Другая жизнь. Назад в СССР

Шелест Михаил Васильевич

Я, прихватив сумку, двинулся вперёд.

— А у вас — свободный урок.

— Ур-р-а! — заорала толпа.

— Ну, ка тихо! — рявкнула директор. — На цыпочках вон из школы!

Класс сначала пошёл медленно, а потом, дойдя до конца рекреации, всё-таки ломанулся вниз по лестнице, а у входной двери устроил давку. Это было слышно по сдавленным возгласам и буханью створок.

— Вот дикари! — со вздохом произнесла Светлана Яковлевна.

Эти слова я уже едва расслышал.

В учительской меня ждала наш классный руководитель Надежда Петровна Рагиня.

Почему-то она учеников мужского пола не любила и не стеснялась это демонстрировать. Всегда у неё на лице была снисходительно-брезгливая гримаса, когда ей приходилось с кем-то из мальчиков вести беседу. Однако сейчас она встретила меня масляно-медовой улыбкой.

— Здравствуй, Миша, — сказала она. — Сегодня Людмила Фёдоровна восхищалась тобой. Подтянул язык? Как твоё здоровье?

— Что такое: «Подтянул язык»? — подумалось мне.

— Так себе, — пожал плечами я. — Врачи говорят, ещё полгода минимум восстанавливаться.

Мне не хотелось распинаться. Особенно перед ней. Она не любила нас, мы не любили её. Всё шло по согласию сторон. Какие-то классы ходили в походы с ночёвкой. Мы «сосали лапу». То ли класс был такой недружный, то ли в консерватории нужно было что-то править.

— Тут вот, Миша, какое дело… Людмила Давыдовна принципиально не хочет идти работать в нашу школу из-за тебя.

— О, как! — удивился я мысленно, но вслух ничего не сказал, а только напрягся.

Замолчала и она, словно чего-то ждала.

Через минуту она спросила:

— Ты мне ничего не хочешь сказать?

— В смысле? — не понял я. — Что я должен сказать?

— Ну… Извиниться, например. Ты же виноват!

Она не спросила, а обвинила. Я медленно обалдевал.

— Не понял! Я виноват?! В чём?

— Ну… Из-за тебя Людмила Давыдовна споткнулась и упала. Об твою ногу споткнулась. Которую ты выставил специально.

— Э-э-э, — «завис» я.

— Людмила Давыдовна сказала тебе пропустить её, ты отшагнул в сторону, а когда она шагнула вперёд, ты подставил ей подножку. Вот Людмила Давыдовна и упала. А ты потом, испугавшись, что она разобьётся, перехватил её, и сам упал и ударился. Ты сам во всём виноват, Миша.

— Э-э-э…

У меня не было слов, потому, что дыхание куда-то пропало. Я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Наверное, я изменился внешне, потому, что у учительницы вдруг расширились глаза, и она заверещала, как неудачно зарезанный поросёнок. В учительскую ворвались завуч с директором, а я чуть не потерял сознание от асфиксии. Но, увидев их, я от неожиданности подпрыгнул, и лёгкие втянули воздух.

— Что случилось?! — крикнула Светлана Яковлевна.

— Врача?! — спросила завуч.

— Мне валокордину, — попросила моя собеседница и осела на стул.

Я тоже отошёл к стенке и присел на другой стул, тяжело переводя дух. Похоже, что моё дыхание остановилось гораздо раньше, чем я заметил.

— Этого ещё не хватало, — подумал я.

— Что здесь произошло? — спросила директор.

— Я чуть снова не умер, — сказал я, чтобы опередить Рагиню. Мало ли что она скажет. —

У меня дыхание пропало. После того, что я услышал.

— А что ты услышал? — заботливо спросила директор.

— То, что я чуть не убил любимую учительницу, подставив ей подножку.

— А-а-а… Разве это было не так? — спросила директор.

— Э-э-э… Это вы меня спрашиваете? Меня, который стоял прямо перед вами, когда меня пыталась толкнуть и ударить указкой Людмила Давыдовна.

— Ты что-то путаешь, Миша. Людмила Давыдовна не хотела тебя толкать и бить. Просто так получилось.

Она отвела свой взгляд.

— Просто идёт следствие. Ты получил тяжкие повреждения, и ущерб здоровью, чреватый инвалидностью. А за это кто-то должен отвечать. У нас такое, э-э-э… Такой закон.

— И вы решили вину взвалить на меня? Что я подставил ей подножку? Вы с ума сошли?

— Да как ты смеешь?! — взъярилась Рагиня, но Светлана Яковлевна махнула на неё рукой.

— Он вправе задать такой вопрос, — сказала со вздохом директор.

— Я такого на себя наговаривать не буду, — упрямо сказал я. — Все видели, что было и как. Как, в конце концов, указка сломалась об пол и Людмила Давыдовна едва не пропорола меня её обломком. Быть бы мне тогда не только с проломленной башкой, но и наколотым, как бабочка на спичку.

— Как жук навозный, а не бабочка! — крикнула Рагиня.

— Это, извиняюсь, что с товарищем? — спросил я директора. — Не вызвать ли нам скорую психиатрическую помощь?

— Это тебе…

— Молчать! — крикнула директриса. — Выйдете вон, Надежда Петровна. Ничего вам поручить нельзя! Вечно вы со своими фобиями.

Рагиня, что-то бормоча, вышла из учительской, гневно хлопнув дверью.

— Ей нельзя работать с детьми, — сказал я. — Однако, я не понял на счёт следствия. Меня никто не допрашивал.

— Так, э-э-э, ты же немного не в себе был. А тут, вроде, неожиданно для всех, пришёл в себя…

— А-а-а… Пока я был не в себе, вы навешали всех чертей на меня, а теперь опасаетесь обратной реакции?

Я криво усмехнулся. Директор сидела понурившись.

— Дела-а-а… Пациент, не смотря на лечение, случайно выжил… А его уже и закопали… Вот так незадача. А как всё было продумано. Шелест остаётся не только дураком на всю оставшуюся короткую жизнь, но ещё и убийцей. И вообще, я сам прыгнул прямо головой в угол стола. Я ещё и — самоубийца.

Завуч потихоньку выскользнула из учительской.

— Сейчас прозвенит звонок, — сказала Светлана Яковлевна. — Пошли в директорскую. Там договорим.

Она решительно встала и вышла из кабинета, не взглянув на меня. Я тоже вышел. У окна напротив учительской стояла завуч и смотрела на улицу. Я шёл вслед за директрисой, словно, даже не в тумане, а в крахмальном киселе. И не видно ничего, и не слышно, ничего, и не идётся нихрена. В голове шумело.

— Они так тебя быстро снова в кому вгонят, — сказал внутренний голос. — Ты это… Давай прекращай так реагировать. Женщин, знаешь, почему мужчины ограничивали в правах?