Экстремальная педагогика
Шрифт:
Сегодня, после трагедии в московской школе с двойным убийством и захватом заложников, люди увидели только 'первую ласточку' 'этого'. Падение марали, нравственности, исчезновение человеческих отношений, скатывание в 'западную' клоаку.
Не знаю где и как, а в московских школах нет золотых медалей. Отменили (хотя уже идут разговоры о возврате к ним). Как и нет смысла затевать такую катастрофу ученику не выпускного десятого класса. Тем более, если он отличник. Даже если учитель на самом деле не ставил ему хорошую оценку, эту проблему запросто решила бы школьная администрация. И сделала бы это вопреки желаниям или надеждам самого ученика. Просто потому, что так работает школьная система - она заточена на показатели. Нет, не из-за оценки парень жал на курок. Лично мне достаточно посмотреть
К такому 'выхлопу', всплеску страдания, крику души... может привести только две ситуации.
Узнав, что отец ребенка служил в ФСБ, я подумал, что парень был из 'крутых'. Из тех, кто прячась за спинами серьезных отцов изначально, подражая их поведению в дальнейшем и перенимая их пример в оконцовке, сам становится серьезным авторитетом в молодежной среде. Да, вполне может быть, подумал я, что это именно такой случай. Типичный 'распальцованный' сынок занимающего серьезный пост родителя. Отличник, спортсмен. В таком случае, вполне может быть (и случается очень и очень часто во многих школах), что возникший серьезный конфликт, 'слетевший с катушек' представитель 'основы' решает с помощью оружия.
Но не в этом случае. Обо всем говорит его фото. Не мог этот парень быть серьезным авторитетом среди сверстников. Ни с такой физикой, ни с таким лицом. Отличником, причем честным, мог. И спортсменом хорошим - завсегдатай какого-нибудь стрелкового клуба - тоже мог. Но не авторитетом.
А значит остается второй вариант. Парня гнобили. Унижали. Делали с ним то, о чем я писал несколько дней назад, страницей-другой выше.
Читая комментарии в сети, я нахожу мнение, что 'ботанов' не гнобят. Мол, ботаны всем нужны для того чтобы у них списывать. Я не знаю, откуда такое мнение. Сейчас 'ботанов' гнобят почти всегда. Во-первых, они и так дают списать. Во-вторых, эти списывания, как и хорошие оценки, сейчас никто и ни во что не ставит. Два? Да и 'х..й с ним' - это запросто можно услышать на уроке. Парень, обычный, не богатырского телосложения, не злобного выражения лица - самый обычный парень. Если принять это за версию, если учесть, что 'висящее на стене ружье обязательно выстрелит', то все становится вполне очевидным.
Конечно, возникает вопрос: к чему такое зверское убийство учителя? И тут, как того требует логика, надо идти до конца. Учитель был молод, не обладал выдающейся мускулатурой, и 'не имел конфликтов с учениками'. А значит, скорее всего, не имел настоящего авторитета и влияния на умы детей. Но в школе очень трудно существовать без этого, и многие, как уже понятно из всего мной написанного, выбирают суррогат. Панибратство, например. Или такое поведение, когда молчаливо 'договариваешься' с самыми хулиганистыми ребятами и меняешь их покой на покой собственный. 'Я не тревожу вас оценками, а вы не тревожите мое спокойствие'. Но такие учителя, с развязанными в некотором роде руками, очень предвзято относятся к остальным детям, не позволяя им малейшего неповиновения. Ведь для них-то, выставляемые двойки, крики и унижения очень и очень чувствительны! Я помню поговорку, что о 'мертвых либо хорошо, либо не как', но не говорить об этом нельзя. Если принять сказанное мной за версию, то получается примерно так: класс загнобил парня, учителя не видели в этом 'ничего такого', 'он сам виноват, не умеет вести себя' и 'у детей и не такое бывает'. На этот конфликт наложился, скорее всего, какой-либо случай некорректного поведения учителя, что и стало последней каплей. Косвенно в пользу этой версии говорит надпись на стене 'Вконтакте', относящаяся к погибшему учителю: 'Гореть тебе в аду'. Согласитесь, надо сделать нечто весьма нехорошее, чтобы заслужить такое напутствие от живых.
Закипающий котел. В США этот котел
Ведь, признаем честно, разрешить такую ситуацию, коли она сложилась, практически невозможно в существующей системе. Да, можно эту ситуацию определить, можно поговорить по душам с таким ребенком, можно поддержать его, протянуть руку и помочь его душе не сорваться. Надеясь на то, что он или она вынесет все тяготы 'школьных годов чудесных', сделает для себя выводы и начнет новую жизнь в институте, там, где его никто не знает. Как в сказке про гадкого утенка, помните, когда его клевали и пихали все, кому не лень? Но разрешить ситуацию, поменять в ней что-либо - очень и очень сложно.
И тут я снова приведу отрывок из 'Педагогической поэмы' Антона Семеновича. Просто я уверен в том, что подавляющее большинство этого не читало.
'А наутро пришла ко мне взволнованная Лидия Петровна и сказала:
– Я не знаю, как с ними разговаривать... Говорю им: надо за водой ехать на озеро, а один там, такой - с прической, надевает сапоги и прямо мне в лицо сапогом: "Вы видите, сапожник пошил очень тесные сапоги!"
В первые дни они нас даже не оскорбляли, просто не замечали нас. К вечеру они свободно уходили из колонии и возвращались утром, сдержанно улыбаясь навстречу моему проникно-венному соцвосовскому выговору. Через неделю Бендюк был арестован приехавшим агентом губрозыска за совершенное ночью убийство и ограбление. Лидочка насмерть была перепугана этим событием, плакала у себя в комнате и выходила только затем, чтобы у всех спрашивать:
– Да что же это такое? Как же это так? Пошел и убил?.. Екатерина Григорьевна, серьезно улыбаясь, хмурила брови:
– Не знаю, Антон Семенович, серьезно, не знаю... Может быть, нужно просто уехать... Я не знаю, какой тон здесь возможен...
Пустынный лес, окружавший нашу колонию, пустые коробки наших домов, десяток "да-чек" вместо кроватей, топор и лопата в качестве инструмента и полдесятка воспитанников, категорически отрицавших не только нашу педагогику, но всю человеческую культуру, - все это, правду говоря, нисколько не соответствовало нашему прежнему школьному опыту.
Длинными зимними вечерами в колонии было жутко. Колония освещалась двумя пятилинейными лампочками: одна - в спальне, другая - в моей комнате. У воспитательниц и у Калины Ивановича были "каганцы" - изобретение времен Кия, Щека и Хорива. В моей лампочке верхняя часть стекла была отбита, а оставшаяся часть всегда закопчена, потому что Калина Иванович, закуривая свою трубку, пользовался часто огнем моей лампы, просовывал для этого в стекло половину газеты.
В тот год рано начались снежные вьюги, и весь двор колонии был завален сугробами снега, а расчистить дорожки было некому. Я просил об этом воспитанников, но Задоров мне сказал:
– Дорожки расчистить можно, но только пусть зима кончится: а то мы расчистим, а снег опять нападет. Понимаете?
Он мило улыбнулся и отошел к товарищу, забыв о моем существовании.
Задоров был из интеллигентной семьи - это было видно сразу. Он правильно говорил, лицо его отличалось той молодой холеностью, какая бывает только у хорошо кормленых детей. Волохов был другого порядка человек: широкий рот, широкий нос, широко расставленные глаза - все это с особенной мясистой подвижностью, - лицо бандита. Волохов всегда держал руки в карманах галифе, и теперь он подошел ко мне в такой позе:
– Ну, сказали ж вам...
Я вышел из спальни, обратив своей гнев в какой-то тяжелый камень в груди. Но дорожки нужно было расчистить, а окаменевший гнев требовал движения. Я зашел к Калине Ивано-вичу:
– Пойдем снег чистить.
– Что ты! Что ж, я сюда чернобором наймался? А эти что?
– кивнул он на спальни.
– Соловьи-разбойники?
– Не хотят.
– Ах, паразиты! Ну, пойдем!
Мы с Калиной Ивановичем уже оканчивали первую дорожку, когда на нее вышли Волохов и Таранец, направляясь, как всегда, в город.