Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Различие же связано с тем, что в первом случае упоминается «главврачиха — женщина», а во втором — «главврач Маргулис». Кроме того, в ранней песне «буйные» фигурируют в негативном контексте: «И не носите передач — всё буйные сожрут» /1; 453/. А в поздней — в положительном, поскольку являются символом сопротивления: «Настоящих буйных мало — / Вот и нету вожаков!». Однако в обоих случаях они подвергаются «лечению»: «Бывают психи с норовом: / Их лечат — морят голодом» /1; 453/ = «Лечат буйных — вот беда» (АР-8-36).
Ну а теперь перейдем к сопоставлению «Письма с Канатчиковой дачи» и «Конца охоты на волков».
В обеих песнях герои воют: «Сорок душ посменно воюет…» = «Пробудились стрелки, на помине легки, / Я знаком им не только по вою» /5; 534/; сознают свою обреченность: «Нас берите, обреченных!» /5; 138/, «Пеленают в полотенце, / Никуда от них не деться» [1534] [1535] [1536] =
1534
Добра! 2012. С. 248.
1535
Париж, студия М. Шемякина, 01.11.1978; Москва, для В. Туманова, ноябрь 1978.
1536
Добра! 2012. С. 248.
Еще один общий мотив — недоумение главных героев в связи с их отчаянным положением: «Мы потели, словно в бане, / Но высматривали няни / Самых храбрых и пытливых, / Самых опытных из нас. / Вопрошаем, плача: “Вы и / Мы, и ждем ответа мы…”» (АР-8-51) = «Тоже в страхе взопрел, и прилег, и ослаб. <…> Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав, / К небесам удивленные морды задрав» («мы» = «мы»; «потели» = «взопрел»; «вопрошаем» = «удивленные»).
В первом случае пациентов мучают санитары, а во втором — волков уничтожают стрелки: «Нас врачи безбожно колют»1 w = «Только били нас в рост из железных “стрекоз”». И если пациенты «горячатся добела» (АР-8-44), то волки «животами горячими плавили снег».
В «Конце охоты» герои говорят, что из-за этой бойни у них — «в мозгах перекос», и на то же самое сетуют пациенты психушки: «Тут в мозгах и так пожары, / Тут огнетушитель впору!» /5; 469/, - поэтому «все почти с ума свихнулись». И этим же объясняется путаница в реплике одного из авторских двойников: «Развяжите полотен-цы, / Иноверы, изуверцы!».
Неудивительно, что первая серия волчьей дилогии — «Охота на волков» — также содержит важнейшие сходства с «Канатчиковой дачей»: «Оградив нашу волю флажками, / Бьют уверенно, наверняка» (АР-17-152) = «Нас врачи безбожно колют — / Подавляют нашу волю» [1537] ; «И вожак наш на выстрелы мчится» (АР-17-152) = «Вот и нету вожаков»; «Обложили меня, обложили» = «Окружили тьмою тьмущей» (АР-856); «Мир мой внутренний заперт флажками» (АР-2-126) = «Тесно нам в себе самом» (АР-8-52); «На снегу кувыркаются волки» (АР-17-152) = «Сорок душ в припадке бьются» (АР-8-44); «Там охотники прячутся в тень» = «За спиною штепсель прячет».
1537
Там же.
В общих чертах ситуация «Конца охоты» повторится и в «Песне инвалида» (1980), написанной для кинофильма «Зеленый фургон»: «Волки мы! Хороша наша волчая жизнь!» = «Хорошо живется / Тому, кто весельчак» /5; 572/; «Кровью вымокли мы под свинцовым дождем» = «Сколь крови не льется — / Пресный всё лиман»; «Я тоже смертельную рану скрываю» (АР-3-34) = «Кровушка спеклася / В сапоге от ран»; «От погони уставшая стая волков» (АР-3-29) = «Скакали без оглядки мы, / Пылили мы копытами» /5; 572/; «Сладко ныли клыки — из застывшей реки / Пили воду усталые волки» (АР-3-29) = «Нет, хочу с колодца, — / Слышь-ка, атаман!» (этот же мотив встречается в «Разбойничьей»: «Всё плевался он, пока / Не испил из родника», АР-13108); «Усвоил я, милые, верьте» (АР-3-32) = «Милый мой казаче! А?» [1538] /5; 573/; «Пируя на свадьбе, на тризне» (АР-3-32) = «Хватит брюхо набивать!» /5; 253/; «И на татуированном кровью снегу / Тяжело одинокому волку» /5; 533/ = «Как тебе без войска / Худо, атаман!» /5; 254/. Причем волк тоже был «атаманом»: «И вожак я не с волчьей судьбою» /5; 534/, - и тоже оказался «без войска»: «Разбросана и уничтожена стая» (АР-3-34), «Кончен бал или бойня — один я бегу» [1539] .
1538
Ср.
1539
Добра! 2012. С. 266.
Еще несколько параллелей с «Концом охоты» обнаруживает другая песня, написанная для фильма «Зеленый фургон», — «Песня Сашки Червня»: «Волки мы! Хороша наша волчая жизнь» /5; 213/ = «Хорошо живется / Тому, кто атаман!» /5; 251/.
Если в «Песне инвалида» сказано: «Я во синем во Дону / Намочил ладони, люди», — то и в «Песне Сашки Червня» читаем: «Глядь — я в синем во Дону / Остудил ладони!». А волки «остудили» в реке свои клыки: «Из речной полыньи, из ничейной реки <.. > И ломило клыки, но глотки велики» (АР-3-29). Отсюда и другая перекличка: «Сладко ныли клыки — из застывшей реки / Пили воду усталые волки» (АР-3-29) = «Воля в глотку льется / Сладко натощак» /5; 250/.
В обоих случаях герои сталкиваются со смертью: «Смерть пришла из-за белых густых облаков» /5; 535/ = «Словно фраер на бану, / Смерть крадется сзади — ну…»/5; 571/. К тому же если в «Конце охоты» волки погибают и попадают в рай, то в «Песне Сашки Червня» такой же конец предвидит для себя и лирический герой, причем обе мысли выражены похожим стихотворным размером: «Отлетают матерые души волков / В поднебесье» /5; 534/ = «Пред очами удивленными Христа / Предстану» /5; 251/ (этот же мотив встретится в предсмертном стихотворении «И снизу лед, и сверху…»: «Мне есть, что спеть, представ перед всевышним…», — и в «Райских яблоках», где лирического героя убивают, как и его собратьев в «Конце охоты»: «Вот и дело с концом — в райских кущах покушаю яблок. / Подойду не спеша — вдруг апостол вернет, остолоп?»). А поскольку в обоих произведениях речь идет о страданиях, появляется мотив крови: «Кровью вымокли мы под свинцовым дождем» = «Кубок полон, по вину / Крови пятна — ну и ну!», «В кровь ли губы окуну…» (процитируем еще песни «Реальней сновидения и бреда…» и «Летела жизнь»: «Родился я в рубашке из нейлона <…> Ее легко отстирывать от крови» /5; 151/, «Костер, зажженный от последней спички, / Я кровью заливал своей, и мне хотелось выть» /5; 491/).
Однако самыми неожиданными можно считать параллели между «Охотой с вертолетов» и «Песней автозавистника» (1971).
В черновиках поздней песни встречается мотив родства лирического героя и власти: «Собаки — родня — научили меня / Бульдожьим приемам» (АР-3-36). А в основной редакции читаем: «Это псы — отдаленная наша родня, / Мы их раньше считали добычей». Такая же ситуация была в «Песне автозавистника», где «очкастый частный собственник» сначала был «родней» лирического героя, а потом он отрекся от родства с ним: «Он мне теперь — не друг и не родственник, / Он мне — заклятый враг» [1540] .
1540
Нью-Йорр, ББукллискиикклледж, 17.01.1997.
В обоих случаях описывается апокалипсис: «Произошел необъяснимый катаклизм» = «Или света конец — и в мозгах перекос»; а враг появляется внезапно: «Вдруг мне навстречу нагло прет капитализм» = «Появились стрелки, на помине легки», — и издевается над героями: «За то ль я гиб и мёр з семнадцатом году, / Чтоб частный собственник глумился в “Жигулях”?!» = «И потеха пошла в две руки, в две руки».
А герои задаются вопросом о том, кто виноват в происходящем: «Ответьте мне: кто проглядел, кто виноват, / Что я живу в парах бензина и в пыли, / Что ездит капиталистический “Фиат”, / Скрываясь ловко под названьем “Жигули”?» = «Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав, / К небесам удивленные морды задрав: / Или с неба возмездье на нас пролилось, / Или света конец — и в мозгах перекос, — / Только били нас в рост из железных “стрекоз”».
Поэтому герои хотят уничтожить своего врага: «Сегодня ночью я “Фиата” разобрал» /3; 363/ = «Будут завтра потери у них велики!» /5; 534/. Причем лирический герой особенно подчеркивает в этом свою роль: «Так знайте, это я разделал ваш “Фиат”!» (АР-2-113) = «Я — тот самый, который из волчьих облав / Уцелел, уходил невредимым» (АР-3-35). Однако в «Песне автомобилиста» он поймет, что в одиночку ему не справиться с врагом, так же как и в «Охоте с вертолетов»: «Но понял я: не одолеть колосса!» = «Что могу я один? Ничего не могу!», — и обращается в бегство: «Назад, пока машина ходу!» = «К лесу — там хоть немногих из вас сберегу!».