Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Де Сервантес Сааведра Мигель

— Милостивый государь, сказалъ онъ ему, если вы дете по одной дорог съ нами и не особенно торопитесь, то мн было бы очень пріятно хать вмст съ вами.

— Откровенно сказать, отвчалъ незнакомецъ, я пришпорилъ мою лошадь, боясь, чтобы она не встревожила вашу.

— О, господинъ мой! воскликнулъ Санчо, въ этомъ отношеніи вы можете быть совершенно спокойны, потому что конь нашъ превосходно воспитанъ и чрезвычайно воздержанъ. Никогда ничего подобнаго съ нимъ не случается; только однажды въ жизни нашла было на него дурь, ну и пришлось же, ему, да и намъ вмст съ нимъ, дорого поплатиться за это. Повторяю вашей милости, вы можете хать совершенно спокойно, потому что когда бы нашему коню подали вашу кобылу между двухъ блюдъ, онъ и тогда не дотронулся бы до нее.

Незнакомецъ придержалъ своего коня, глядя съ удивленіемъ на Донъ-Кихота, хавшаго съ обнаженной головой, потому что Санчо везъ шлемъ его, привязаннымъ, какъ чемоданъ, къ арчаку своего сдла. Но если незнакомецъ со вниманіемъ оглядывалъ Донъ-Кихота, то послдній еще внимательне осматривалъ съ ногъ до головы господина въ зеленомъ плащ, показавшемся ему человкомъ значительнымъ и весьма порядочнымъ. На видъ ему было около пятидесяти лтъ; въ волосахъ его пробивалась едва замтная просдь; орлиный носъ, полусмющійся, полустрогій взоръ, манеры, осанка, словомъ все показывало въ немъ человка очень порядочнаго. Незнакомецъ же, оглядывая Донъ-Кихота,

думалъ только, что онъ никогда въ жизни не видлъ ничего подобнаго. Все удивляло его въ нашемъ рыцар: конь его, худощавость самаго всадника, его желтое лицо, видъ, оружіе, одежда, наконецъ вся эта фигура, подобной которой давно не было видно нигд. Донъ-Кихотъ замтилъ съ какимъ любопытствомъ смотритъ на него незнакомецъ, и въ его изумленіи прочелъ его желаніе. Изысканно вжливый и всегда готовый услужить каждому, рыцарь предупредилъ вопросъ незнакомца. «Я понимаю,» сказалъ онъ ему, «ваше удивленіе; все, что вы видите здсь, кажется вамъ, конечно, совершенно новымъ. Но изумленіе ваше исчезнетъ, когда я скажу вамъ, что я одинъ изъ тхъ рыцарей, которые ищутъ приключеній. Я покинулъ мой домъ, заложилъ имніе, простился на всегда съ покоемъ и отдалъ себя на произволъ судьбы. Пусть она ведетъ меня куда знаетъ. Я вознамрился воскресить угасшее странствующее рыцарство, и вотъ съ давнихъ поръ, спотыкаясь на одномъ мст, падая въ другомъ, подымаясь въ третьемъ, и преслдуя свои цли, являясь помощникомъ вдовъ, заступникомъ двъ, покровителемъ сирыхъ и угнетенныхъ, словомъ, исполняя обязанности истиннаго странствующаго рыцаря. И, благодаря христіанскимъ, многимъ и славнымъ дламъ моимъ, я удостоился печатно пріобрсти всесвтную извстность. Тридцать тысячъ томовъ моей исторіи уже отпечатаны, и какъ кажется, ее отпечатаютъ еще по тридцати тысячъ томовъ тридцать тысячъ разъ, если только это будетъ угодно Богу. Но, чтобы ограничиться немногими словами, или даже однимъ словомъ, я скажу вамъ, что я странствующій рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, извстный подъ именемъ рыцаря печальнаго образа. Хотя я знаю, что похвалы самому себ говорятъ часто не въ нашу пользу, тмъ не мене не отказываюсь отъ нихъ, когда не нахожу вокругъ себя никого, кто бы могъ говорить за меня. И такъ, милостивый государь, ни этотъ конь, ни это копье, ни этотъ оруженосецъ, ни все это оружіе, ни блдность лица, ни худоба моего тла отнын, вроятно, не станутъ боле удивлять васъ, потому что вы узнали, кто я и что я.» Донъ-Кихотъ замолчалъ и растерявшійся слушатель его долго не могъ придумать, что отвтить ему? Пришедши наконецъ въ себя, онъ сказалъ рыцарю: «вы совершенно угадали причину моего удивленія, но только далеко не разсяли его вашими словами; напротивъ того, узнавши, это вы такой, я право удивился несравненно больше, чмъ прежде. Возможное ли дло — встртить теперь странствующаго рыцаря или напечатать рыцарскую книгу? Я, по крайней мр, ршительно не могъ бы представить себ въ наше время никакого покровителя вдовъ, заступника двъ, помощника угнетенныхъ и сирыхъ, и ни за что не поврилъ бы существованію подобнаго человка, еслибъ не встртился съ вами лично. И дай Богъ, чтобы эта исторія, какъ вы говорите, уже напечатанная, вашихъ столько же великихъ, сколько истинныхъ длъ, похоронила на вки самую память о безчисленныхъ подвигахъ разныхъ лжерыцарей, которыми нкогда полонъ былъ міръ, въ ущербъ истинно благороднымъ дламъ и истиннымъ исторіямъ.

— Ну, объ этомъ еще можно поспорить: истинны или ложны исторіи странствующихъ рыцарей? отвтилъ Донъ-Кихотъ.

— Какъ! неужели же кто нибудь можетъ усумнится въ ихъ лживости? воскликнулъ незнакомецъ.

— По крайней мр я сомнваюсь, и даже очень сильно, отвтилъ рыцарь. Но, пока довольно объ этомъ. Если мы не скоро разъдемся, то я надюсь, при помощи Божіей, убдить васъ, что вы, быть можетъ, поступили нсколько опрометчиво, повривъ слухамъ о лживости рыцарскихъ исторій.

Услышавъ это, незнакомецъ въ зеленомъ плать серьезно подумалъ: не рехнулся ли его собесдникъ, и ожидалъ только, чтобы время разсяло или оправдало его подозрніе; но прежде, чмъ онъ усплъ перемнить разговоръ, Донъ-Кихотъ спросилъ незнакомца, въ свою очередь, кто онъ такой? ссылаясь на то, что самъ онъ разсказалъ о себ совершенно все.

— Я, отвчалъ незнакомецъ, здшній гидальго, живу, недалеко отсюда въ деревн, въ которую прошу васъ завернуть сегодня на обдъ. Фамилія моя донъ-Діего де-Мирандо; человкъ я, слава Богу, достаточный, и окруженный друзьями, провожу дни въ моемъ семейств. Люблю охоту и рыбную ловлю, но не держу ни соколовъ, ни своръ гончихъ, а довольствуюсь лягавой собакой и смлымъ, проворнымъ хорькомъ. Есть у меня библіотека томовъ въ семьдесятъ испанскихъ и латинскихъ книгъ, частью историческихъ, частью духовныхъ; рыцарскія книги, правду сказать, не переступали порога моего дома. Мірскія книги перелистываю я чаще духовныхъ, если только нахожу сочиненія полезныя, интересныя и написанныя хорошимъ языкомъ, къ несчастію, въ Испаніи такихъ найдется очень немного. Часто обдаю у моихъ друзей и сосдей, еще чаще приглашаю ихъ къ себ. Держу прекрасный столъ, не люблю дурно говорить о людяхъ, и не люблю слушать когда при мн дурно говорятъ о нихъ; не узнаю, какъ кто живетъ, и вообще не сужу чужихъ длъ. Хожу ежедневно къ обдн, удляю отъ избытковъ моихъ часть бднымъ, но не трублю объ этомъ во всеуслышаніе, страшась, чтобы тщеславіе и лицемріе, такъ незамтно овладвающія самыми смиренными сердцами, не нашли доступа и въ мое. Стараюсь быть миротворцемъ, молюсь нашей Богородиц и, во вс минуты жизни моей, уповаю за безграничное милосердіе Господа Бога.

Санчо очень внимательно выслушалъ все, что говорилъ гидальго о своихъ занятіяхъ и жизни. Находя, что человкъ этотъ велъ вполн богобоязненную жизнь, и полагая, что всякій проживающій такъ свой вкъ долженъ творить чудеса, оруженосецъ соскочилъ съ осла, поспшилъ схватить стремя господина въ зеленомъ плать, и со слезами на глазахъ, полный глубокаго умиленія, облобызалъ ему ноги нсколько разъ.

— Что ты, что ты, Господь съ тобой, что за поцалуи такіе — говорилъ изумленный донъ-Діего.

— Дозвольте, дозвольте мн лобызать васъ, говорилъ Санчо, потому что я вижу въ васъ перваго святаго, верхомъ на кон.

— Помилуй, какой я святой, отвтилъ гидальго, напротивъ — я великій гршникъ. Скоре — ты, мой другъ, судя по твоему умиленію и доврчивости, долженъ быть причисленъ къ числу праведныхъ.

Санчо вернулся наконецъ къ своему ослу, заставивъ улыбнуться самого меланхолическаго Донъ-Кихота и изумивъ донъ-Діего.

Рыцарь между тмъ спросилъ своего спутника, сколько у него дтей? замтивъ при этомъ, что одно, въ чемъ древніе философы, непросвтленные познаніемъ истиннаго Бога, постигали Его, это въ обладаніи богатствами природы и фортуны, во множеств друзей и добрыхъ дтей.

— У меня всего одинъ сынъ, отвчалъ Донъ-Діего, да и тотъ не особенно меня радуетъ. Не скажу, чтобы онъ былъ золъ, но онъ не такъ добръ, какъ я бы желалъ. Ему восемнадцать лтъ, изъ нихъ шесть послднихъ онъ провелъ въ Саламанк, изучая латинскій и греческій языки. Теперь же, когда ему слдовало приступить къ изученію другихъ наукъ, я увидлъ, что весь онъ до того погруженъ въ поэзію — если только она можетъ быть названа наукой — что я не вижу никакой

возможности заставить его заняться изученіемъ права, или теологіи, этой царицы всхъ наукъ. Мн хотлось, чтобы онъ былъ избраннымъ въ нашемъ род, потому что, благодаря Бога, мы живемъ въ такомъ вк, когда внценосцы по царски награждаютъ извстныхъ своими добродтелями ученыхъ и писателей; я сказалъ добродтелями, потому что талантъ и наука безъ добродтели, это тотъ же перлъ въ навозной куч. Между тмъ сынъ мой проводитъ все время, разбирая дурно или хорошо выразился Гомеръ въ такомъ или въ такомъ то стих Иліады, такъ или иначе нужно понимать извстное мсто у Виргилія, и тому подобное. Гомеръ, Виргилій, Ювеналъ, Тибуллъ, Горацій и другіе древніе поэты овладли имъ окончательно. На нашихъ собственныхъ поэтовъ онъ, правду сказать, мало обращаетъ вниманія, хотя теперь у него голова идетъ кругомъ отъ одного четверостишія, присланнаго ему изъ Саламанки, на которое онъ долженъ написать цлое стихотвореніе, если не ошибаюсь, на конкурсъ.

— Дти, отвтилъ ему Донъ-Кихотъ, составляютъ часть своихъ родителей, и мы должны любить ихъ, не разбирая: добры они или нтъ? совершенно также, какъ любимъ своихъ родителей. Дтей должно направлять съ малолтства по пути добродтели къ великимъ и прекраснымъ цлямъ, тщательно воспитать и развить ихъ, да станутъ они впослдствіи костылемъ своихъ престарлыхъ родителей и прославленіемъ ихъ рода. Я не одобряю отцовъ, заставляющихъ дтей своихъ насильно заниматься тмъ или другимъ предметомъ, но не отрицаю въ этомъ отношеніи пользы извстнаго совта. Когда дло идетъ не о наук изъ-за насущнаго хлба, когда небо даровало ученику родителей, обезпечившихъ ему средства къ жизни, въ такомъ случа, я думаю, лучше всего позволить ему заниматься той наукой, къ которой онъ чувствуетъ природное влеченіе, и хотя занятіе поэзіей боле пріятно, чмъ полезно, оно, во всякомъ случа, не безчестно. Поэзія подобна прелестной двушк въ самомъ нжномъ возраст, которую наряжаютъ и обогащаютъ нсколько другихъ красавицъ, олицетворяющихъ разнаго рода знанія, потому что поэзія почерпаетъ слово свое изъ науки, возвеличивая, въ свою очередь, науку. Но эта обворожительная двушка не терпитъ, чтобы имя ея употребляли всуе, чтобы ее таскали но ужинамъ и показывали на площадяхъ. Она создана изъ такого чудеснаго матеріала, что тотъ, кто съуметъ очаровать и поймать ее, можетъ обратить ее въ чистйшее золото, если будетъ заботливо охранять и не допускать ее появляться въ безстыдныхъ сатирахъ и безнравственныхъ сонетахъ. Ею нельзя торговать и слдуетъ показывать только въ героическихъ поэмахъ, въ строгихъ, полныхъ чувства трагедіяхъ и умныхъ, изящныхъ комедіяхъ. Ее нужно удалить отъ гаеровъ и невжественной черни, которая и не пойметъ и не оцнитъ ея сокровищъ. Не думайте, чтобы подъ словомъ чернь я понималъ толпу и вообще лицъ не высокаго происхожденія; — нисколько — всякій невжда, будетъ ли онъ принцъ или дворянинъ, можетъ быть причисленъ, по моему мннію, къ черни. Тотъ же, кто съуметъ обращаться съ поэзіей, прославитъ имя свое между всми образованными націями міра. И если сынъ вашъ, какъ вы говорите, не питаетъ особеннаго уваженія къ вашей родной муз, то въ этомъ я вижу съ его стороны заблужденіе. Великій Гомеръ не писалъ по латыни, потому что онъ былъ грекъ, и Виргилій не писалъ по гречески, потому что онъ былъ римлянинъ, и вообще вс древніе поэты писали на тонъ нарчіи, которое они, такъ сказать, всосали съ молокомъ своей матери, не отъискивая другаго для выраженія своихъ великихъ мыслей. И нашимъ современнымъ поэтамъ слдовало бы подражать въ этомъ отношеніи своимъ великимъ предшественникамъ. Можно ли презирать, напримръ, какого-нибудь нмецкаго поэта, потому только, что онъ пишетъ по нмецки, или кастильца, или бискайца за то, что они тоже пишутъ и говорятъ на своемъ родномъ язык. Но сынъ вашъ, какъ мн кажется, предубжденъ не противъ нашей поэзіи, а только противъ кропателей стиховъ, величающихъ себя поэтами, не зная никакого иностраннаго языка и не имя понятія ни о какой наук, которая бы могла развить, освтить и возвысить ихъ природный даръ. Правда, встрчаются и между вини блестящія исключенія: есть люди, вдохновенные отъ природы, которые не образуются, а творятся, и которые безъ всякихъ трудовъ и познаній замышляютъ произведенія, оправдывающія того, кто сказалъ: есть въ насъ Богъ. Къ этому я добавлю, что поэтъ отъ природы, вспомоществуемый искусствомъ, вознесется всегда надъ тмъ, кто воображаетъ себя поэтомъ потому, что онъ знаетъ искусство; и это совершенно естественно: искусство не возносится надъ природой, а совершенствуетъ ее, и истиннымъ поэтомъ будетъ только тотъ, въ комъ соединилась природа съ искусствомъ. Все это я говорилъ съ цлію убдить васъ дозволить вашему сыну слдовать по той дорог, на которой свтитъ ему его звзда. Если онъ за столько хорошій студентъ, насколько можетъ имъ быть, если онъ удачно перешагнулъ черезъ первую ступень познаній, состоящую въ изученіи древнихъ языковъ, то, съ помощью ихъ, онъ уже самъ дойдетъ до высшихъ ступеней науки, которая также возвышаетъ и украшаетъ воина, какъ митра — монаха и тога — юриста. Пожурите вашего сына, если онъ пишетъ сатиры, въ которыхъ клевещетъ на другихъ; накажите его и сожгите эти писанія, но если онъ бичуетъ порокъ вообще, если онъ поучаетъ народы, подобно Горацію, притомъ съ такимъ же изяществомъ, какъ его славный предшественникъ, то похвалите труды его, потому что поэтамъ дозволено бичевать завистниковъ и громить зло, не касаясь только личностей; есть такіе поэты, которые готовы претерпть изгнаніе на острова Понта, лишь бы сказать какую-нибудь дерзость. Въ заключеніе замчу, что если поэтъ безъупреченъ въ своей жизни, то будетъ безупреченъ и въ своихъ твореніяхъ. Перо — это языкъ души, что задумаетъ одна, то воспроизводитъ другое. И когда цари земные открываютъ поэтическій геній въ мудрыхъ и благородныхъ мужахъ, они возвеличиваютъ, обогащаютъ и увнчиваютъ ихъ, наконецъ, листьями деревъ, безопасныхъ отъ удара громовъ; да вщаютъ внки эти народамъ, что священно лицо украшеннаго ими пвца.

Рчь эта до того изумила донъ-Діего, что онъ усумнился было въ своемъ предположеніи относительно умственнаго разстройства Донъ-Кихота; Санчо же, которому диссертація эта пришлась не совсмъ по вкусу, свернулъ на половин ея съ дороги и попросилъ немного молока у пастуховъ, расположившихся недалеко — доить овецъ. Восхищенный умомъ и рчью Донъ-Кихота, донъ-Діего только что хотлъ возобновить прерванный разговоръ, какъ рыцарь, взглянувъ на дорогу, увидлъ невдалек повозку съ королевскимъ флагомъ. Полагая, что это какое-нибудь новое приключеніе, и почувствовавъ поэтому надобность въ шлем, онъ кликнулъ Санчо. Услышавъ голосъ своего господина, оруженосецъ, оставивъ пастуховъ, пріударилъ своего осла и весь запыхавшись прискакалъ къ рыцарю, собиравшемуся вдаться въ новое, столь же безумное, сколько ужасное приключеніе.

Глава XVII

Исторія передаетъ намъ, что когда Донъ-Кихотъ кликнулъ Санчо, оруженосецъ его покупалъ въ это время у пастуховъ творогъ. Торопясь поспшить на зовъ своего господина, и не желая даромъ бросать творогу, за который заплачены были деньги, онъ нашелъ, что всего лучше спрятать его въ шлемъ рыцаря, и не долго думая, кинувъ туда творогъ, побжалъ спросить Донъ-Кихота, что ему угодно?