Этот мир не для нежных
Шрифт:
Было темно, но по внутренним ощущениям она сразу почувствовала, что это даже отдалённо не её дом. Пахло сыростью, затхлостью, затем она немного проморгалась, и поняла, что проснулась в каком-то мрачном непонятном помещении, тускло подсвеченном блеклым, зеленоватым светом. На неё единым комом упали воспоминания — привет, выскочившая из темноты подсознания реальность! — и это капающее пространство не было избой Леры в Пихтовке, замком Шинга, и совсем не напоминало лес. Это было что-то совершенно ей незнакомое.
Вспышка осознания осветила лавандовое поле, под завязку наполненное
Лив пошевелилась, и поняла, что плечо ноет, словно на нем, невидимый под футболкой, растекается громадный синяк. Дышать было трудно. И от того, что с каждым вдохом просыпается и разливается по телу боль на месте укола, и от того, что сам воздух тяжёл и чрезмерно влажен. Кроме этого, странно ныл затылок, резало глаза, и сознание все время норовило опрокинуться обратно в сон. Лив с трудом удерживала себя на границе с реальностью.
Несмотря на все эти не жизнеутверждающие факторы, Оливия Матвеева, опираясь на инстинкт выживания, приподнялась на локте и попыталась выяснить, где она находится. «Этот мир не для нежных», — повторила она сама для себя, как мантру, мамины слова. Они всегда придавали ей силы и приводили в сознание. Напоминали, что Оливия умеет держать удар. Впрочем, когда Лив посмотрела вокруг себя, она сразу поняла, насколько именно это мир не для нежных. В смысле, совершенно.
Это явно был какой-то подвал. Она лежала на продавленном старом топчане, прямо над ней, по низкому, нависающему потолку, угрожающе извивались трубы. Ржавые настолько, что это было видно даже в блекло-зелёном свечении. Свет отбрасывала заляпанная чем-то похожим на водоросли лампочка на потолке. Ржавчиной в сочетании с сыростью ещё и противно пахло. Где-то чуть в стороне из трубы сочилась вода, это она разбудила Лив, монотонно разбиваясь о выщербленный бетонный пол и мешаясь с каменной крошкой.
Она пленница? Руки и ноги были совершенно свободны. Голова? Лив тщательно ощупала свой затылок. Голова — целая, только почему-то волосы совершенно мокрые, словно кто-то совсем недавно окатил её из кувшина. На топчане не было никакого подобия постели, Лив ощущала под собой только само его истерзанное тело, из которого торчали клочья начинки.
— Савва! — на всякий случай попыталась позвать она. Голос оказался очень слабым, да и её недавнего спутника явно не было рядом, и даже в некотором отдалении не было, это Лив ощущала совершенно точно. Из темноты, куда не попадал болотный отсвет жуткой лампочки, послышалось скромное шевеление, и тонкий голос произнёс:
— Очнулась?
Лив вздрогнула, потому что была совершенно уверена, что она здесь совершенно одна, но сразу же успокоилась. Из сумрака вышел ребёнок лет десяти, худенький и бледный настолько, что нельзя было навскидку определить, девочка это или мальчик. Ребёнок подошёл к топчану и взволнованно произнёс:
— А я так боялось, что ты умрёшь. И не знало, что делать, совсем не знало, у нас здесь только вода, а больше ничего, чтобы
Девушка, несмотря на весь вопиющий трагизм своего положения, комплимент проглотила с удовольствием. Настолько, что тут же забыла что-то поразившее её в речи ребёнка.
— Это ты меня поливал? Тебя как зовут? — спросила она, и голос опять прозвучал слабо, почти шепотом, но подросток понял, с радостью закивал:
— Я — Кузя. В смысле, я решило, что буду Кузей.
Лив взяла его за тощую руку, под ладонью ощущались тонкие косточки запястья.
— Ты мальчик или девочка? — она поняла, что было неловкого в первой фразе, с которой к ней обратилось это трогательное существо. Лив оставалась в недоумении, в каком роде к нему обращаться. — Она или он в смысле?
Кузя дернул плечами.
— Я буду он. Я так решило.
И прошептал срывающимся от страха и одновременно выстраданной гордости голосом:
— Если не поймают. И не отправят.
— Куда? — Лив уже встречалась недавно с несколькими сумасшедшими, самым странным из которых был Геннадий Леонтьевич, и все они оказались довольно приличными людьми. С одной стороны. Про другую сторону Лив старалась не думать. Так что одним чудиком больше, одним меньше...
— Куда и кто тебя может отправить? — переспросила она Кузю, подозревая, что «они» это служба опёки.
Мальчик с удивлением посмотрел на неё. Затем, словно что-то вспомнив, выдохнул и непонятно произнёс:
— А—а—а, те, кто не хочет, чтобы я стало он.
— Оно тупит, — вдруг раздался другой голос, более резкий и напористый. Под тусклый свет зелёной лампочки вышел ещё один подросток, немного повыше и покрепче Кузи. — Оно, скорее, должно стать она. Кузиной.
— Я не хочу, Ром, — вдруг с внезапными слезами в голосе взмолился бедный мальчуган. — Ты же знаешь, я не хочу...
— Дело твоё, — пожал плечами новоприбывший в их тесную компанию Ром. — Только будут проблемы, я говорил.
Голос у него явно ломался и только в двух фразах, которые услышала Лив, он умудрился сорваться с тенора на дискант. При этом Ром с невыразимым удовольствием постоянно дотрагивался до редкого пуха у себя на щеках над губой. Словно эта, пока ещё слабо и нежно пробивающаяся поросль, была самым невероятным достижением, которое Лив должна была сразу же оценить по достоинству.
— А тогда не дразни меня, — Кузя стоял сейчас настолько близко к Лив, что она видела, как трогательно дрожали на его веках светлые пушистые ресницы. Действительно, очень похожие на девчачьи. Он обратился уже к Лив:
— Он все время меня дразнит.
Оливия сначала немного растерялась от внезапно возложенной на неё роли миротворца. Затем попыталась придать срывающемуся голосу некую солидность и прошипела:
— Ром, зачем ты дразнишь Кузю?
— Я не дразню, а предупреждаю, — ответил мальчик и опять дотронулся до пушка на подбородке. — Как тебя зовут?
Лив представилась, немного засомневавшись, нужно ли настаивать на обращении по отчеству. Решила, что Оливии будет достаточно.
— А ты..., — опять собирался задать вопрос Ром, но Лив его перебила: