Дюна
Шрифт:
— Пусть мальчик получит голову. Он заслужил ее, разоблачив надсмотрщика.
Убедившись в его согласии, Фейд-Раута внутренне усмехнулся: «Они считают, что оказывают мне честь! Пусть теперь узнают, что я сам об этом думаю».
Увидев приближающихся помощников с ножовкой в руках, он знаком велел им удалиться, повторил жест, заметив их нерешительность. «Они думают почтить меня отрезанной головой!» — подумал он. А потом нагнулся и сложил руки раба у торчащей из груди рукоятки, а потом вытащил нож и
На все потребовалось какое-то мгновение, выпрямившись, он подозвал к себе помощников и произнес:
— Похороните этого раба как есть, с ножом в руках, он заслужил это.
В золотой ложе граф Фенринг склонился к уху барона:
— Великолепный жест… истинная бравада. У вашего племянника есть собственный стиль… и храбрость.
— Он оскорбил толпу, отказавшись от головы, — пробормотал барон.
— Ни в коей мере, — проговорила леди Фенринг. Она обернулась, окинула взглядом ряды неподалеку.
И барон невольно отметил красоту ее шеи, восхитительный перелив мускулов… как у юного мальчика.
— Им понравился поступок вашего племянника.
Впечатление от жеста Фейд-Рауты докатилось теперь и до самых верхних рядов, люди увидели его помощников, выносящих нетронутое тело гладиатора, и барон понял, что леди Фенринг правильно оценила ситуацию. Люди словно сошли с ума, они визжали и топали, хлопали друг друга по плечам. Барон устало проговорил:
— Придется повелеть им праздновать до ночи. Нельзя же их отпустить по домам в таком возбуждении. Они должны видеть, что я разделяю их радость. — Он махнул рукой страже, и слуга над ложей приспустил оранжевый вымпел Харконненов, поднял вверх и вновь приспустил, поднял и приспустил в третий раз, подавая сигнал к празднику.
Фейд-Раута пересек арену и встал прямо под золотой ложей, оружие было уже в ножнах, руки спокойно опущены. Покрывая шум разбушевавшейся толпы, он спросил:
— Так, значит, праздник, дядя?
Заметив разговор, люди стали стихать.
— В твою честь, Фейд, — крикнул вниз барон и в подтверждение своих слов приказал вновь приспустить вымпел.
Вокруг арены упали защитные решетки, и молодые люди бросились на арену к Фейд-Рауте.
— Это сделано по вашему приказу, барон? — осведомился граф.
— Никто не причинит мальчику вреда, — ответил барон. — Он герой сегодня.
Толпа докатилась уже до Фейд-Рауты, его подхватили на плечи и понесли вокруг арены.
— Сегодня без оружия и щита он может обойти все кварталы Харко, — произнес барон. — С ним поделятся последним куском и глотком, просто чтобы он побыл с ними.
С усилием оторвавшись от кресла, барон переложил свой вес на гравипоплавки:
— Будьте добры, простите меня. Совершенно безотлагательные дела требуют моего личного внимания. Охрана проводит вас в
Граф поднялся и поклонился.
— Безусловно, барон. Мы предвкушаем праздник. Я, ах-х-х-м-м-м-м, никогда не видел, как празднуют Харконнены.
— Да, праздник, — согласился барон. Он повернулся и, плотно окруженный охраной, скрылся в портале личного входа в ложу.
Капитан стражи склонился перед графом Фенрингом:
— Какие будут приказания, милорд?
— Мы подождем, ах-х-х, пока не схлынет первый, м-м-м-м, напор толпы.
— Да, милорд, — с поклоном он отступил на три шага.
Повернувшись к своей даме, граф Фенринг вновь промямлил, пользуясь гудением и мычанием их кодового языка:
— Ты, конечно, заметила?
В ответ ему она промычала на том же языке:
— Мальчишка знал, что гладиатор не получит наркотика. На мгновение он испугался, но не удивился.
— Все подстроено, — сказал он, — все от начала до конца.
— Безусловно.
— Пахнет Хаватом.
— Конечно, — ответила она.
— А я было потребовал, чтобы барон его ликвидировал.
— Это была ошибка, мой дорогой.
— Теперь я это вижу.
— Скоро у Харконненов будет новый барон.
— Если этого хочет Хават.
— Действительно, следует разобраться, — согласилась она.
— Молодым будет легче управлять.
— Да, для нас… и в особенности после сегодняшней ночи, — ответила она.
— И ты соблазнишь его без затруднений, моя племенная кобылка?
— Конечно, мой любимый. Ты видел, какими глазами он глядел на меня?
— Да, и я вижу теперь, почему мы должны сохранить эту генетическую линию.
— Безусловно, мы должны держать его под контролем. В глубину его существа я вложу необходимые фразы прана-бинду, которыми можно будет согнуть его.
— И следует уезжать побыстрее… как только ты будешь уверена.
Она поежилась:
— Безусловно. Не хотелось бы носить ребенка в таком ужасном месте.
— Чего только не сделаешь во имя человечества, — сказал он.
— Тебе легче, — сказала она.
— Ну, знаешь, мне приходится преодолевать весьма древние предрассудки. Прямо скажем — первородные…
— Дорогой мой, — сказала она, похлопав его по щеке, — ты же знаешь, иным способом эту линию нам не сохранить.
Он сухо ответил:
— Я вполне понимаю, что мы делаем.
— Мы не должны провалиться, — сказала она.
— Вина начинается с ощущения неудачи, — напомнил он.
— Вины не будет, — сказала она, — гипнолигация психики этого Фейд-Рауты и его младенца в моем чреве — и все.
— Этот дядя, — сказал он. — Ты видела когда-нибудь подобное извращение?
— Весьма свиреп, — согласилась она, — но из племянничка может выйти и нечто похуже.