Дрёма
Шрифт:
– Орали много. Матерились часто.
Через час из палатки вышли все кроме Вани и начальника караула. Долго курили, обильно забрасывая землю окурками, много приглушённо говорили, напоминая заговорщиков. Говорило в основном начальство, звёзды поменьше подобострастно прислушивались и старались лишний раз не сверкать.
Взвод боевой разведки в тот день вернулся ни с чем. Командир взвода неожиданно запаниковал и решил, что его подразделению угрожает скрытая опасность, боясь засады, он приказал развернуться.
Прибывшие из штаба дивизии офицеры, выслушав доклад лихого командира взвода, многозначительно переглянулись.
– Вот
– Не вам решать, товарищ майор. Вы завтра приговор вынесите, сядете в «уазик» и в тыл.
– Ну, знаете.
– Знаю. Столько с вами вместе исколесили.
– Но не зря же, в конце концов.
Полковник с какой-то озабоченностью взглянул на члена комиссии, которую он возглавлял.
– Тогда не зря. А тут какой-то особенный случай. Там страх, подлость, желание увильнуть, предательство, если хотите.
– А разве сейчас…
– Нет.
Полковник не докурил сигарету, долго рассматривал тлеющий огонёк. Майор терпеливо ждал. Полковник вдруг сжал сигарету в кулаке, та сморщилась и в следующий миг полетела в грязь.
– Вы понимаете разницу между обыкновенным: человеческими слабостями, ничтожностью и необыкновенным… Тут особый случай. Человек осознано, можно сказать, и честно заявляет: «Я не буду больше убивать!» И баста! Хоть что делайте со мной. Хоть в штрафбат, хоть… Это… это, товарищ майор, позиция. Не о таких ли Горький писал: «Человек – это звучит гордо». Не о всех, а именно о таких.
Майор пожал плечами. О Горьком в последний раз он вспоминал в школе.
На следующий день состоялся трибунал. Палатка была забита до отказа, офицеры приглушённо перешёптывались. От чего воздух в палатке беспрестанно бубнил, откашливался и напоминал сломанный трансформатор, полный неясных блуждающих энергий. Когда ввели Ваню, стало тихо, чуть слышно шуршали растяжки по пологу палатки.
Ваня шёл своей обычной пружинистой походкой и был невероятно спокоен. Можно было подумать, он совершает променад по весеннему парку. Иногда он замечал знакомое лицо и тогда озарялся застенчивой улыбкой, кивал головой. Кому он кивал, неловко опускали голову. Другие смотрели презрительно: ишь ты – вышагивает, улыбается, ну-ну, улыбайся. Недолго осталось! Встречались безразличные глаза и те, что смотрели с интересом. Первых было намного больше. Если бы люди придумали некий прибор настроений, то стрелка его, немного поколебавшись, чётко указала бы: «да кончайте вы эту подлюку, чего с ним церемониться, и так всё ясно».
Ваню презирали.
– Вы знали, что отказ исполнять приказ командира в военное время, будет истолкован как предательство Родины! И приговор один – расстрел.
– Да.
– Вы клялись защищать Родину. Вы хотите стать клятвоотступником?
– Я клялся защищать. Убивать я не клялся. Не думаю, что убивать людей так необходимо для моей родины.
– Они не люди – они враги! Они посягают на свободу нашего с вами отечества.
– Свобода в отечестве?.. – Ваня взглянул прямо в глаза полковнику. – А что такое свобода?
– Здесь трибунал, товарищ старший лейтенант, а не место для дискуссий. И не с добрыми мыслями пришли на нашу землю те, в кого вы отказываетесь стрелять. Они пришли с оружием и цели их ясны и дела кровавы.
– И всё-таки они люди. Их так же родила мать, как и вас. Поверьте, их помыслы ничем не отличаются от наших с вами.
– Вы
– Для меня этот мир един. И я никого не выделяю – человек для меня всегда останется человеком. Думаю, глупо объявлять меня сектантом.
– Но если все по вашему примеру откажутся воевать за Родину, тогда её захватят враги.
– От этого на земле ничего не изменится. Только кровь взболтается…
– Да он ненормальный!
– К стенке его и точка!
– Так, прошу успокоиться в зале!
Полковник явно нервничал. Вчера вечером он докладывал об инциденте в 96-м полку. Пытался представить его так, чтобы там наверху поняли: у старшего лейтенанта нервный срыв.
– Натура у него поэтическая, ранимая.
– Полковник, Виктор Фёдорович, мы с вами не на консилиуме – на войне. А на войне, как известно, свои законы. Сегодня один, не раненный, не искалеченный, абсолютно невредимый и внешне здоровый офицер переведён в тыл. И почему? Закапризничал: видите ли, он не хочет убивать. А завтра за ним дивизиями выстраиваться начнут и объявлять себя ранимыми поэтами. С кем приказы выполнять будем? Я слышал в полку шатание?
– М-м.
– Вот видите, затрудняетесь ответить. Мы с вами офицеры, командиры и за нами Родина, Виктор Фёдорович, мы должны защищать её, не задумываясь о морали и человеколюбии. А ля гер, ком а ля гер, – в трубке хмыкнули, – так, кажется, по-французски.
– Так-то оно так, но…
– Не забывайте: вся ответственность ляжет на вас – вы уполномоченный председатель комиссии, так сказать. Или вы тоже отказываетесь исполнять приказы на войне?..
– Никак нет!
– Вот мы и договорились, Виктор Фёдорович. Встряхните полк как следует. Кончайте там побыстрее и в штаб.
Полковник ещё раз хмуро оглядел ровные ряды сидящих офицеров и остановился на затылке стоящего перед ним щуплого старшего лейтенанта. Он не знал, как ему относится к этому бунтарю. В душе он хотел послать его ко всем чертям. Обозвать подонком, объявить сумасшедшим. Выпороть его по-отцовски, скорее, для острастки и направить куда следует: пускай доктора расхлёбывают, псих он или симулянт, каких свет не видывал. Им же нужно свой хлеб как-то оправдывать.
Ничто в старлее не выдавало волнения, будто всё происходящее его не касалось. Взгляд миролюбиво смотрел куда-то вдаль, сквозь стену палатки. А когда обращался к людям, то словно хотел произнести: что ж вы со мной делаете. Многих это спокойствие раздражало. Полковник не преминул заметить, дай им волю – измордуют. Что же, я предоставлю вам право решать, – злорадно подумал полковник, – с меня хватит – расхлёбывайте сами.
Перед этим полковник сам лично, без свидетелей, допрашивал «бунтаря». Какой же он сумасшедший – нормально соображающий, адекватный человек. Беззлобный, открытый, такой не станет таиться в тёмной подворотне, дрожа от предвкушения и переполняющих его страстей. Смотрит прямо, отвечает чётко, как человек с выстраданным мировоззрением. Я бы пошёл с таким в разведку, кроме одного но: «Я не буду исполнять приказ убивать людей. И тем более не буду приказывать другим». И это «но» в условиях войны… А будь она трижды проклята эта война! И что я делаю здесь и все эти люди… Так, стоп, Виктор Фёдорович, это точно какой-то массовый психоз. Выходит там «наверху» правы с этим своим «алягером». Шутники, мать их так! Ну чего тут сложного?! Вчера ты, не задумываясь особенно, подписывал сотни подобных дел.