Этот мир не для нежных

Райнеш Евгения

— Всё, теперь моя очередь задавать вопросы. Как я оказалась тут?

Ром сел рядом с ней на топчан, Кузя остался стоять рядом, всё это время он не отрывал от Лив восхищенных глаз. Казалось, больше всего на свете мальчику хочется дотронуться до девушки, словно не верил, что она настоящая.

— Ты пришла к нам сама, — сказал Ром. — Только у тебя были закрыты глаза, и вела себя, как пьяная. Может, тебя кто и привел к нам, только я лично не видел.

Кузя горячо замотал головой, всем видом показывая, что он тоже лично не видел, чтобы кто-нибудь привел в подвал Лив.

— В общем, не знаю как, — продолжил Ром, — но ты

пробралась к нам и упала прямо посреди убежища на пол. Мы сразу подумали, что ты не в себе. Ну, понимаешь, торможение. У всех оно по-разному выражается. Мы подумали, что ты выжившая, но пойманная. А потом как-то сбежавшая.

— Не понимаю, — сказала Лив и подумала «Вот ничего себе новости!». — Но это не имеет пока никакого значения. Вопрос второй. Со мной был кто-нибудь?

— Нет, — почему-то радостно покрутил головой Кузя, — одна ты была, Оливия. Совсем одна.

— И не в себе, — добавил Ром.

Значит, пронеслось у Лив в голове, дело было так. Кто-то, показавшийся ей Джонгом, выстрелил в неё. И, кажется, усыпил. Как животное. Лив захлестнула обида, она подавила её в себе. Нужно сложить кусочки этого пазла как можно хладнокровнее. Итак, её, летящую по лавандовому полю лань (такой образ был наименее обидный), сбили в полёте, потом непонятно зачем бросили в подвал. Где её нашли эти дети. Савва куда-то делся, может, он пострадал не меньше, а может, просто сбежал.

Лив попыталась встать. Пока она полулежала, облокотившись о стену, казалось, что уже почти совсем пришла в себя. Но стоило приподняться, как комната заходила ходуном, затылок защемило резкой болью. Она непременно упала бы, но мальчишки, словно ждали наготове, тут же подхватили её, заботливо водворили обратно на топчан. Смотрели с такой тревогой, что Лив, невзирая на гул в голове, поспешила их успокоить:

— Всё нормально. Я в порядке.

Ром осторожно погладил её по локтю и повторил:

— Ты была совсем не в себе...

— Но они сразу на тебя запали, — раздался ещё один голос, и в видимом круге света обрисовалась девочка подросток. Кажется, тут был или тоннель, или вход в подвал, или и то, и другое вместе, логическим путем пришла к выводу Лив. Девочка была немного старше уже знакомых мальчишек. Не очень длинные волосы старательно заплетены в пару косичек — чувствовалось, что новоприбывшая изо всех сил подчеркивала свою открывающуюся женственность. Даже в этом мокром, ржавом подвале дефилировала в приталенном платье с кружевными оборками и туфельках на небольших каблучках. Кружево было изрядно замурзано, а туфли покрывала тонким слоем чуть подсохшая грязь, но все-таки, все-таки...

— Я — Роми, сестра этого мачо, — она засмеялась и кивнула на сразу притихшего Рома. — А ещё мы очень редко видим взрослых выживших диморфизов, поэтому с твоим появлением у нас здесь просто невероятный переполох.

Лив промолчала, пытаясь сообразить, что они все имеют в виду.

— Учти, — Роми подошла совсем близко к топчану, и Лив уловила нестойкий запах незнакомых, но явно недорогих духов. — Там ещё целая толпа, которая жаждет пообщаться. Или хотя бы посмотреть на тебя.

— Нет, — сказала твёрдо Лив. — Никто на меня смотреть не будет. А все будут отвечать на мои вопросы. Начнём прямо сейчас. Почему мы в подвале? Я-то, понятно почему, хотя совершенно не понятно, а вот вы-то, дети, что тут делаете? Балуетесь? Играете? Где ваши родители? Где ваш дом?

— Здесь, — сказала

Роми, которая явно чувствовала себя в этой компании главной. Мальчишки в её присутствии были на редкость молчаливы. — Здесь наши дома, игрушки и ... Как ты там сказала? Родители? Считай, что тоже здесь. Мы как бы сами себе ... они...

— У вас нет дома? — Лив не могла им в лицо сказать слово «беспризорники», хотя оно и вертелось у неё на языке.

Роми, которая сразу поняла, что девушка искренне недоумевает, ответила:

— Если ты считаешь домом заводские клети, или инкубатор, то да, у нас нет дома. Ты же наверняка догадалась, что мы из самоопределившихся.

— В чём? — у Лив выстроилась целая очередь из вопросов, но слабость вдруг накрыла её, потащила куда-то, то ли вглубь, то ли наверх, и как она ни старалась держать себя в руках, глаза вдруг сами по себе, вне её желания, закрылись.

— Кем будем? — только и успела спросить Лив.

Вслед донеслось что-то совсем уже непонятное, прошелестевшее тенором Рома:

— Он или Она.

Глава 2. Это что-то совсем другое. Может, рэп?

Геннадий Леонтьевич, разложив по своей древней привычке большой лист изначально замурзанного ватмана прямо на полу, ползал по нему и выводил тщательно наточенным Кохинором прямые и кривые линии. По своему обыкновению он бормотал сам себе и для себя буркающим речитативом:

— Когда вы сделаете внутреннее как внешнее,

женское как мужское, мужское как женское,

тогда вы войдете в Царствие...

Изобретатель бы, наверное, очень удивился, если бы кто-то ему сказал, что эти строки из Евангелия от Фомы, сейчас звучат в его исполнении, практически как рэп. Только под музыку, которую слышит только он один. Скорее всего, вообще удивился бы слову «рэп», потому как никогда, совершенно никогда Геннадий Леонтьевич не слышал ни Стэнли Кирка Бёрнелла, ни Куин Латифу, ни Тимбалэнда, а уж про Уиза Халифу и заикаться не стоило. Тем не менее, фразы, которые изобретатель непрестанно бормотал себе под нос, вдруг принимали ритмическую основу. Несмотря на то, что Геннадий Леонтьевич внедрялся в это пространство извне, а философия рэпа изначально предполагает изучение внезапно возникшей перед рэпером сферы бытия как бы из него самого. Видимо, была где-то посередине точка соприкосновения этих двух миров, идущих навстречу друг другу.

Ибо рэп в последнее время все неудержимее стремится к созерцательной философии, а Геннадий Леонтьевич, захваченный и, можно даже сказать, пленённый ритмами, которые помимо его воли механически отстукивало сердце, уже готов был погрузиться в личное прочувствование недоступных ему доныне параметров. Ибо познал он совсем недавно, что есть вещи в этом и том мире, которые нельзя схватить, просто протянув руку в сферу и тщательно пошарив там, за облаками. Есть нечто, и очень важное для преодоления преград познания, и его можно постичь только эмпирическим путем. Вывернуть сферу совершенно и абсолютно — то, к чему стремился Геннадий Леонтьевич, несмотря на все преграды, запреты и даже предчувствия невозможности. Деталь, которой не хватало ему для полного успеха предприятия, могла заключаться в нём самом. Он должен был что-то изменить в себе, пусть и совсем немного, чтобы стать тем волшебным ключом, который откроет тайную дверцу сферы. Или продолжать искать этот ключ.