Горькое счастье: Собрание сочинений

Алексеева Лидия Алексеевна

«Я липовый лист в лесу сорвала…»

Я липовый лист в лесу сорвала И с ним опустилась к земле, в траву. Хвала тебе, мир весенний, хвала За то, что я в солнце твоем живу! И сыростью сочной несло с земли, Комочки шуршали в моей горсти: И мы зеленели, и мы цвели, И, может быть, будем опять цвести. Коснется нас мудрой рукой Творец — И в жизнь облекается серый прах; И ты, и земля, и лист, и скворец — Мы все только глина в Его руках. И горестно только время разлук, И страха священного не побороть, Когда вдохновенным касаньем рук Нам новую

Мастер готовит плоть.

«Мокрым камнем пахнет водопад…»

Мокрым камнем пахнет водопад, Пенный шум висит в ущелье узком, И слюдой дробленою блестят Повороты каменного спуска. Я иду на стройный этот шум, Окунаюсь радостно и жадно В легкий холод пыли водопадной И бурлящей музыкой дышу.

В РОУДОНЕ

Держит еще упрямо Жизни ушедшей тлен Над прогорелой ямой Прямоугольник стен. И меж следов коровьих, Сорных пахучих трав Зреет еще крыжовник, Тускло-румяным став. Тлена не замечая, Щурясь на самолет, Мальчик-пастух, скучая, Ягоды в полдень рвет.

«Слушай, Жизнь! Меня, твою родную…»

Слушай, Жизнь! Меня, твою родную, Тоже где-то в мире сохрани, — Я тебя к стихам моим ревную. Я уйду — останутся они. Ими полны многие страницы — Легкий нержавеющий сосуд, — Чей-то с ними взгляд соединится, Чьи-то губы их произнесут… Я беру лицо твое в ладони: Посмотри и улыбнись опять. Неужели ты меня прогонишь, Словно невнимательная мать? Мне недолго пить красу земную, Но пока я вижу и дышу — Я тебя, любимая, ревную Даже к моему карандашу.

«Это было… Нет, уже не помню дат…»

Это было… Нет, уже не помню дат: Это было двадцать лет тому назад. Стих недавно эскадрилий тяжкий гул, Мир еще не все воронки затянул, И, споткнувшись на пороге перемен, Наше прошлое дало смертельный крен: Наш корабль прилег устало на волну И пошел со всей поклажею ко дну. С нами ж дивные свершались чудеса — Нас небесные спасали пояса, — И — не нужные ни другу, ни врагу — Вот стоим на безымянном берегу. Все заботы, сожаления и страх Мы сжигаем на спасительных кострах. Наша жизнь еще пустынна и вольна, Наши где-то утонули имена. Так чудесна бесприютность и легка, Как несущиеся в небе облака. Только нас, увы, заметили с земли И отправили за нами корабли. Снова вьется муравьиная стезя, Снова в небо неоглядное нельзя, — И лишь память потаенная остра О блаженной невесомости костра.

«Говорят:“Пора привыкнуть. Что ты…»

Говорят: «Пора привыкнуть. Что ты Смотришь, как дитя на карусель, Как баран на новые ворота, На обыкновеннейший апрель?» Но, идя тропой навстречу маю В легковейном вишенном снегу, Я вполне барана понимаю — К чудесам привыкнуть не могу.

«Снова весенние фокусы…»

Снова весенние фокусы: Прямо из зимней земли Нежно-лиловые крокусы Вылезли

и расцвели. Что же из этого следует? Критик нахмурился тут. …Следует? Бог его ведает! Фиалки, пожалуй, пойдут.

РЯДОМ С ВЕСНОЙ

Сеется редкий дождь, Солнце сквозит за ним – Позолотило рощ Серокудрявый дым. Робкую тень мою, Под ноги бросив мне, Отняло вновь. Стою В пасмурной тишине. Капли щекочут лоб, Словно и я жива. Вот и опять светло — И подросла трава.

«Пусть шорох желтого листа…»

Пусть шорох желтого листа Смиреннее и суше стона, — Но кровь зеленая чиста, А смерть легка и благовонна. И столько мудрой простоты В ветвях, подъятых к небу строго, Как будто ветви и листы Не солнцу молятся, а Богу.

«Ветер дергает зонтик из рук…»

Ветер дергает зонтик из рук В моросящий снежинками холод, Треплет полы унылых старух: Он, как дети, стремительно-молод. Им он — облака свежий глоток И весны безрассудный предвестник, Первый белый озябший цветок, Первых птиц позабытые песни… Ветер, ветер, — прости мне вину, Что, от слез леденящих слепая, Я в твою молодую волну Осторожной старушкой ступаю!

«Нет, в ней разрыва нет…»

Нет, в ней разрыва нет И даже узелков, В той нити, что на свет Вела из детских снов. И это я в игре Касаюсь ворса лбом На вытертом ковре На серо-голубом. И это схвачен мной У мокрых скал морских Подброшенный волной Мой самый первый стих. И это отдан мне Весь мир из Божьих рук, И я стою в окне Вагона всех разлук. Старушечья скамья И стайка воробьев… И там, должно быть, я – Не вижу без очков.

«Из норки бурундук метнулся и исчез…»

Из норки бурундук метнулся и исчез, По небу облако переползло спокойно. Нет, жизнь не только боль – она и этот лес, Она и этот блеск, и этот шорох хвойный. Вот шишка под ногой подсохшая хрустит. Вот рыжики во мху и капли в паутине… Нет, жизнь не только боль, не только ложь и стыд, Она – и этот день благословенно-синий.

«Вошел, как вестник…»

Вошел, как вестник Иных миров, – Светло суров, – Коснулся песни Концом жезла – И душу сузил В горячий узел Добра и зла. Кто славу любит, Он узел тот Легко разрубит, По нем пройдет. Кто правды жаждет – Тот занемог, Того развяжет Последний вздох.

«Говоришь – толпа. Но ведь это люди…»

Говоришь – толпа. Но ведь это люди: Мать, жена, возлюбленный, брат, – Кто-то где-то их ждет, волнуется, любит, Их приходу, как солнцу, рад… Если ж нет у кого в этой дольней стуже И родной души на земле, Если кто никому и нигде не нужен – Их тем более пожалей.