Дюна
Шрифт:
На арену выбежал высокий мускулистый мужчина, на бритой голове провалами темнели глазницы. Кожа его отливала оранжевым цветом, как после наркотика. Но сейчас Фейд-Раута знал — это была краска.
На рабе были зеленые брюки в обтяжку и красный пояс полущита. Стрелка на поясе указывала налево, на защищенный бок раба. Свой нож он держал подобно мечу, слегка выставив его острие вперед, как подобает опытному бойцу. Он медленно двинулся по арене, обратившись к Фейд-Рауте и его свите защищенным левым боком.
— Он
— Кожа оранжевая, — ответил Фейд-Раута.
— Но поза бойца, — произнес другой помощник.
Шагнув два раза вперед, Фейд-Раута продолжал вглядываться в раба.
— Что там у него с рукой? — спросил один из отвлекателей.
Переведя взгляд на руку, Фейд-Раута заметил кровавую царапину на левом предплечье, словно указывающую вниз на брюки, где на левом бедре свежим пятном темнел контур ястреба.
Ястреба!
Фейд-Раута поднял взгляд, глубоко сидящие глаза раба с непривычной пристальностью смотрели на него.
«Один из воинов герцога, взятых на Арракисе! — подумал Фейд-Раута. — Не простой гладиатор!» По коже его пробежал холодок… что если у Хавата есть собственный план сегодняшнего поединка… финт в финте, и в нем финт, и снова финт. И что бы ни случилось, за все ответит надсмотрщик.
Главный помощник Фейд-Рауты шепнул ему на ухо:
— Не нравится он мне, милорд. Позвольте мне воткнуть дротик-другой ему в руку.
— Я сам сделаю это, — ответил Фейд-Раута, принял от помощника две тонкие длинные стрелки, взвесил. Они обычно тоже были отравлены, но в этот раз яда на них не было, и главный помощник поплатится сегодня жизнью за это… что тоже являлось частью плана.
«Вы выйдете из всей истории героем, — сулил ему Хават. — В честном поединке мужественно сразите очередного гладиатора, невзирая на предательство, в котором будут уверены все. Надсмотрщика казнят, и на его место вы сможете поставить своего человека».
Затягивая момент, Фейд-Раута сделал еще пять шагов вперед, внимательно рассматривая раба. Сейчас, он знал, знатоки наверху уже поняли, что на арене творится что-то неладное. Кожа гладиатора была оранжевой, как и следовало, но держался он прямо и стоял совершенно невозмутимо. Сейчас болельщики перешептываются: «Глядите, он стоит. Он должен двигаться, наступать или обороняться. А он сберегает силы… он стоит. Почему он ждет?»
Фейд-Раута почувствовал, что успокаивается. «Если Хават и замыслил предательство, — подумал он, — с этим рабом я управлюсь. Ведь яд на моем длинном ноже, не на коротком. Даже сам Хават не знает об этом».
— Хей, Харконнен! — крикнул раб. — Ты приготовился к смерти?
Мертвое молчание стиснуло арену. Рабы никогда не вызывали на бой.
Теперь Фейд-Раута ясно
Жесткая улыбка тронула губы Фейд-Рауты. Он поднял дротик — манера гладиатора сулила ему успех.
— Хей! Хей! — повторил раб и, согнувшись, сделал два шага навстречу.
«Теперь никто не ошибется и на галерке», — подумал Фейд-Раута.
Раб уже должен был поддаться ужасу. И в каждом его движении должно было уже чувствоваться: надежды нет ни на победу, ни на жизнь. Ему должны были прожужжать все уши рассказами о ядах, которые на-барон выбирает для кинжала в белой перчатке. Быстрой смерти его рука не сулила, — на-барон любил редкие яды, а иногда даже принимался, стоя над корчащейся жертвой, комментировать интересные побочные эффекты. И страх на лице раба был, только не ужас.
Подняв дротик повыше, Фейд-Раута почти приветственно кивнул.
Гладиатор ударил вперед.
Выпад и защита были великолепны, с такими Фейд-Рауте еще не приходилось встречаться. Выверенный удар сбоку лишь на какую-то долю секунды опоздал, не успев перерезать сухожилие на левой ноге на-барона.
С легкостью танцора Фейд-Раута уклонился в сторону… в правом предплечье раба подрагивал тонкий дротик. Крючья его глубоко впились в плоть, так что гладиатор не мог его вырвать, не разорвав сухожилий.
Галереи дружно вздохнули.
Звук этот наполнил Фейд-Рауту вдохновением.
Он знал теперь, что чувствует его дядя там, наверху, рядом с Фенрингами, наблюдателями императора. Прекратить бой он не мог, при свидетелях приходилось соблюдать приличия. А события на арене барон мог истолковать лишь весьма однозначно, — как угрозу самому себе.
Раб отступил подальше… взяв в зубы нож, он примотал дротик лентой султана к руке.
— Я не чувствую этой иголки! — крикнул он. И вновь двинулся вперед, держа нож наготове, боком, чтобы по возможности укрыться за полущитом.
И это, вполне понятно, не ускользнуло от глаз наблюдателей. Помощники Фейд-Рауты кричали, спрашивали, не нужна ли их помощь. Он махнул, чтобы они отошли к запасной двери.
«Теперь я устрою им такое представление, какого здесь еще не видели! — подумал Фейд-Раута. — Это будет не привычное для всех убийство беззащитного одурманенного раба, когда можно сидеть и восхищаться стилем. Нет, то, что я сделаю, вывернет наизнанку их куриные потроха. А когда я стану бароном, этот день вспомнят, и среди них не останется ни одного, кто не убоится меня, вспоминая этот день».