Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

Ландау Георгий

Человкъ, продававшій билеты, попросилъ на чай, человкъ отбиравшій билеты попросилъ на чай-же и сторожъ при рыбахъ попросилъ тоже на чай за то, что онъ палочкой пошевелилъ какого то гада.

Акваріумъ, дйствительно, былъ чудесный. Громадные омары и краббы медленно шевелились за стекломъ, беззвучно перебирая чудовищными клещами… Отвратительные осьминоги такого вида, который только и можетъ пригрезиться въ ночныхъ кошмарахъ, смотрли на насъ страшнымъ неподвижнымъ взглядомъ, присосавшись къ стеклу и медленно втягивая и вытягивая тошнотворныя лапы, покрытыя, какъ маленькими блыми блюдцами, присосками.

Какія-то

толстыя рыбы съ презрительно отвисшей нижней губой, точно сытые бюрократы, еле шевелили плавниками въ тупой дремот… Стаи юркихъ рыбокъ стрлой неслись по вод, моментально, какъ по команд, поворачивались и также стройно неслись въ другую сторону. Одна суетливая рыба чрезвычайно напомнила намъ провинціальную сплетницу: она безтолково шныряла отъ одной группы къ другой, подсматривала, что длаютъ омары, и, взмахнувъ возмущенно плавниками, неслась сейчасъ же къ угрямъ, разсказывала о виднномъ и, махнувъ хвостомъ, летла уже къ сонному краббу, донося на поведеніе угрей. Всюду она вынюхивала, шпіонила и подслушивала. И еще потому была она похожа на человческую сплетницу, что имла ротъ узенькій, собранный въ ниточку, глазки востренькіе, а на голов нчто врод природнаго капора.

Въ то время, какъ я за ней наблюдалъ, Сандерсъ задумчиво стоялъ около другого стекляннаго ящика, изрдка вертя головой во вс стороны.

— Вотъ чудаки! — сказалъ онъ. — Насыпали песку и поставили пустой ящикъ.

Сторожъ, услышавъ это, по выраженію лицъ замтилъ наше недоумніе хлопнувъ Сандерса ободряюще по плечу, исчезъ.

Черезъ минуту онъ явился съ длинной палкой. Сунулъ ее въ пустую вазу и — вдругъ песокъ зашевелился, разорвался на десятокъ кусковъ, и каждый кусокъ песку оказался плоской рыбой, до смшного точно сотворенной мудрой природой подъ цвтъ и видъ настоящаго песка.

— Мимикрія! Защитный цвтъ. До сихъ поръ я видлъ это только у бабочекъ.

Такъ какъ мы не были одарены свойствомъ мимикріи и не могли слиться съ окружающей насъ обстановкой, то сторожъ, вернувшись, безъ труда отыскалъ насъ и потребовалъ на чай, за то, что пошевелилъ палкой.

Осьминогъ, присосавшись къ стн, смотрлъ, какъ мы расплачивались, и въ его страшныхъ выпученныхъ глазахъ тоже ясно читалось всеобщее, какъ эпидемія, желаніе получить съ форестьера на чай.

— А вотъ, — сказалъ я Сандерсу, — посмотрите-ка какія хорошія раковины. Если бы на каждой изъ нихъ было еще написано «Привтъ изъ Ялты» — совсмъ он были бы настоящими раковинами.

— А вотъ это, такъ называемая, чернильная рыба, — сказалъ Сандерсъ. — Кстати, надо будетъ нынче вечеромъ написать домой письмо.

Сандерсъ никогда ни въ чемъ не хотлъ отъ меня отставать. Стоило только съострить мн, какъ острилъ и онъ.

— Однако, — ледянымъ тономъ сказалъ я. — Атмосфера начинаетъ сгущаться. Пожмите осьминогамъ лапы и пойдемъ отсюда.

Конечно, Габріэль уже дожидался при выход. И, конечно, онъ уговорилъ насъ хать на Позилиппо.

Мы не жалли, что похали. Чудесная живописная дорога… Съ одной стороны обрывистый берегъ моря, съ другой — непрерывный многоверстный рядъ домишекъ, населенной ужасающей бднотой. Но все это такъ красиво: грязные растрепанные дти, лнивые прохожіе, тяжелыя простоволосыя простолюдинки, перебрасывающаяся изъ окна съ сосдкой тихими односложными словами, или перебгающія дорогу съ фьяской вина подъ мышкой, живописное тряпье, развшанное

на стнахъ и окнахъ домишекъ, обрывокъ псни, донесшійся слва, запахъ свжей рыбы, донесшійся справа, клубъ золотой отъ заходящаго солнца, пыли впереди и крики мальчишекъ бгущихъ сзади за экипажемъ, въ чаяніи получить что нибудь съ ошаллаго иностранца…

Позилиппо… Ресторанъ съ верандой на громадной высот, надъ моремъ. Вдали выгнулась изъ воды мощная спина Капри — мста невольнаго заточенія Максима Горькаго.

Чисто физическое, животное чувство довольства охватило насъ, когда мы, потребовавъ вина и музыки, погрузились въ созерцаніе тихаго синяго моря, теплаго неба и осколка блдно-розовой луны въ чистой прозрачной высот.

Нжная, сладкая итальянская псня, тихій рокотъ двухъ гитаръ, теплота наступающаго вече…

— Carrtolina postale!!

— О, чтобъ тебя черти забрали! Что такое?

— Carrtolina postale.

— Провались ты съ ними вмст! Даже сюда забрался, каналья.

— Возьмите. Хорошія карточки.

— Отстань, теб говорятъ.

— Тогда, знаете что? Я васъ познакомлю съ барышней… Синьорита беллиссима! Рариссима! Чрезвычайно честная двушка, но вы сами понимаете… Отецъ бдный…

— Не надо.

— Увряю васъ — красавица…

Сандерсъ сдлалъ видъ, что заинтересовался. Сталъ участливо разспрашивать:

— Неужели, красавица?

— О, mio Dio!..

— И вы говорите — честная двушка?

— Чрезвычайно честная.

— Ну, что вы говорите?! Это неслыханно! А отецъ бдный?

— О, очень бдный!

— Неужели? Что же это онъ такъ… Работы нтъ?

— Нтъ. Такъ хотите — подемъі?

— Вы говорите — красавица?

— Да, очень. Но бдность — сами понимаете…

— Ничего, ничего. И очень красивая, выговорите?

— О, да.

— Она, можетъ быть, просто хорошенькая… Или дйствительно — красавица?

— Настоящая!

— Такъ, такъ… Ну, ступайте! Намъ ничего не надо.

— Синьоры! Это васъ ни къ чему не обязываетъ, — отчаянно возопилъ продавецъ открытокъ, видя, что добыча ускользаетъ. — Вы только можете посмотрть! Право, подемъ.

— Carrtolina postale!!

Но въ это время Габріэль, подойдя къ веранд, услышалъ его слова и налетлъ на него, какъ коршунъ, — изгнавъ бднягу въ одну минуту.

Смыслъ его протеста былъ такой, что, дескать, эти хорошіе господа принадлежатъ ему, онъ ихъ нашелъ, честно около нихъ кормится и никому другому не позволитъ переходить себ дорогу.

Они спорили, будто два гуртовщика о стад барановъ.

Впрочемъ, мы ихъ умиротворили, выславъ остатки вина и мартаделлы; вся компанія продавцовъ открытокъ и просто ротозевъ, подъ предводительствомъ Габріэля, услась на ступенькахъ и стала пировать, издавая въ честь нашу восторженные крики и произнося заздравные тосты.

Я замтилъ, что Сандерсъ былъ наверху блаженства: около насъ гремла спеціально нанятая нами музыка, пли для насъ пвцы, внизу пировала восторженная чернь подъ командой нашего перваго министра… Я подозрваю: не чувствовалъ-ли Сандерсъ себя въ этотъ моментъ королемъ среди своего добраго народа?