Где апельсины зреют

Лейкин Николай Александрович

— Тогда сядемъ въ коляску и велимъ насъ везти въ самый лучшій ресторанъ.

— Зачмъ же въ самый лучшій? Въ самомъ-то лучшемъ бокъ нашпарятъ, возразилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ ты, Боже мой! Да вдь я на сваяхъ больше восьмидесяти франковъ выиграла, такъ чего-же сквалыжничать?

— Да что ты все выиграла, да выиграла! Ты считай, много-ли теперь отъ этихъ восьмидесяти франковъ осталось. Вдь ты цлый ворохъ покупокъ сдлала.

— Ахъ, жадный, жадный! А ты не считаешь, что я теб и Ивану Кондратьичу по всей заграницей переводчицей? Въ Париж жидъ переводчикъ предлагалъ свои услуги — я отказала и везд сама. Жиду-то по

пяти франковъ въ день нужно было платить, да поить кормить его, а черезъ меня мы безъ жида обошлись. Коше! обратилась Глафира Семеновна къ извощику. — Ну, шершонъ бонъ ресторанъ. Ву саве? Монтре ну.

— Oh, oui, madame…

Извощикъ, учтиво приподнявъ шляпу, ползъ на козлы.

— Садитесь, господа, садитесь… скомандовала Глафира Семеновна мужчинамъ.

Вс сли въ коляску и похали. хать пришлось недолго, извощикъ сдлалъ два-три поворота, выхалъ на Place du Jardin Publique и остановился передъ извстнымъ рестораномъ London-House.

XVI

Ресторанъ London-House былъ самый лучшій и самый дорогой въ Ницц. Приноровленный исключительно къ иностранцамъ, онъ щеголялъ, кром французской кухни, русскими и англійскими блюдами. Русскимъ здсь подавали семгу, балыкъ, свжую икру, щи, борщъ, кашу, пироги, длали даже ботвинью, хотя кислыя щи, которыми ее разбавляли, походили скорй на лимонадъ, чмъ на кислыя щи; англичанамъ предлагался кровавый ростбифъ и всевозможныхъ сортовъ пудинги.

Когда супруги Ивановы и Конуринъ услись за столикъ и привычная прислуга услыхала ихъ русскій говоръ, съ нимъ сейчасъ-же подошелъ распорядитель ресторана съ карандашемъ, записной книжкой и во фрак, и прямо предложилъ на обдъ “tchi, kacha, koulibiaka et ikra russe”. Глафира Семеновна не сразу поняла рчь француза и недоумвающе посмотрла на него, такъ что ему пришлось повторить предложеніе.

— Господа, онъ самъ предлагаетъ намъ щи, кашу и кулебяку… Здсь русскія блюда есть, обратилась она къ мужу и Конурину.

— Да неужели?! воскликнулъ Конуринъ. — Во французскомъ-то ресторан?

— Во-первыхъ это не французскій, а англійскій ресторанъ. Вонъ на карточк написано “Лондонъ-Гусъ”, а Лондонъ городъ англійскій. Предлагаетъ… Говоритъ, что и икра есть на закуску… Хотите?

— Да конечно-же! откликнулся Николай Ивановичъ… Англійскій ресторанъ… Молодцы англичане! Никогда я ихъ не любилъ, а теперь уважаю.

— Щей, каши и кулебяки можешь подать, мусью? радостно обратился къ распорядителю Конуринъ и, получивъ отъ него утвердительный отвтъ, похлопалъ его по плечу и протянулъ руку, сказавъ:- Мерси, мусью. Тащи, тащи скорй все, что у тебя есть по русской части! Водка рюссъ тоже есть?

— Mais oui, monsieur.

— Ловко! Еще разъ руку!

Распорядитель сдлалъ знакъ гарсону и тотъ засуетился, уставляя столъ приборами.

Была подана бутылка водки въ холодильник со льдомъ, свжая икра также во льду, семга; затмъ слдовали кислыя щи, правда, приправленныя уксусомъ, но все-таки щи, каша и добрый кусокъ разогртой кулебяки, смахивающей, впрочемъ, на паштетъ. Ивановъ и Конуринъ жадно набросились на ду.

— Вотъ ужъ не ждали и не гадали, а на русскія блюда попали! говорилъ Конуринъ. — Молодецъ извощикъ, что въ такое мсто привезъ! И вдь странное дло: заходили въ русскій ресторанъ и ничего русскаго не нашли, а тутъ попали въ англійскій — и чего хочешь, того просишь.

— Смотрите, даже

черный хлбъ подали, указывала Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ попробовалъ хлбъ и сказалъ:

— Ну, какой это черный! На пряникъ смахиваетъ.

— Однако, нигд заграницей мы и такого не видали.

Распорядитель ресторана то и дло подходилъ къ нимъ и предлагалъ еще русскія блюда. Глафира Семеновна переводила.

— Онъ говоритъ, что здсь въ ресторан даже блины съ икрой можно получить, но надо только заране заказать, — сказала она.

— Блины съ икрой? Ловко! Зайдемъ, зайдемъ… Непремнно зайдемъ въ слдующій разъ, отвчали мужчины.

— Et botvigne russe, monsieur…

— Ботвинья? Завтра-же будемъ на этомъ мст ботвинью хлебать. Ахъ, англичане, англичане. Распотшили купцовъ! Ловко распотшили, лягушка ихъ забодай! — бормоталъ Конуринъ. — Не зналъ я, что англичане такое сословіе. И вино красное какое здсь хорошее, съ духами…

— А это ужъ здсь въ ресторан сами по своему выбору поставили. Я сказала только бонъ вэнъ, чтобъ было хорошее вино, — отвчала Глафира Семеновна.

— Шато-Марго. Ну, что-жъ, я думаю, что мы не зашатаемся и не заморгаемъ, ежели еще третью бутылочку спросимъ, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Надо Лондонъ-Гусъ поддержать.

— Вали! Я радъ, что до русской-то ды дорвался, — откликнулся Конуринъ. — Правда, она все-таки на французскій манеръ, но и за это спасибо.

Николай Ивановичъ и Конуринъ, попивая красное вино, буквально ликовали; но при разсчет вдругъ наступило разочарованіе. Когда Глафира Семеновна спросила счетъ, то онъ оказался самымъ аптекарскимъ счетомъ по своимъ страшнымъ цнамъ. Счетъ составлялъ восемьдесятъ слишкомъ франковъ. Даже за черный хлбъ было поставлено пять франковъ.

— Фю, фю, фю! просвисталъ Конуринъ. — Вдь это, стало-быть, тридцать пять рублей на наши деньги съ насъ. За три русскія блюда съ икоркой на закуску тридцать пять рублей! Дорогонько, однако, русское-то здсь цнятъ! Да вдь это дороже даже нашего петербургскаго Кюбы, а тотъ ужъ на что шкуродеръ. Ловко, господа англичане! А я еще англійское сословіе хвалилъ, хотлъ ему “вивъ англичанъ” крикнуть. По двнадцати рублей на носъ прообдали, ни жаркого, ни сладкаго не вши.

— Я апельсинъ и порцію мороженнаго съла, отвчала Глафира Семеновна.

— Да что апельсинъ! Здсь, вдь, апельсины-то дешевле пареной рпы. Нтъ, сюда ужъ меня разв только собаками затравятъ, такъ я забгу, нужды нтъ, что тутъ блины и ботвинью предлагаютъ. За блины, да за ботвинью они, пожалуй, столько слупятъ, что посл этого домой-то въ славный городъ Петербургъ пшкомъ придется идти.

— За вино по двнадцати франковъ за бутылку взяли, говорилъ Николай Ивановичъ, просматривая счетъ.

— Да неужели? Ахъ, муха ихъ забодай! Положимъ, вино отмнное, одно слово — шаль, но цна-то разбойничья. Въ Париж мы по два франка за бутылку пили — и въ лучшемъ вид…

— Ну, а здсь я заказала самаго лучшаго и сказала, чтобъ онъ этотъ самый человкъ ужъ на свою совсть подалъ, — отвчала Глафира Семеновна.

— А онъ ужъ и обрадовался? Короткая-же у него совсть, тараканъ ему во щи.

— Удивляюсь я на васъ, право, Иванъ Кондратьичъ, — сказала Глафира Семеновна. — Хотите, чтобъ заграницей ваши прихоти исполняли и не хотите за нихъ платить. Не требовали-бы русскихъ блюдъ.

— Какъ не хочу платить? Платить надо. Безъ этого нельзя. Не заплати-ка — въ участокъ стащутъ.