго нести, вмсто Ираклія, крестъ въ Іерусалимъ, или заставляя его вмсто Готфрида Бульонскаго отымать гробъ Господень у неврныхъ, тогда какъ этихъ историческихъ дятелей раздляетъ

такое огромное пространство времени. Если же драма должна быть полнйшимъ вымысломъ, то можно ли вводить въ нее, въ такомъ случа, съ непростительными при томъ ошибками, дйствительно случившіяся историческія событія. Хуже всего то, что существуютъ невжды, въ глазахъ которыхъ всю красоту художественнаго произведенія составляетъ именно эта уродливость, и требовать отъ драмы чего-нибудь инаго значитъ, по ихъ мннію, изъявлять капризныя прихоти беременной женщины. Если же мы коснемся мистерій, Боже, сколько увидимъ въ нихъ небывалыхъ чудесъ и искаженныхъ событій. Чудеса дерзаютъ выставлять теперь на показъ даже въ мірскихъ драмахъ для того, чтобы произвести эффектъ, ошеломить публику и зазывать ее такими приманками въ театръ. Все это оскорбляетъ правду и искажаетъ исторію къ стыду испанскихъ писателей, иностранные драматурги, соблюдающіе въ своихъ произведеніяхъ вс правила эстетики, называютъ насъ невждами и варварами, читая наши печатныя нелпости. Писателю нельзя оправдываться тмъ, что благоустроенное правительство разршаетъ театральныя представленія съ цлію доставить народу какое-нибудь нравственное препровожденіе времени въ свободныя минуты, отвлекая его такимъ образомъ отъ безнравственнаго занятія, на которое такъ падка праздность. На этомъ основаніи нельзя говорить, что все равно хороша ли, или дурна драма, но если она удовлетворяетъ названной цли, то ни актерамъ, ни сочинителямъ совершенно не въ чему подчиняться какимъ бы то ни было эстетическимъ законамъ. Приводить этого аргумента въ оправданіе, повторяю, нельзя, потому что занимать праздныя минуты толпы несравненно лучше хорошими произведеніями, чмъ дурными. Присутствуя при представленіи умной, художественной драмы, зритель смясь надъ шуткой, просвщается серьезными мыслями и образовываетъ вкусъ свой хорошимъ языкомъ: выводимыя на сцен плутни замняютъ для него жизненный опытъ, примры просвщаютъ умъ, порокъ сильне отталкиваетъ его и еще сильне привлекаетъ въ себ добродтель. Хорошая драма должна производить подобное дйствіе на самаго грубаго, самаго безстрастнаго зрителя. Невозможно, чтобы драма исполненная всхъ этихъ достоинствъ могла бы нравиться, интересовать и доставлять зрителямъ меньше наслажденія, чмъ большая часть ныншнихъ драмъ, за которыя нельзя даже обвинять нашихъ авторовъ. Они большею частію очень хорошо сознаютъ свои грхи и понимаютъ, что слдовало бы имъ длать, но, въ несчастію, драма стала въ наше время товаромъ, фабрикуемымъ для продажи, поэтому они отговариваются, и совершенно справедливо тмъ, что еслибъ драмы ихъ неудовлетворяли требованіямъ людей, то отъ нихъ отказывались бы актеры. Такимъ образомъ писатель, волей неволей, принужденъ покоряться требованіямъ людей, вознаграждающихъ его труды. Убдиться въ этомъ не трудно. Стоитъ только вспомнить безчисленное число драмъ, написанныхъ счастливымъ испанскимъ геніемъ такими прекрасными стихами, съ такой прелестью и умомъ, наполненныхъ такими изящными шутками и глубокими мыслями, что слава поэта распространилась по всему міру. И что же? потому только, что онъ принаравливается въ требованіямъ актеровъ, далеко не вс его драмы отличаются тми высокими достоинствами, которыми блистаютъ нкоторыя. У насъ, какъ извстно, ставили на сцену такія дикія піэсы, что съигравъ ихъ актеры принуждены были удалиться изъ Испаніи, избгая наказанія, грозившаго имъ за то, что въ этихъ піесахъ встрчались предосудительныя выходки противъ нкоторыхъ государей и безчестные намеки на нкоторыя извстныя личности; я могъ бы представить нсколько подобныхъ примровъ. Вс эти недостатки и много другихъ, о которыхъ я умалчиваю, могли бы быть легко устранены, еслибъ у насъ находился осторожный, просвщенный и искусный критикъ, обязанный просматривать вс піэсы, предназначенныя къ представленію на театрахъ, не только столичныхъ, но и провинціальныхъ, такъ что безъ одобренія, подписи и печати этого критика мстныя власти не могли бы, ни въ какомъ случа, разршать постановки піесы на сцену. Тогда актеры, разыгрывая только т піэсы, которыя одобрены добросовстной критикой, были бы избавлены отъ всхъ непріятностей, угрожающихъ имъ теперь. Авторы же, принужденные, въ свою очередь, подвергать свои произведенія предварительно суду строгой критики, старательне и съ большимъ умомъ обдлывали бы ихъ; у насъ появились бы прекрасныя драмы, и мы счастливо достигли бы той цли, въ которой стремимся. Публика оставалась бы довольна, авторы успли бы прославиться, актеры обогатиться, надзоръ надъ ними былъ бы снятъ, наказанія уничтожены.

Если-бы кром того другому лицу, или хоть тому же самому, поручили просматривать рыцарскія сочиненія, тогда у насъ, безъ сомннія, появились бы книги, полныя всхъ тхъ достоинствъ, о которыхъ вы говорили. Он обогатили бы нашъ языкъ драгоцнными сокровищами краснорчія, и помрачили бы старыя книги сіяніемъ новыхъ, которыя издавались бы для развлеченія не только вчно праздныхъ, но и самыхъ занятыхъ людей; потому что лукъ не можетъ оставаться вчно натянутымъ, и слабость человческая ищетъ отдыха въ позволительныхъ развлеченіяхъ.

Разговоръ каноника и священника прерванъ былъ появленіемъ цирюльника. «Вотъ гд бы намъ хорошо было остановиться», сказалъ онъ, «и отдохнуть тмъ временемъ, какъ волы попасутся на свжемъ, роскошномъ лугу».

— Мн тоже кажется, отвтилъ священникъ.

Каноникъ согласился съ мнніемъ лиценціанта, и восхищенный прелестнымъ видомъ разстилавшейся предъ взорами его долины, ршился остановиться здсь вмст съ своими новыми знакомыми. Желая полюбоваться картиной мстности, разъузнать по подробне о подвигахъ Донъ-Кихота, и поговорить еще съ священникомъ, расположившемъ въ свою пользу каноника, послдній приказалъ нсколькимъ слугамъ отправиться въ находившійся недалеко зазжій домъ и привезти оттуда обдъ для всего общества. Но одинъ изъ слугъ отвтилъ ему, что нагруженный до верху всякими припасами мулъ каноника долженъ быть уже въ зазжемъ дом, поэтому имъ ршительно нечего брать такъ, кром овса. «Въ такомъ случа«, отвтилъ каноникъ, «отведите туда нашихъ лошадей, а сюда приведите мула».

Между тмъ Санчо, видя, что онъ можетъ, наконецъ, свободно переговорить съ своимъ господиномъ, безъ неизмннаго присутствія священника и цирюльника, подошелъ къ клтк Донъ-Кихота и сказалъ ему: «господинъ мой, чтобы облегчить свою совсть, я долженъ сказать вамъ кое-что на счетъ вашего очарованія. Во-первыхъ, доложу я вамъ, что эти два господина въ маскахъ, которые сопровождаютъ васъ, это наши земляки, священникъ и цирюльникъ, и я такъ думаю, что они должно быть изъ зависти, — завидно имъ стало, что вы превосходите ихъ вашими подвигами, — сговорились увезти васъ въ клтк. Если это правда, такъ значитъ, вы вовсе не очарованы, а просто одурачены, какъ дуракъ. И я васъ попрошу, потрудитесь, ваша милость, отвтить мн на мой вопросъ; если вы отвтите такъ, какъ я думаю, тогда вы раскусите весь этотъ обманъ и ясно увидите, что вы не очарованный, а просто полуумный.

— Спрашивай, что теб нужно, сказалъ Донъ-Кихотъ; я готовъ отвтить теб на все. А на это ты не обращай вниманія, что окружающія насъ привиднія кажутся теб земляками моими священникомъ и цирюльникомъ, очень можетъ быть, что это такъ кажется теб; только ты ни за что не врь этому, это вовсе не они. Очарователямъ очень легко принимать т образы, подъ которыми имъ нужно показаться намъ. Теперь, напримръ, они приняли образы моихъ друзей, желая заставить тебя думать то именно, что ты думаешь, и втолкнуть въ такой лабиринтъ сомнній и недоумній, изъ котораго не въ состояніи вывести никакая тезеева нить. Да и меня они хотли ввести въ сомнніе и не позволить мн угадать, откуда обрушился на меня этотъ ударъ. Потому что, если съ одной стороны мн будутъ говорить, будто меня сопровождаютъ друзья мои священникъ и цирюльникъ, а съ другой, видя себя въ клтк, и зная, что никакая человческая сила, если только она не сверхъестественная, не въ состояніи была бы замкнуть меня въ клтку, — что, по твоему, долженъ я думать или сказать? разв только, что меня очаровали совершенно иначе, чмъ очаровывали прежнихъ странствующихъ рыцарей; по крайней мр, сколько я могу судить по тмъ рыцарскимъ исторіямъ, которыя я прочелъ. Успокойся же, мой другъ, и перестань врить, будто насъ окружаютъ мои друзья; они такіе же друзья мои, какъ я туровъ. Теперь говори, что теб нужно: я готовъ отвчать теб хоть до завтра,

— Мать наша, Богородице! воскликнулъ Санчо; неужели ваша милость до такой степени обезумли, что совершенно не Можете понимать, когда вамъ говорятъ настоящую правду, когда вамъ толкуютъ, что въ эту клтку васъ усадило не очарованіе, а злоба. Но я вамъ сейчасъ докажу, какъ нельзя лучше, что вы не очарованы. Позвольте мн взглянуть… да поможетъ вамъ Богъ скорй освободиться отъ этой каторги, и очутиться въ объятіяхъ госпожи Дульцинеи въ ту минуту, когда вы меньше всего будете этого ожидать.

— Окончи твои пожеланія, сказалъ Донъ-Кихотъ, и спрашивай, что теб нужно; я сказалъ уже, что отвчу теб на все съ величайшей точностію.

— Этого только мн и нужно, продолжалъ Санчо; скажите же мн, ваша милость, по истинной правд, какъ истинный странствующій рыцарь, ничего не прибавляя и ничего не убавляя.

— Повторяю теб, перебилъ Донъ-Кихотъ, что я ничего не солгу. Но, ради Бога, спрашивай, говори, потому что ты мн надодаешь наконецъ твоими предисловіями, изворотами и круговоротами.

— Я говорю только, отвтилъ Санчо, что и вполн надюсь на правдивость и откровенность моего господина; и такъ какъ это подходитъ очень кстати къ нашему длу, то я осмлился бы спросить у вашей милости, со всмъ должнымъ къ вашей милости уваженіемъ: скажите на милость, ваша милость, хотите ли вы пить, сть, спать и длать все то, чего въ вашемъ положеніи не хочетъ никто.

— Да, да, да! воскликнулъ Донъ-Кихотъ, очень даже хочу.

Глава XLIX

— Ну вотъ я васъ поймалъ, воскликнулъ Санчо, клянусь моей душой и жизнью поймалъ, и мн ничего больше не нужно. Ваша милость, вы знаете, у насъ когда кто нибудь становится самъ не свой, о немъ говорятъ: Богъ его знаетъ, что съ нимъ сталось? онъ словно очарованный, не стъ, не пьетъ, не спитъ, отвчаетъ совсмъ не то, что у него спрашиваютъ; значитъ т очарованы, которые не дятъ, не пьютъ, не спятъ и ничего другаго не длаютъ, а вовсе не ваша милость, потому что вы пьете и кушаете, когда вамъ даютъ, отвчаете на то, что у васъ спрашиваютъ, и длаете все остальное. Какой же вы очарованный?