Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Де Сервантес Сааведра Мигель

Услышавъ это Санчо сталъ. въ свою очередь, со слезами на пазахъ, умолять своего господина отказаться отъ ужаснаго предпріятія, въ сравненіи съ которымъ и втренныя мельницы, и приключеніе съ сукновальницами и вс остальныя приключенія рыцаря были сущею благодатью небесной. «Одумайтесь, ради-Бога, одумайтесь, ваша милость», говорилъ Санчо; «здсь право нтъ никакихъ очарованій и ничего похожаго на нихъ. Я собственными глазами видлъ за ршеткою лапу настоящаго льва, и, судя по этой лапищ, думаю, что весь левъ долженъ быть больше иной горы».

— Со страху онъ покажется теб, пожалуй, больше половины міра, отвчалъ Донъ-Кихотъ. Уйди, Санчо, и оставь меня одного. Если мн суждено умереть здсь, то, ты знаешь наши условія: ты отправишься въ Дульцине; объ остальномъ молчу. Къ этому онъ добавилъ еще все что, ясно показавшее невозможность отклонить рыцаря отъ его сумазброднаго намренія.

Донъ-Діего не прочь былъ воспротивиться силою, но оружіе его далеко уступало оружію Донъ-Кихота; къ тому же онъ находилъ не совсмъ благоразумнымъ сражаться съ полуумнымъ, какимъ онъ считалъ теперь Донъ-Кихота вполн. Поэтому, когда рыцарь обратися опять съ угрозами къ возниц и другому человку,

приставленному смотрть за львами, Донъ-Діего счелъ за лучшее пришпорить свою кобылу и удалиться куда-нибудь прежде, чмъ львовъ выпустятъ на волю. За нимъ послдовали возница и Санчо. Послдній оплакивалъ заране погибель своего господина, вполн увренный, что ужъ львы не поцеремонятся съ нимъ и не выпустятъ его живымъ изъ своихъ страшныхъ лапъ. Онъ проклиналъ судьбу свою, проклиналъ часъ, въ который пришла ему мысль вступить въ услуженіе къ Донъ-Кихоту, но, проклиная и рыдая, не забывалъ пришпоривать своего осла, чтобы поскоре убраться куда-нибудь подальше отъ львовъ.

Когда посланный со львани увидлъ, что бглецы наши уже далеко, онъ еще разъ попытался было утоворить и отклонить Донъ-Кихота отъ его намренія.

— Я слышу и понимаю васъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, но довольно увщаній: мы напрасно только теряемъ время; прошу васъ, приступите поскоре въ длу.

Пока отпирали первую клтку, Донъ-Кихотъ подумалъ, не лучше ли будетъ сразиться теперь пшимъ, и нашелъ, что дйствительно лучше, такъ какъ Россинантъ могъ очень легко испугаться львовъ. Въ ту же минуту онъ спрыгнулъ съ коня, кинулъ копье, прикрылся щитомъ, обнажилъ мечь и твердымъ, увреннымъ шагомъ, полный дивнаго мужества, подошелъ къ телг, поручая душу свою Богу и Дульцине.

На этомъ мст пораженный историкъ останавливается и восклицаетъ: «О, храбрый изъ храбрыхъ и мужественный изъ мужественныхъ, безстрашный рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій! О, зеркало, въ которое могутъ смотрться вс герои міра! О, новый нашъ Мануель Понседе Леонъ, эта закатившаяся слава и гордость испанскихъ рыцарей, воскресшая въ лиц твоемъ! Какими словами разскажу я этотъ ужасный, безпримрный въ исторіи подвигъ твой? Какими доводами уврю я грядущія поколнія въ его непреложной истин? Какими похвалами осыплю тебя? И найду ли я, преславный рыцарь, хвалу тебя достойную! для достойнаго прославленія тебя ничто — сама гипербола. Пшій, одинъ, вооруженный только мечомъ, и то не съ славнымъ клинкомъ щенка [6] , и не особенно хорошимъ щитомъ, ты безстрашно ожидаешь битвы съ двумя величайшими львами африканскихъ степей! Да восхвалятъ тебя сами подвиги твои, да говорятъ они за меня, ибо не достаетъ мн словъ достойно тебя возвеличить»! Этимъ историкъ заканчиваетъ свое восклицаніе и продолжая разсказъ свой говоритъ: Когда приставленный смотрть за львами человкъ увидлъ, что Донъ-Кихотъ стоитъ уже, готовый въ битв, и что, волей неволей, нужно приступить въ длу, дабы не подвергнуться гнву смлаго рыцаря, онъ отворилъ, наконецъ, об половины клтки, и тутъ взорамъ Донъ-Кихота представился левъ ужасной величины и еще боле ужаснаго вида. Въ растворенной клтк онъ повернулся впередъ и назадъ, разлегся во весь ростъ, вытянулъ лапы и выпустилъ когти; спустя немного раскрылъ пасть, слегка звнулъ и вытянувъ фута на два языкъ, облизалъ себ глаза и лицо, потомъ высунулъ изъ клтки голову и обвелъ кругомъ своими горящими, какъ уголь, глазами, при вид которыхъ застыла бы кровь въ сердц самого мужества, но только не Донъ-Кихота, съ невозмутимымъ спокойствіемъ наблюдавшаго вс движенія звря, сгарая желаніемъ, чтобы левъ выпрыгнулъ изъ клтки и кинулся на него. Рыцарь только этого и ждалъ, надясь въ ту же минуту искрошить въ куски ужаснаго льва; до такой степени доходило его героическое, невообразимое безуміе. Но великодушный левъ, боле снисходительный, чмъ яростный, не обращая вниманія на людскія шалости, поглядвъ на право и на лво, повернулся задомъ въ Донъ-Кихоту и съ изумительнымъ хладнокровіемъ разлегся по прежнему. Донъ-Кихотъ веллъ тогда сторожу бить его палкой, чтобы насильно заставить разсвирепвшаго льва выйти изъ клтки.

6

Такъ назывались въ Испаніи славные во времена Сервантеса клинки фабрики Юліана дель-Рей.

— Ну ужъ какъ вамъ угодно, отвчалъ сторожъ, а только я этого не сдлаю, потому что первому поплатиться придется мн самому. Господинъ рыцарь! удовольствуйтесь тмъ, что вы сдлали; для вашей славы этого вполн довольно, не искушайте же во второй разъ судьбы. Клтка льва, какъ вы видите, отворена; ему вольно выходить, вольно оставаться въ ней; и если онъ по сю пору не вышелъ, то не выйдетъ и до завтра. Но вы, господинъ рыцарь, торжественно выказали все величіе вашей души, и никто не обязанъ для своего врага сдлать больше, чмъ сдлали вы. Вы вызвали его на бой и съ оружіемъ въ рукахъ ожидали въ открытомъ пол. Если врагъ отказывается отъ битвы, безславіе падетъ на его голову, и побдный внокъ увнчаетъ того, кто вооруженный ожидалъ боя и врага.

— Ты правъ, сказалъ Донъ-Кихотъ; запри, мой другъ, клтку, и дай мн удостовреніе, въ той форм, какую найдешь лучшей, въ томъ, что здсь произошло въ твоихъ глазахъ; какъ ты открылъ клтку льва, какъ я ждалъ, ждалъ, да такъ и не дождался его, потому что онъ легъ спать. Я исполнилъ свой долгъ; для меня не существуетъ боле очарованій, и одинъ Верховный Судія да будетъ отнын зиждителемъ и хранителемъ разума, правды и истинныхъ рыцарей. Запри же клтку, а я подамъ знакъ бглецамъ возвратиться назадъ, чтобы услышать про это великое приключеніе изъ твоихъ устъ.

Сторожъ не заставилъ повторять себ приказаній, а Донъ-Кихотъ, поднявъ на копье блый платокъ, которымъ онъ обтиралъ съ себя сыворотку, приглашалъ теперь этимъ платкомъ бглецовъ возвратиться назадъ. Бглецы наши мчались между тмъ во всю прыть, ежеминутно оглядываясь назадъ. Санчо первый замтилъ блый платовъ своего господина. «Пусть убьетъ меня Богъ», воскликнулъ онъ, «если

господинъ мой не побдилъ львовъ, потому что это онъ насъ зоветъ». Услышавъ это, спутники его остановились и, хорошо вглядвшись, увидли, что ихъ дйствительно зоветъ Донъ-Кихотъ. Немного оправившись отъ страха, они стали медленными шагами возвращаться назадъ, пока не разслышали, наконецъ, голоса Донъ-Кихота. Тогда они поспшили возвратиться къ телг. Увидвъ ихъ возл себя, рыцарь сказалъ возниц: «теперь запрягай, любезный, твоихъ муловъ и отправляйся съ Богомъ, а ты, Санчо, дай два золотыхъ ему и сторожу въ вознагражденіе за время, потерянное ими изъ-за меня».

— Дамъ, съ удовольствіемъ дамъ, отвчалъ Санчо; но скажите на милость, что сталось съ львами — живы ли они?

Въ отвтъ на это человкъ, смотрвшій за львами, разсказалъ со всми мелочами — преувеличивая все до невроятности — встрчу Донъ-Кихота съ львами и его безпримрную храбрость.

— При вид рыцаря, говорилъ онъ, левъ струсилъ и не хотлъ покидать клтки, не смотря на то, что я долго держалъ ее отворенною, и когда я доложилъ господину рыцарю, что приводить льва въ ярость, какъ того требовала ихъ милость, и заставлять его силою кинуться на насъ, значило бы испытывать самого Бога, тогда только онъ позволилъ мн, и то противъ воли, затворить клтку.

— Ну, что скажешь теперь, Санчо? спросилъ Донъ-Кихотъ; есть ли на свт очарованіе, которое можно противопоставить истинному мужеству? волшебники могутъ ослабить, быть можетъ, мои удачи, но только не мое мужество; пусть сразятся они со мною: я ихъ вызываю и жду.

Не отвчая ни слова, Санчо расплатился съ кмъ слдовало; возница запрегъ муловъ, а товарищъ его поцаловалъ, въ зналъ благодарности, руку Донъ-Кихота и общалъ разсказать про великое приключеніе рыцаря со львами самому королю, когда увидитъ его при двор.

«Въ случа, если его величество пожелаетъ узнать», сказалъ Донъ-Кихотъ, «кто именно совершилъ этотъ подвигъ, скажи — рыцарь львовъ, потому что и перемняю теперь свое прежнее названіе рыцаря печальнаго образа на рыцаря львовъ. Въ этомъ я слдую только примру прежнихъ странствующихъ рыцарей, мнявшихъ свои названія, когда они хотли или видли въ томъ свои выгоды». При послднемъ слов рыцаря повозка похала своей дорогой, а Донъ-Кихотъ, Санчо и господинъ въ зеленомъ камзол похали своей. Впродолженіе всего этого времени донъ Діего де Мирандо не проговорилъ ни слова, такъ внимательно слдилъ онъ за словами и поступками нашего героя, который казался ему человкомъ умнымъ съ примсью полуумнаго и полуумнымъ съ примсью умнаго. Онъ не прочелъ первой части его исторіи, иначе его, конечно, не удивили бы ни дйствія, ни слова Донъ-Кихота, такъ какъ онъ зналъ бы на чемъ помшанъ этотъ рыцарь. Но, встрчая въ первый разъ, донъ-Діего принималъ его то за полуумнаго, то за мудреца, ибо все, что говорилъ Донъ-Кихотъ было умно, изящно, свободно, хорошо изложено; все же, что длалъ онъ — странно, смло и безумно. Донъ-Діего невольно думалъ: «не постигаю, можно ли сдлать что-нибудь боле безумное, какъ надть на голову шлемъ съ творогомъ и вообразить, будто волшебники размягчили его мозгъ? Какая смлость и какое невообразимое безуміе захотть сразиться со львами». Донъ-Кихотъ вывелъ его изъ этой задумчивости: «готовъ пари держать», сказалъ онъ Діего, «что вы считаете меня полуумнымъ, и, правду сказать, я нисколько этому не удивлюсь; мои дйствія могутъ дйствительно навести на подобную мысль. Тмъ не мене, позвольте убдить васъ, что я, слава Богу, не такой полуумный, какъ это, быть можетъ, кажется вамъ. Милостивый государь!» продолжалъ онъ, «кому, какъ не блистательному придворному рыцарю пронзить копьемъ быка на дворцовой площади, въ присутствіи короля? Кому, какъ не придворному рыцарю, покрытому сіяющимъ оружіемъ, подвизаться на великолпныхъ турнирахъ, въ глазахъ придворныхъ дамъ? Кому, наконецъ, какъ не придворнымъ рыцарямъ увеселять дворы своихъ монарховъ разнородными воинскими играми? Но кому, какъ не странствующему рыцарю объзжать пустыни, большія дороги, лса и горы, отыскивая повсюду опасныя приключенія съ желаніемъ привести ихъ въ счастливому концу; длая все это единственно изъ стремленія достигнуть неумирающей славы. Кому, какъ не странствующему рыцарю благодтельствовать какой-нибудь вдов въ необитаемой пустын? Это также идетъ ему, какъ придворному рыцарю очаровывать свтскихъ двушекъ. Но кром всего этого, каждый странствующій рыцарь указываетъ себ еще какую-нибудь исключительную цль. Придворный рыцарь пусть служитъ дамамъ, пусть украшаетъ дворъ своего монарха, пусть награждаетъ бдныхъ дворянъ своей свиты, пусть красуется на турнирахъ, дерется на поединкахъ, будетъ благолпенъ, щедръ и благороденъ, въ особенности пусть будетъ хорошій христіанинъ, и онъ какъ слдуетъ выполнитъ свое назначеніе. Но странствующій рыцарь пусть переносится на послднія грани міра, проникаетъ въ непроницаемые лабиринты, преодолваетъ на каждомъ шагу невозможность, пусть въ пустын безропотно выноситъ лтомъ жгучее солнце и зимою втры, вьюги и стужу. Пусть не устрашается львовъ, не содрогается, встрчаясь лицомъ въ лицу съ вампирами, пусть поражаетъ одно, разрушаетъ другое и побждаетъ все вмст; вотъ въ чемъ состоитъ призваніе истиннаго странствующаго рыцаря. И такъ какъ Богъ судилъ мн самому быть рыцаремъ, поэтому согласитесь, милостивый государь, что не могу же я отказываться отъ длъ, въ которыхъ должно проявляться мое земное назначеніе. Остановить львовъ и сразиться съ ними, это былъ прямой мой долгъ, хотя я и сознавалъ вою безграничную смлость подобнаго предпріятія, понимая очень хорошо: что такое истинное мужество. Это я вамъ скажу — добродтель, поставленная между двумя порочными крайностями: малодушіемъ и дерзостью. Но только человку истинно мужественному боле пристало приближаться ко второй крайности, нежели къ первой; лучше казаться нсколько дерзкимъ, чмъ немного малодушнымъ. Моту легче сдлаться благоразумно*щедрымъ, чмъ скупцу; точно также дерзкому легче сдлаться благоразумно-мужественнымъ, чмъ трусу. Что же касается приключеній, то врьте мн, донъ-Діего, отступающій всегда терпитъ боле наступающаго; къ тому же слова: этотъ рыцарь мужественъ и дерзокъ — звучатъ въ ушахъ нашихъ какъ то пріятне словъ: этотъ рыцарь остороженъ и нершителенъ».