Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
Вечеромъ каналья Габріэль, дйствительно, повезъ насъ «смотрть тараттеллу».
Въ этотъ вечеръ изученіе неаполитанскаго быта ни на шагъ не подвинулось впередъ.
Мы были безсовстно обмануты.
Васъ, — путешественниковъ, которые когда нибудь попадутъ въ Неаполь, — хочу я предупредить, что такое «тарантелла», которую такъ усиленно рекомендуютъ нечестные гиды…
Насъ (меня и Сандерса) ввели въ большую круглую комнату, стны и потолокъ которой были покрыты зеркалами. Вокругъ стнъ диваны, посредин комнаты круглое бархатное возвышеніе —
— Садитесь, господа, — загадочно ухмыляясь, сказалъ Габріэль и сейчасъ же засуетился, обращаясь къ тучной женщин, на лиц которой была написана цлая книга былыхъ преступленій и порока. — Вотъ эти господа, мамарелла, очень желаютъ видть тарантеллу, имъ нужно показать тарантеллу… Ахъ, да покажите же этимъ добрымъ господамъ вашу тарантеллу. Это прекрасные и хорошіе господа и имъ надлежитъ посмотрть тарантеллу.
«Мамарелла» хлопнула въ жирныя ладоши и тотчасъ же шесть женщинъ выбжали изъ боковыхъ дверей.
Были они въ томъ, «въ чемъ», по русской поговори «мать родила» и даже еще меньше, принимая во вниманіе, что которая нибудь изъ нихъ въ свое время родилась въ сорочк. Однимъ словомъ, были он абсолютно, безусловно и радикально голы.
Съ заученными жестами дефилировала эта армія передъ нами, а мы сидли съ Сандерсомъ, опечаленные этимъ обманомъ, оскорбленные въ нашей скромности.
— Нравится? — спросила торжествующимъ тономъ безхитростная мамарелла.
Бдняг и въ голову не могло придти, что ея «тарантелла» могла въ комъ нибудь не вызвать одушевленія.
— Гм, да… — смущенно сказалъ Сандерсъ. — Вещь забавноватая. Недурно, какъ говорится, задумано. Женщины?
— Конечно! Вы же видите.
— Такъ, такъ… Гм… Не холодно?
Пансіонъ мамареллы, привыкшій къ скотской разнузданности англичанъ и къ шумному поведенію галантныхъ французовъ — былъ изумленъ нашей сдержанностью; вс поглядывали на насъ съ недоумніемъ.
— Протанцуйте имъ, дточки, — скомандовала мамарелла. — Пусть посмотрятъ вашу тарантеллу.
Она взяла въ руки бубенъ и шесть женщинъ закружились, заплясали; откормленные торсы сотрясались отъ движеній и, вообще, все это было крайне предосудительно.
— Помпейскія позы! — скомандовала мамарелла, уловивъ на нашемъ лиц опредленное выраженіе холодности и осужденія.
Но и помпейскія позы не развеселили насъ. Женщины становились въ неприличные сладострастный позы съ такимъ дловымъ, небрежнымъ отъ частыхъ повтореній, видомъ, какъ утомленный приказчикъ мануфактурнаго магазина къ концу вечера показываетъ надовшимъ покупательницамъ куски товара.
На сцену вдругъ появился дожидавшійся гд то неподалеку Габріэль.
— О!.. А почему господа такъ скромно сидятъ. Почему они не приласкаютъ этихъ красавицъ? Смотрите, какія красоточки! Вотъ эта или эта… Или вотъ эта! Настоящая богиня. А эта! Красавица, а? не нравится? Пошла вонъ. Тогда, можетъ, эта? Украшеніе Неаполя, знаменитая красав… Не надо? Ну ты, лошадь, отойди, не мшайся
Онъ съ дланнымъ восторгомъ хлопалъ женщину по плечамъ, трепалъ по щекамъ, отгонялъ равнодушно «первыхъ красавицъ» и «богинь», а красавицы и богини съ такимъ же холоднымъ видомъ шептались около насъ, ожидая нашего одобренія и благосклонности.
— Пойдемъ! — сказалъ Сандерсъ.
— Что вы синьоры! Куда? Неужели, вамъ не нравится?!
— Не нравится? Мы въ восторг! Это прямо что-то феерическое… Когда нибудь посл… гм… на дняхъ… Мы ужъ, такъ сказать, къ вамъ денька на три. А теперь — прощайте.
Мы, угрюмые, замкнутые, спускались по лстниц, а Габріэль вертлся около насъ, юлилъ и заглядывалъ въ наши лица, стараясь отгадать впечатлніе.
— Видишь вотъ эту улицу? — обратился къ нему Сандерсъ. — И вотъ эту улицу?.. Ты иди по этой, а мы по этой… И если ты еще къ намъ пристанешь — мы дадимъ теб по хорошей зуботычин.
Онъ захныкалъ, завертлся, заскакалъ, но мы мы были непреклонны. Отношенія были прерваны навсегда.
Я увренъ, что настоящимъ неаполитанцамъ никогда бы въ голову не пришло пойти на тарантеллу и «помпейскія позы». Все это создано для туристовъ и ими же поддерживается. Для нихъ же весь Неаполь принялъ обликъ какого-то громаднаго дома разврата.
Пусть иностранецъ попробуетъ пройтись въ сумерки по Неаполю. — Изъ-за каждаго угла, изъ каждой подворотни, буквально на каждомъ шагу къ нему подойдетъ гнуснаго вида незнакомецъ и тихо, но назойливо предложитъ «красивую синьору», «обольстительную синьорину» или даже рогаццину (двочку).
Эти поставщики осаждали насъ, какъ мухи варенье.
— Что такое?
— Синьоры… берусь показать вамъ одну прекрасную даму. Познакомлю даже… тутъ сейчасъ за угломъ. Пойдемъ…
— Къ ней? Къ дам? Явиться одтыми по дорожному — что вы! Это неудобно.
— Ничего! Я ручаюсь вамъ — можно.
— Ну, что вы… И потомъ неловко же являться въ чужой домъ, не будучи знакомыми.
— Пустяки! Съ ней нечего — хи-хи — церемониться.
— Ну, вамъ то ничего — вы, конечно, хорошо знакомы… По праву старой дружбы можете и безъ смокинга. А намъ неудобно.
— Но я вамъ ручаюсь…
— Милостивый государь! Мы знаемъ правила хорошаго тона и не хотимъ длать безтактности. Мы уврены, что дама будетъ шокирована нашимъ безцеремоннымъ вторженіемъ. Она приметь насъ за сумасшедшихь.
Итальянскій кафе-концертъ — зрлище, полное интереса и разныхъ неожиданностей.
Дйствіе происходитъ больше въ публик, чмъ на сцен. Весь залъ подпваетъ, притоптываетъ, вступаетъ съ пвицей въ разговоры, бшенно апплодируетъ или бшенно свищетъ.
Если пвица не нравится — пть ей не дадутъ. Понравится — измучаютъ повтореніями.
У всхъ душа нараспашку. Подстерегаютъ всякаго удобнаго случая, чтобы выкинуть колнце, посмяться или посмшить публику. Залъ набитъ порохомъ, взрывающимся отъ малйшей искры.