Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)
Шрифт:
Когда Уитманъ хочетъ что-нибудь воспть, то онъ называетъ этотъ предметъ на первой же строчк, на второй строчк — второй предметъ, на третьей — третій и т. д. Онъ только тмъ и воспваетъ, что перечисляетъ предметы, о нихъ же самихъ онъ не знаетъ ничего, кром названій, а названій онъ знаетъ безчисленное множество, плодомъ чего и являются его вдохновенные списки названій.
У него слишкомъ безпокойный умъ и неразвитая мысль, чтобы остановиться на какомъ-нибудь отдльномъ предмет и воспть его. Онъ изображаетъ жизнь въ общемъ, не отличая тонкихъ особенностей отдльныхъ предметовъ. Онъ поражается только
На какомъ мст ни открой его книгу, сколько ни перечитывай каждую страницу, — повсюду находишь, что онъ хочетъ воспть то или другое и въ конц-концовъ остается при своемъ намреніи и называетъ предметы только до имени. И только!
Интересно въ этомъ отношеніи его маленькое стихотвореніе въ три строчки озаглавленное «Картинка фермы» (Farm picture). Въ силу темы онъ принужденъ описывать и онъ длаетъ это слдующимъ образомъ:
«Черезъ большую дверь мирнаго деревенскаго сарая Видно поле, освщенное солнцемъ, со скотомъ и лошадьми, туманъ и ландшафтъ, и далекій, ускользающій горизонтъ»,Конецъ! Вотъ картина фермы. Сарай, деревья, лугъ, скотъ, лошади, туманъ, видъ, горизонтъ.
Широкая дверь и необыкновенно мирный сарай, мстность, освщенная яркими лучами солнца въ то же время окутанная туманомъ, вмст съ этимъ видъ вдаль, наконецъ, далекій горизонтъ, ускользающій къ чорту на кулички! Это такое описаніе, которое нескоро изгладится изъ памяти читателя.
Непостижимая наивность Уитмана доходитъ до того, что онъ печатаетъ подобныя произведенія и даже вритъ, что это новый и очень необходимый видъ поэтическаго произведенія. Онъ высказываетъ эту мысль во многихъ своихъ стихотвореніяхъ.
«Гордая библіотека, не запирай передо мной своихъ дверей, — говоритъ онъ. — Я приношу теб то, въ чемъ ты нуждаешься и чего все же не хватаетъ на твоихъ хорошо заставленныхъ полкахъ».
Онъ не сомнвается въ томъ, что онъ — особый миссіонеръ среди писателей.
Наивность этого человка до такой степени первобытна и примитивна, свжа и мила, что она никогда не производить впечатлнія выдуманной. Даже въ тхъ мстахъ, гд она наиболе сильно выражена и наимене мотивирована, положительно не чувствуешь въ немъ тщеславія.
Уитманъ очень хорошій человкъ; когда онъ воздвигаетъ свои столбцы съ названіями домашнихъ предметовъ, кажется, будто онъ обнимаетъ тебя.
Въ стихотвореніи By blae Ontario shore онъ намревается «спть псню изъ сердца Америки», которая одновременно будетъ и радостнымъ гимномъ побдителей и «муками родовъ демократіи». Написавъ 14 тяжеловсныхъ стиховъ объ этой нсколько сложной задач, упомянувъ въ девяносто девятый разъ «Миссури, Небраска и Канзасъ» и потомъ «Чикаго, Канада и Арканзасъ», онъ неожиданно останавливается… Но затмъ онъ приходитъ къ заключенію, онъ обмакиваетъ перо и пишетъ:
Клянусь, что я начинаю понимать смыслъ этихъ вещей велика не земля, не Америка, Это я такъ великъ, или буду великъ…Затмъ онъ уже прямо говоритъ, что
«Эти штаты — разв это что-нибудь иное, чмъ я самъ?» Даже въ этихъ строчкахъ онъ не производитъ впечатлнія самонадяннаго человка.
Это только наивность, глубочайшая наивность дикаря.
Самыя лучшія стихотворенія Уитмана помщаются въ отдл, озаглавленномъ Calamus, — въ нихъ онъ говоритъ о любви къ человчеству, въ нихъ звучатъ и находятъ себ откликъ сердечныя струны его доброй души. Онъ хочетъ обновить въ «дружеской любви» извращенную американскую демократію; онъ «хочетъ сдлать континентъ нераздльнымъ», «выстроить города, руки которыхъ будутъ обнимать другъ друга», «создать лучшую человческую расу, на которую когда-либо свтило солнце», создать «такое тсное братство, какъ тсно растутъ деревья у береговъ всхъ ркъ», «образовать почти божественныя страны, притягивающія другъ друга».
Въ этихъ стихахъ встрчаются значительныя мысли, почему они и являются рдкими исключеніями въ его произведеніяхъ. Его примитивная несдержанная жизнь чувствъ выражена въ этихъ стихахъ боле или мене культурнымъ англійскимъ языкомъ, благодаря чему они боле или мене доступны пониманію его соотечественниковъ.
Въ одномъ стихотвореніи, озаглавленномъ «Sometimes with one I love», онъ выражается такъ необыкновенно ясно, что приходишь въ полное изумленіе и начинаешь подозрвать, что эти дв-три строчки написаны его матерью или какимъ-либо другимъ разумнымъ человкомъ.
Иногда я чувствую злобное возбужденіе къ тому, кого я люблю, Изъ боязни, что моя любовь останется безъ отвта. Но теперь я думаю, что не бываетъ безотвтной любви, — Награда во всякомъ случа будетъ въ томъ или въ другомъ вид, (Я горячо люблю, и моя любовь не была взаимна. Но результатомъ ея явились эти псни.)Это стихотвореніе написано удобопонимаемымъ языкомъ и выражаетъ понятную мысль, хотя, конечно, этотъ языкъ въ лирическомъ отношеніи иметъ нсколько юридическій характеръ. Но онъ не можетъ долго писать въ такомъ дух, нсколько дальше мы уже снова видимъ прежняго непонятнаго дикаря.
Въ одномъ стихотвореніи онъ вполн серьезно утверждаетъ, что лично присутствуетъ, когда читаютъ его книги. «Но будь увренъ, что я не нахожусь теперь съ тобой», говоритъ онъ. Въ слдующемъ стихотвореніи онъ впадаетъ въ большое сомнніе относительно своей тни.
Моя тнь… Какъ часто я стою и наблюдаю, какъ она убгаетъ, Какъ часто я спрашиваю и сомнваюсь въ томъ, что это дйствительно я самъ…Мн кажется, что эти сомннія не совсмъ лишены основанія, если мы одарены такой тнью, которая убгаетъ, когда мы сами стоимъ на мст и наблюдаемъ ее.