Этот мир не для нежных
Шрифт:
Он подошел к Роми и сказал громко, чтобы слышали все.
— Выходим завтра. Кузя, вытри сопли своим подопечным.
Малыши с визгом бросились к Кузе и облепили его так, что мальчик не удержался на ногах и, смеясь, свалился под этой копошащейся веселой кучей на пол.
***
Остаток дня тянулся и тянулся, словно варёная сгущенка с ломтя хлеба. Дети как-то сразу растворились в вязком болотном полусумраке, с Лив осталась только Роми, которая то тоже уходила куда-то, то возвращалась с озабоченным видом. Перекладывала куски и пакеты из большой клетчатой сумки по тумбочкам, усаживалась чинить
Оливия же пыталась валяться на топчане, набираясь сил. Ненормальная, искусственная слабость ещё беспокоила девушку, и вместе с тем она чувствовала себя виноватой, что проводит время в полном бездействии.
— Роми, — прервала Лив молчание, которое к этому времени стало давить на неё уже нестерпимо. Девочка подняла взгляд от рукоделия, застыла с тонкой, почти невидимой иголкой в руке. От иголки тянулась суровая прочная нить, которая словно привязывала Роми к домашним делам. Нить не давала этому юному созданию взлететь, подняться над подвалом, оставить проблемы и ответ за тех, кто нуждался в её помощи. Лив увидела это так ясно, что поперхнулась фразой, которую заготовила, закашлялась.
— А вы все — банхалы? — наконец-то смогла выговорить она. Получилось сдавленно и невнятно.
Взгляд Роми стал удивлённым и ещё более настороженным.
— Я не понимаю, о чём ты, — ответила она.
— Банхалы? — чётче выговорила Лив, но из глаз Роми недоумение не исчезло. — Значит, скорее всего, это не Ирида... Вы боитесь юххи? Скрываетесь от монахини?
Честно говоря, она не понимала, как удобнее спросить о том, где она находится. Лив и так была осторожна, а последние события укрепили её в мысли очень думать, прежде, чем что-нибудь спросить.
— Ты, наверное, где-то сильно головой стукнулась, — довольно равнодушно ответила Роми. — Или обратный метаморф запустила, да он у тебя из-под контроля вышел. Я тебя не понимаю. Какой бы странной ты ни была, не можешь не знать, что выбравшие скрываются от лаборантов.
— А главный у этих... лаборантов, кто?
Роми, сделав последний стежок, перекусила нитку зубами. Полюбовалась на заплату, расправив перед собой детские штанишки на вытянутых руках, вздохнула: «На Винни всё просто горит», и повернулась к Лив.
— Ты имеешь в виду Управителя?
Лив показалось, что она неправильно расслышала:
— Правителя?
— Нет, — покачала головой Роми. — Управителя.
Она аккуратно переложила стопку чиненого белья на соседний ящик, накрытый полосатой тряпицей, очень похожей на наматрасник, и встала, чтобы размять ноги. Уставшая девочка с поникшими плечами напоминала теперь Лив маленькую сухонькую старушку. Особенно странными на лице без морщин, которые оставляет время, казались печальные очень мудрые глаза. «Наверное, виновато освещение», — успокоила себя Лив, но сердце сжалось от вдруг нахлынувшей жалости. И печали.
Роми потянулась, несколько раз сжала пальцы, которые затекли от рукодельческих работ, и вдруг задорно подмигнула Лив:
— Ты же надо мной смеешься, верно? Кто же не знает про управителя? Или про лаборантов?
— Смеюсь, — грустно ответила Лив. — А если я посмеюсь ещё немного и спрошу тебя, как называется местность, в которой мы вот так дружно живём? Название у неё есть?
Девочка кивнула, глаза её прояснились и стали весёлыми. Старческая обречённость ушла из них, Роми словно включилась
— Конечно, есть.
И она пропела на мотив песенки, показавшейся Лив очень знакомой:
— Это Блед, детка! Всё, что я могу тебе сказать,
Это Блед, детка, и если ты здесь, тебе стоит переживать...
Глава 3. Сана – радужное дитя
Мир меняется, когда на него смотришь сквозь цветную стекляшку. Нужно только обязательно зажмурить один глаз крепко-крепко. Тогда другой глаз увидит то, что до сих пор от тебя было скрыто. Может быть, даже совсем другое измерение.
Сана так старалась, что чувствовала, как её ресницы задевают о стекло. В этот раз осколок был бутылочный, зеленоватый, загнутый по краям. От этого мир потерял свои привычные пропорции. И ближние дома, и деревья в дальнем лесу — все они поплыли фантастическими кораблями в бирюзовой лазури расплескавшегося в бутылочном стекле моря. Качалась самой большой и надёжной бригантиной Цафе Тома, юркими маленькими лодочками суетились вокруг домики поменьше, вдалеке гордыми яхтами торжественно вздымали флаги-верхушки к небу лесные деревья. В этом корабельном великолепии Сана, владычица морская, направляла мировые потоки едва заметным движением пальцев. Чуть в сторону отклоняла стекляшку — и начинался шторм, заваливая пусть и неприхотливый, но устоявшийся порядок посёлка банхалов. Затягивались в вогнуто-выгнутую воронку лачуги, так не вовремя оказавшиеся на пути богини бутылочного стёклышка, неслышно стонали в рёве разбушевавшейся стихии обветшавшие заборы, уносились ветром в неведомые дали оборванными парусами штаны и рубашки Валика, вывешенные его мамой на заднем дворе...
Кстати, ой! Сана опустила руку с осколком. Коричневые штаны Валика и пара его серых рубашек без ворота, действительно, летели вдоль узкой улицы, подгоняемые порывом ветра. Вид у летящей вдоль лачуг одежды был несколько ошарашенный и в то же время дерзко-победоносный. Это Сана вполне могла понять — такое бывает, когда бежишь в какое-нибудь запретное место, и хмелеешь на бегу ужасом от собственной смелости. За штанишками Валика, трепеща от восторга, летели две лямочные ленты. За лямками неслась мама Валика, подпрыгивая на ходу и хватая руками воздух. Она пыталась догнать и вернуть на место пока ещё чистое бельё.
— Здрасте! — крикнула ей вслед Сана и сжалась от мысли, что кто-то поймет: это она опять вызвала сухую бурю в посёлке и его окрестностях. И мама Валика сейчас не отжимает маренго из ежевики, а, теряя драгоценное время, носится по улицам посёлка за штанами и рубашками сына. Подгоняемая ветром, который должен в данный момент будоражить бескрайнюю водную гладь, а вовсе не нести пыль, песок и сорванные с верёвок тряпки по единственной (а потому безымянной) узкой улице приюта изгоев.
Богиня бутылочного стёклышка глубоко вздохнула, и ветер, завихриваясь миниатюрными обрывками цунами, стал рассасываться так же внезапно, как и начался. Ушел туда, откуда Сана его каким-то образом вызвала чуть заметным поворотом стекляшки. Девочка знала, что никто в посёлке никогда не слышал о море, которое сама она видит словно наяву. Когда была ещё младше, пыталась говорить об этом ярком чуде, но быстро поняла, что её никто не понимает. Ни взрослые, ни дети ничего не знали о море. Как и о многих других, совершенно изумительных вещах, о которых она пыталась с ними говорить.