Годзилла
Шрифт:
Следовало быть осторожным и не переставать шифроваться, записывая слова на понятном лишь мне языке.
***
Когда с куревом и пайком обрисовалась определённая стабильность, наружу стали выползать желания, которые приходилось всячески скрывать и сдерживать. Конечно, в первые месяца до животных инстинктов вообще не было дела, мы все погрязли в армейской прокачке и всеобщем бесчинстве “шакалов” и “фазанов”, сетуя лишь на то, чтобы поспать и поесть.
Ночью на посту, в один из спокойных караулов, я стал припоминать свои гражданские похождения по особам
Мне понравилось это ощущения, мысли были сладкими, и, прохаживая по отведенному маршруту, я стал искать удобное место, дабы спустить пыл трёхмесячного груза неудовлетворённости.
На посту было одно место, куда не била камера, и не выходили окна дежурного по штабу. Перед аркой слева находилось подвальное помещение с козырьком, и если зайти за него, не сходя вниз по лестнице, можно было запросто скрыться от посторонних глаз. От туда был виден только дом, в котором жила тётка, что часто выходила покурить на балкон и раздражала своей навязчивостью. Однако, кому могло прийти в голову следить за одиноким солдатиком, который патрулирует пост и забегает иногда за козырёк. Может, я облегчался.
В ту ночь я вскинул все за и против, и почувствовав приступ адреналина, который мне так нравился, быстро забежал за козырёк. Смущал тот факт, что пару раз, переев сладкого, я уже ходил туда по-большому, но всё же снег и мороз сделали своё дело и я не почувствовал никакіх признаков зловония.
Быстро расстегнул ширинку, достал свои причиндалы и...
Мне хватило тридцати секунд. Сперма хлынула густой струёй на стену министерства обороны. В глазах зарябило, по вискам прошла приятная дрожь. Немного постояв и прибалдев, я наскоро зашпилил штаны и вышел к арке на привычный маршрут.
Вскоре такой релакс стал повторяться почти в каждом наряде, а продолжительность процесса увеличилась. Чтобы член не замёрз, приходилось согревать его резкими, импульсивными подёргиваниями, стирая до боли потресканной ладонью нежную кожицу своей крайней плоти. Но это того стоило.
Меня всё устраивало: я курил, ел сладости, мастурбировал, казалось, ничего не обычного, если учитывать тот факт, что всё это делалось втихомолку и было под строжайшим запретам. Я нарушал устав статьи 165 и, поверьте мне, пренебрегал всеми этими правилами с огромным удовольствием.
***
Окончательно раступившись, я видимо, расслабился, почувствовал волю и тут же по полной накосячил. С ходу моей оплошностью воспользовался неугомонный Кесарь и в присущей ему маниакальной манере, устроил маскарад.
Я стоял у дверей входа в караулку. Убрал взлётку и должен был отворять двери заходящим и выходящим внутрь. Я припрятал свою библиотечную книжицу у себя за пазухой, и от скуки решился почитать. Кесарь возник неожиданно, как будто подкарауливал меня. Выхватил книгу из моих рук и на его лице заиграла дьявольская ухмылка.
– Первый период, сбор в сменяемой! Десять секунд!
Я ожидал расправы, тем более, что ещё не рассчитался с ним за инцидент в караульном городке, дикий кач, недельный запрет на еду, курение – всё, кроме этого.
Пацаны быстро
– Петрович в край охуел, книги почитывает, устава ему мало, - замахал перед их носами моей книгой Кесарчук.
– Что за подставы!
– сказал мне Рацык. Остальные помалкивали.
– Вы все у меня сейчас эту книгу в упоре лёжа сожрёте.
А потом начался ад. Пацаны встали на кости и Кесарь, отрывая по страничке, запихивал каждому из них в рот злосчастного Экзюпери. Гурскому, Гораеву, Нехайчику, Ратькову, Муке, Игнату, Сташевскому, Захару, Ранке, и они жевали, грызли все двести тридцать страниц.
– Давай я сам всё сожру, мой косяк, - только и сказал я в своё оправдание.
– Здесь ты не угадал, пусть пацаны хавают!
И пацаны хавали.
– Спасибо, Петрович, что хоть не “Война и мир” , - давясь листами, прогундел Мука.
Это было одновременно смешно и ужасно.
Потом Рацык стал блевать и Кесарь прекратил бешенство. На долбанах извернулись и Мука с Нихой.
Этот инцидент пацаны припоминали мне до самого дембеля.
***
После такого эпического косяка я стал осторожничать. На посту курил за козырьком, после каждого раза заедая запах изо рта мёрзлой иглицей, общипывая её с одиноких елей, росших около “Сваякоў”. Кесарь проверял моё дыхание, шмонал стакан на наличие припрятанных сигарет и других запрещённым элементов. Следовало конспирироваться. Некоторое время я не брал с собой жрачку и не ходил в министерский буфет. Решил залечь на дно, лишний раз не привлекая к себе внимания. Караулы снова стали тяжёлыми. Прокачка. “Бойцовский клуб”. В три ночи нападение на второй пост. В шесть утра приезд заместителя командира части Лавицкого и “команда 100” – караул в ружьё, показательно задержание нарушителя. Бессонные сутки. Март. Снег. Хотелось рыдать. Я стоял на посту, по долгу уставившись в одну точку, бессмысленно сверля её взглядом, осознавая, как низко я пал, а моё достоинство подтирали лишь жалкие отговорки, что мол, пойди я против системы, всё было бы ещё хуже.
***
В "уазике" после ночной смены я пригрелся и не заметил, как заснул. Кесарь посветил мне в лицо фонариком.
– Буданись, тело! Рубит, да, ща разрубит, "слоняра"!
Забрав с пятого поста Лесовича, мы немного отъехали от караульного стакана и Кесарь заявил мне выметаться из тёплого салона.
– Бежишь всю дорогу до караулки перед "уазиком".
Я вышел на мороз и холод. За спиной в меня упирался дальний свет фар, а спереди была пустота темноты. Город спал и только идиоту могло прийти в голову следить из окна дома за всем этим постыдством.
С "уазика" посигналили и мне оставалось, либо намертво прирасти к земле, либо начать двигаться.
Я побежал трусцой. Хотелось заплакать от обиды и убежать в ночь. На мгновение у меня родилась идея, скрыться в уличной мгле, а дальше будь что будет, пускай разбираются, что у нас твориться в карауле, пускай побегают за мной, пускай понервничают.
Колючий снег бил мне в лицо и я не спеша бежал перед "уазиком".
На выезде к проспекту из кабины раздался голос:
– Запрыгивай внутрь!