Духовная жизнь Америки (пер. Коваленская)
Шрифт:
Его произведенія испещрены этими короткими, красивыми фразами, не всегда соотвтствующими содержанію, но он сами по себ заключаютъ нчто принадлежащее его произведеніямъ; въ нихъ есть что-то особенное, прекрасно выполненное, въ нихъ встрчаются сопоставленія, намеки, полетъ, выстрлъ, дуновеніе, — словомъ, нчто такое, чего не въ состояніи сказать каждый, но что каждый суметъ оцнить, если это сказано.
Разобравъ же сущность дла, мы спросимъ: что же однако объяснилъ намъ авторъ? Что доказалъ и опредлилъ всми своими прекрасными фразами, которыми мы теперь восхищаемся? Мы увидимъ, что въ сущности онъ мало разобралъ самую тему за то боле или мене продолжительное время, когда мы внимательно слушали его. Возьмемъ, напримръ, сочиненіе Representative men, которое начинается съ главы о «Польз и значеніи великихъ людей». Она изобилуетъ прекрасными, интересными мыслями, написанными съ большимъ вкусомъ, — но каково же ея содержаніе? Она говоритъ о томъ, что мы можемъ чему-нибудь научиться у великихъ людей. Какая поразительная истина! Но я зналъ ее еще за десять лтъ до моей первой конфирмаціи. Высидтъ цлый часъ, чтобы узнать, что великіе люди могутъ научитъ насъ чему-нибудь! И тмъ не мене
Эта способность Эмерсона говорить прекрасныя вещи не повышаетъ его критическаго таланта. Его критика такъ неоригинальна и неглубока, что она едва держится, только благодаря своей блестящей форм. Эмерсонъ не можетъ представитъ намъ вещь такъ, какъ она есть, потому что онъ не можетъ вникнутъ въ сущность критикуемаго имъ предмета, онъ лишь ходитъ вокругъ да около. Мы читаемъ вс его замчательныя изреченія и ждемъ результата, ждемъ заключительнаго слова, которое обрисуетъ намъ весь образъ, отольетъ всю фигуру статуи, но наши ожиданія остаются тщетными. Эмерсонъ откланивается и уходитъ, оставляя читателя съ головой, переполненной прекрасными словами, но вс они не сложились въ стройную картину, а остались въ вид блестящей, перепутанной смси мелкой красивой мозаики.
Если бы мн пришлось перечислитъ главные недостатки Эмерсона, какъ критика, я, во-первыхъ, упомянулъ бы о его крайне неразвитомъ, психологическомъ пониманіи и слишкомъ развитомъ нравственномъ взгляд. У него слишкомъ схематическія представленія о книгахъ и людяхъ. Онъ совсмъ не чувствуетъ тонкихъ душевныхъ движеній, тонкихъ выраженій воли и инстинктовъ, онъ не понимаетъ сокровенной жизни съ ея безымянными переливами. Онъ врно пойметъ совершившійся фактъ, но онъ не пойметъ совершающагося факта. Онъ ходитъ вокругъ книги и выдергиваетъ изъ нея нити, не замчая, что она представляетъ собою ткань. (См., между прочимъ, его замтку о Вильгельм Мейстер.) Точно такъ же поступаетъ онъ и съ писателемъ; онъ беретъ отрывки, отдльные моменты, набрасывается на какой-нибудь фактъ, привязывается къ какому-нибудь году и совершенно оставляетъ его въ поко до и посл того. Благодаря отсутствію психологической чуткоcти, въ критик Эмерсона никогда нтъ того слова, того мазка, который создаетъ живой образъ. Онъ самъ не входитъ въ сущность предмета и потому не передаетъ его и другимъ. Всего глубже онъ вникъ въ психологію Платона, но его статья объ этомъ философ все же очень поверхностна. Ее можно назвать хвалебнымъ гимномъ, панегирикомъ, но не характеристикой. Онъ не объясняетъ намъ Платона своими прекрасными фразами, имющими лишь связь съ именемъ философа, онъ представляетъ намъ тонкую, перепутанную мозаику, а не человка. Насколько въ Эмерсоновской критик чувствуется недостатокъ психологическаго анализа, настолько она изобилуетъ моралью. Онъ пуританинъ, онъ азіатъ, онъ фетишистъ. Отъ поклоненія ортодоксальнымъ фетишамъ онъ перешелъ къ поклоненію современнымъ. Но онъ остался до послднихъ своихъ дней похожимъ на мусульманина, который всегда обращаетъ свой взоръ на востокъ и иногда становится на колни. Мораль была и осталась его основнымъ инстинктомъ, въ немъ мораль прирожденная, создавшаяся цлымъ рядомъ поколній и вошедшая въ плоть и кровь. Его предки были пасторами въ теченіе 8 поколній. Онъ самъ говоритъ съ чувствомъ собственнаго достоинства, къ которому мы относимся съ состраданіемъ, что онъ «пропитанъ землей». И дйствительно, стоитъ только начать читать его книгу, чтобы почувствовать «запахъ земли».
Большая нація могла бы имть въ немъ значительнаго литературнаго критика и законодателя въ продолженіе сорока лтъ, но онъ выступаетъ въ критик только какъ служитель Божій, возвышающій свой голосъ отъ имени Господа, онъ нанизываетъ на свое копье людскія прегршенія и показываетъ ихъ людямъ для страха и предостереженія, точно маленькій Самсонъ, вооруженный библейской ослиной челюстью, которою онъ сражается. Никакого прегршенія, никакого порока, никакой вины, никакого человческаго заблужденія — пока я — Ральфъ Вальде Эмерсонъ — здсь. Мораль затуманила его прекрасную голову и повредила его критическимъ способностямъ. Онъ сожалетъ о Вольтер за то, что тотъ сказалъ о «добромъ Іисус»: «Никогда не заставляйте меня больше слышать имя этого человка». Онъ цитируетъ Веды, Багаватъ, Гета, Аклаки-Іалоли, Вишну, Пурана, Кришну, Іоганидру, коранъ и библію, подтверждая свои свои эстетическія и философскія опредленія. Съ чисто пасторской скромностью онъ осуждаетъ легкомысленную жизнь Шекспира, что длаетъ честь его прямолинейному мышленію.
Эмерсонъ, осуждающій все дурное и легкомысленное и воодушевляющійся только добрымъ и прекраснымъ, занимался литературой въ Америк — стран глубоко безнравственной, гд везд, кром Бостона, готовы выбросить за окно всякую библейскую добродтель. Эмерсонъ въ нравственномъ отношеніи сильно
Какая безнравственностъ! Какое преступленіе! И Эмерсонъ говоритъ это отнюдь не въ шутку. Полное отсутствіе насмшки въ душ этого человка является самой „чистой истиной“, которая только мн извстна.
Если кто-нибудь поинтересуется познакомиться съ его критикой Шекспира, то пусть прочтетъ Represantative men отъ стр. 115.
Онъ начинаетъ съ того, что Шекспиръ „величайшій драматургъ въ свт“, „Духъ Шекспира — это горизонтъ, за которымъ мы ничего не видимъ“, „его творенія снизошли къ нему съ небесъ“, „онъ писалъ аріи ко всякой современной музык“, „употребляемыя имъ средства такъ же изумительны какъ преслдуемыя имъ цли“, „ему нтъ равнаго по продуктивной сил и творческимъ способностямъ“. Наша литература, философія, мышленіе „шекспиризируются“. Панегирикъ Тэна о Шекепир — не боле какъ критика въ сравнніи съ отзывомъ Эмерсона! Затмъ Эмерсонъ доказываетъ, основываясь на словахъ одного англійскаго писателя [13] , что у Шекепира удивительная способность заимствовать какъ содержаніе. такъ и текстъ своихъ драмъ. Онъ длаетъ нсколько рискованное замчаніе, что „вроятно, ни одна изъ шекспировскихъ драмъ не является продуктомъ его личнаго творчества“. Онъ говоритъ, что изъ 6,043 строчекъ въ Генрих VI — 1,771 строчка написана не Шекспиромъ; 2,373 строчки также написаны не имъ, а только передланы, и только 1,899 строчекъ принадлежатъ исключительно Шекспиру. Какъ согласить этотъ взглядъ Эмерсона съ его предъидущими словами, „что Шекспиру нть равнаго по сил творчества“, „его достойныя изумленія средства, и т. п. и, наконецъ, что его произведенія „снизошли къ нему съ небесъ“?
13
Малонъ. Прим. перев.
„Да“, говоритъ Эмерсонъ, „оригинальность вообще относительна; каждый мыслитель оглядывается назадъ. Нетрудно замтить“, говоритъ онъ дальше, „что вс лучшія произведенія, написанныя или созданныя геніями, явились плодомъ трудовъ не одного человка, но тысячи людей. Куда же двается его ученіе о Платон? Человкъ образовываетъ людей?
Эмерсонъ задумывается на нсколько минуть надъ этой «относительной оригинальностью» и продолжаетъ: «Ученый членъ законодательнаго собранія въ Вестминстерскомъ дворц или въ Вашингтон говоритъ и подаетъ свой голосъ отъ имени тысячъ». Какой разительный примръ того, что всякая оригинальность относительна и что каждый мыслитель оглядывается назадъ!
Но онъ не останавливается на этомъ, у него есть еще и другія доказательства; въ немъ теперь пробуждается азіатъ, передъ его духовнымъ взоромъ встаетъ фетишистъ, критикъ исчезаетъ, пасторъ стушевывается. На той же самой страниц, гд онъ въ своей литературной стать только что уличалъ писателя въ воровств, онъ даетъ намъ слдующую характеристику Библіи: «Наша англійская Библія представляетъ собою удивительный образецъ музыкальности англійскаго языка; но она не была написана однимъ человкомъ и въ одно время; она создавалась и достигла своего совершенства въ продолженіе столтій и трудами многихъ церквей. Не было такого времени, въ которомъ не переводили бы той или другой части Библіи. Наша литургія, поражающая красотою и паосомъ, является антологіей религіознаго чувства временъ и націй, переводомъ молитвъ и формулъ католической церкви, которыя, въ свою очередь, составились въ теченіе долгихъ періодовъ изъ молитвъ и религіозныхъ размышленій святыхъ и набожныхъ писателей всего міра». Тугъ же Эмерсонъ помщаетъ замчаніе Гроціуса о молитв Господней. Онъ говоритъ, что она частями давно была извстна раввинамъ и что Христосъ только «соединилъ» ее.
Зачмъ даетъ Эмерсонъ вс эти объясненія? Для того, чтобы показать намъ мыслителей, оглядывающихся назадъ, полную относительность оригинальности и, наконецъ, одновременно доказать полную невинность Шекспира, укравшаго содержаніе и текстъ. Разъ такъ поступили съ Библіей, значитъ это вполн возможно. Эмерсонъ ршительно ничего не иметъ противъ такого поступка. Но, между тмъ, нашъ современный законъ сильно покаралъ бы писателя, который, подобно Шекспиру, былъ бы уличенъ въ такомъ грубомъ литературномъ обман и доставилъ бы большія непріятности редактору Молитвы Господней.
Гётевская истина ради культуры, къ которой она ведетъ, много культурне Эмерсонской «чистой» истины. Всмъ писателямъ было бы несравненно легче писать по-шекспировски, чмъ стараться творитъ самостоятельно. Если бы мы въ наши дни могли, не стсняясь, брать то, что уже написано и передумано другими, напримръ, Гёте, и послдовать примру Шекспира, то тогда даже Уитмановскій «Шапошникъ» могъ бы ежегодно сочинять по пар Фаустовъ, — но это нисколько не доказывало бы, что подобный поэтъ могъ бы дорасти хотя бы до колнъ Шекспира. Но моральный Эмерсонъ ни однимъ словомъ не критикуетъ нсколько устарлаго обращенія Шекспира съ чужой литературной собственностью, наоборотъ, онъ философски замчаетъ, что вся оригинальность относительна, что доказывается самой Библіей.