Дюна
Шрифт:
Джессика автоматически следовала за ним, про себя отметив, что для нее уже настало время идти за сыном.
«Сейчас мое горе тяжелее песка всех морей, — думала она, — мир избавил меня от всех целей, кроме древнейшей, — будущей жизни. Мне осталось теперь жить для моего юного герцога и нерожденной еще дочери».
По осыпавшемуся песку она поднялась к Полу.
Он глядел на север, на уходящую вдаль каменистую гряду. В свете звезд она напоминала древний военный корабль: длинный корпус поднимала незримая волна, бумеранги антенн, изогнутые назад трубы, надстройка на корме
Над силуэтом полыхнуло оранжевое пламя, ослепительная пурпурная линия скользнула к нему снизу.
Еще одна.
В небо снова взметнулось пламя.
Словно битва древних времен, артиллерийская дуэль с невидимым противником. Оба они так и застыли.
— Огненные столбы, — шепнул Пол.
Над дальней грядой вспыхнуло ожерелье красных огней. Пурпурные линии исчертили небо.
— Лазеружья против топтеров, — проговорила Джессика.
Красная в пыльном воздухе луна Арракиса поднялась над горизонтом слева от них, под ней клубились пыльные облака… близилась буря…
— Должно быть, Харконнены ищут нас с топтеров, — сказал Пол, — прочесывают пустыню, чтобы убедиться, что раздавили… скажем, вредное насекомое.
— Или Атридесов, — добавила Джессика.
— Надо искать укрытие, — сказал Пол, — отправимся на юг. Если нас застанут на открытом месте… — Он повернулся, поправил лямки ранца. — Похоже, что стреляют по всему движущемуся.
Шагнув по склону, он услышал над головой тихий посвист крыльев, увидел: над ними скользили темные силуэты орнитоптеров.
***
Отец однажды сказал мне, что в основе любой морали лежит почитание истины: «Что-то не получится из ничего». Глубокая мысль, в особенности, если учесть, насколько изменчивой может быть истина.
— Я всегда гордился, что вижу вещи такими, каковы они и есть на самом деле, — сказал Сафир Хават. — Это проклятье всех ментатов. Никогда не можешь остановиться в расчетах.
На морщинистом стариковском лице в предраскветном сумраке угадывалась задумчивость. От запятнанных сафо узких прямых губ кверху поднимались морщины.
Перед ним на корточках молчаливо сидел человек в длинном одеянии, явно безразличный к словам Хавата.
Оба жались под выступам скалы, нависавшей над широкой и неглубокой впадиной. Заря уже коснулась вершин сразу порозовевших скал, обступивших котловину. Под скалистым навесом было холодно, сухой пронизывающий ночной холодок еще не исчез. Перед рассветом чуть повеяло теплом, но по-прежнему было прохладно. Хават слышал, как выбивают дробь зубы немногих уцелевших солдат.
На корточках перед Хаватом сидел фримен, словно из дюн, с которыми сливалось его одеяние, неожиданно возникший, едва рассвело.
Указательным пальцем фримен что-то набросал на песке. Рисунок был похож на чашу, из которой торчала стрела.
— Патрули барона многочисленны, — сказал он, направив указательный палец вверх, на утесы, с которых спустился Хават со своими людьми.
Хават кивнул.
Патрулей много. Да.
Но он пока не понимал,
Эта ночь была наихудшей во всей жизни Хавата. Он находился в Цимпо, гарнизонном селении, одном из аванпостов вокруг прежней столицы — Картага, когда начали поступать донесения о нападении. Сперва он подумал: «Просто налет. Харконнены пробуют силы».
Но донесение следовало за донесением, они поступали все чаще и чаще.
Два легиона высадились в Картаге.
Пять легионов — пятьдесят бригад! — атаковали главную базу герцога в Арракейне.
Легион в Арсунте.
Две боевых группы в Расщепленных Скалах.
Потом в донесениях появились подробности: среди атакующих оказались имперские сардаукары, вероятно, два легиона.
И стало ясно, что нападающим точно известно, куда и сколько посылать войск. Абсолютно точно! Великолепная разведка.
Возбуждение и гнев Хават сумел подавить, лишь когда эти чувства едва не вывели его из себя как ментата. Понимание колоссального перевеса в силах противника, что навалился на них, разило, словно удар.
И теперь, прячась под скалой в пустыне, он кивал головой, запахивался поплотнее в рваную и изрезанную куртку, словно она могла его согреть.
Но сколько же их!
Он всегда был готов к тому, что враги могут нанять с оказией лайнер Гильдии для набега. Такое практиковалось в подобного рода конфликтах между Великими Домами. На Арракисе регулярно приземлялись и взлетали лихтеры с грузом специи, принадлежащей Дому Атридесов. Хават принял предосторожности против случайной атаки с фальшивого лихтера. В массированном ударе, по их общему мнению, должно было участвовать не более десяти бригад.
Но на поверхности Арракиса сейчас находилось более двух тысяч кораблей: не только лихтеры, но и фрегаты, скауты, мониторы, крашеры, войсковые транспорты, баржи.
Более сотни бригад — десять легионов!
Стоимость подобного предприятия превышала весь доход от специи за целых пятьдесят лет.
Наверняка.
«Я недооценил долю дохода, которую барон пожелал истратить на нападение, — подумал Хават. — Погубил герцога».
И еще это предательство!
«Я поживу еще, — подумал он, — и увижу, как ее удавят. Надо было тогда убить эту ведьму-гессеритку, я ведь мог это сделать». Он и не сомневался, что предала их леди Джессика. Ее предательство великолепно объясняло все факты.
— Твой человек Холлек с остатками своего отряда пробился к нашим друзьям-контрабандистам, — сказал фримен.
— Хорошо.
Значит, Гарни унесет ноги из этого ада. Хоть не все сгинули.
Хават оглянулся на оставшуюся с ним горстку. Вечером, перед прошедшей ночью, их было триста. Теперь осталось ровно двадцать. Половина из них была ранена. Кое-кто спал, остальные стояли, сидели, лежали на песке под скалою. Последний топтер, который они использовали в качестве экранолета для перевозки раненых, вышел из строя перед рассветом. Его разрезали лазеружьями, куски зарыли, а затем добрались до этого убежища на краю котловины.