Фрейлина
Шрифт:
Мы с фрейлинами теснились сзади, греясь друг о дружку — в толпе теплее. Я не догадалась взять шаль, а Ирма не думала, наверное, что задержусь так надолго. Та, что на мне — полосатая и тонкая, совсем не грела, зонт и веер на руке мешали, гудели от усталости ноги.
Уже знакомо вспыхнули в сумерках разноцветные фонарики. Шкаликами — на деревьях и подобиями лотосов — расставленные в траве. Я поискала взглядом конденсатор. В самой высокой точке Царицына павильона примостилась на шпиле бледная шаровая молния. По виду
Когда «открыли» этот эфир?.. Если применение ему нашли пока только в развлекательной сфере. А могли бы бесплатно освещать дома, теплицы, улицы… С него могут работать маяки и еще куча всего.
Принять факт существования неисчерпаемой энергии, как уже доступной в это время, было трудно. Я всегда понимала скептиков — сама такая, но правы оказались энтузиасты. Таких, кстати, хватало…
Мне не раз задавали вопрос — как при свечном способе освещения сохранились потолочные фрески и лепнина? Мол, сколько тех служб в сельской церкви, а выбеливать закопченные потолки приходится каждый год.
Людям хотелось объяснений со сказкой или чудом, наподобие вот такого эфира, но приходилось их разочаровывать — факт то, что до средины XIX века царские резиденции в России освещались исключительно свечами. Позже появились масляные лампы. Еще позже был газ, потом электричество.
Но свечи были всегда. Вплоть до 1917 года. Сохранились документы на закупку — огромные партии доставлялись из Парижа, наши не дотягивали до заграничного качества — коптили сильнее. Сложились определенные нормы их расходования, и они известны. Например, одной фрейлине полагалось в сутки четыре стандартных белых свечи, одна желтая ночная и три сальных.
А чистили потолки и стены… Зимнего дворца, к примеру — летом. Когда весь двор переезжал в летнюю резиденцию. И чистили хлебом. Его пористая структура позволяла мягко очищать от копоти фрески, лепнину и другие элементы декора, не повреждая их.
И мне бы тоже хотелось…
Так хотелось, чтобы кто-то так же — простыми словами разубедил меня в странной природе этих шкаликов. Так проще жить, легче и понятнее. Но вот беда… я уже подержала один такой в руках — пустой и беспроводной. И снова эта дрянь занимала все мысли, отвлекая.
Но музыка впечатляла, танцоры мне тоже нравились. Нравилось всё — потемневшее небо, грустная луна на нем, красиво окруженная ночными облаками, ее дрожащее отражение на воде. Солнце первый раз полностью скрылось за земной кромкой и «гражданские» сумерки потихоньку превращались в «навигационные» — на небе уже просматривались звезды, по которым раньше и ориентировались.
Голоса вечером и над водой звучали как-то иначе. А стоило музыке чуть стихнуть, в заросшем камышом и кубышкой углу пруда сразу же начинали «петь» лягушки.
А потом Львов объявил новый романс… автора, то есть меня, назвали, но на поклон не вызвали, к счастью.
А потом слуга накинул мне на плечи… плед? Покрывало? А в руки сунул корзинку с клубникой.
К сцене вышел Константин со скрипкой в руках…
Глава 22
Плед я оставила на спинке скамьи. Тянул он на подарок или нет, неважно. Просто — чужая вещь. А клубника — просто гостинец, ее принять можно.
Сойдя с парома, растерянно поискала взглядом Илью и лошадь, но сумерки, даже светлые, странно меняли зрение — чуть дальше… и видно уже так себе. А еще начались общая толкотня и суматоха: от лодок и парома подходили люди, суетились, встречая их, слуги; одна за другой отъезжали кареты, всхрапывали, звякали сбруей и глухо топали лошади. Все это двигалось, путалось… И я не стала ждать или звать, а пошла прямо к месту, внимательно глядя под ноги, чтоб не запнуться о травяную кочку.
Странно… молодое тело. Я в этом возрасте буквально на крыльях летала, а здесь почти постоянная усталость. А у них тут чахотка в моде… хоть бы не это.
Мужчина уже оседлал лошадь и ждал меня у той самой деревины.
— Раньше уйти было — никак… Ты голоден, Илья Ильич, хочешь? — устало предложила я клубнику — на самом донышке правда. Девочки тоже скромно угостились — по ягодке: — Я так наелась ее с утра… медведь столько не съест. Ты же без еды, так хоть ягода…
— Со мной поделились, покормился я, барышня. Не извольте беспокоиться.
Я кивнула — ладно… нет, так нет. Позволила поднять себя в седло и почти привычно уже уцепилась за седельную луку. Илья вел лошадь шагом и нес корзинку. Мимо неспеша проезжали всадники, поскрипывая рессорами, тяжело проплывали груженые экипажи.
Руки и губы у меня пахли клубникой. И ужасно хотелось плакать… Сейчас уже было можно — никто не видит.
— Барышня, — остановившись вдруг, позвал меня Ильич: — Не побрезгуйте — чистая одежка, может набросите? Носом вон шмыгаете… Отсыреете совсем, пока дойдем до места.
— Д-давай, — согласилась я. Он солдат, значит человек закаленный, а я и правда продрогла. Или это нервы?
Укутавшись в его куртку — только недавно введенная Николаем удобная кавалеристская форма для нижних чинов (выставки исторического костюма были моей слабостью — ни одну не пропустила) и немного согревшись, я опять вернулась к слезам — нечаянно и как-то очень естественно. Навалилось все разом, собралось до кучи… доброта и забота почти незнакомого человека, вина за то, что ждал меня полдня, клубника, скрипка эта… воспоминания проклятые!..