Город, отделяющий от неба
Шрифт:
Его отпустили как раз ко времени начала заседания Коллегии. Когда Брагинский, измотанный допросом, в несвежей одежде, воняющей страхом и стыдом, предстал перед высоким начальством, ему уже было всё равно. Выговор "за неудовлетворительную работу со студентами и слабую разборчивость в личных контактах" Витольд встретил как приговор о помиловании, а ссылку в Минск - как панацею. Ни о каких "личных контактах" с бывшим покровителем и речи быть теперь не могло.
И вот - новая встреча. Что говорить, и воды много утекло (или даже - натекло), и времена нынче совсем не те, но - всё равно: не дружеская встреча у них - поединок!
– Да, Витенька,
– А давайте я вам расскажу кое-что!
– решился Брагинский на раннее развитие ферзя, дабы отжать у соперника центр доски.
Они выпили ещё по одной, и минский доктор продолжил:
– У меня недавно была вот какая пациентка. Подробностей я вам, уж извините, рассказать не могу. Девочка после длительного обморока страдает гиперсомнией и множественной диссоциацией. Что-то вроде того случая, описанного Тигпеном и Клеклеем, только куда круче.
– Давайте-давайте!
– оживился Скрябин.
– Так вот, во время сеанса гипноза со мною беседовала некая субличность, отказавшаяся назвать своё имя. Эта личность, по косвенным признакам, отождествляет себя со зрелым мужчиной; более того, - судя по речевым оборотам, лексикону и багажу знаний, это... существо никак не может быть придумано деревенской девочкой.
***
– Как раз на ваш опыт, Николай Александрович, я и рассчитываю. А что до подробностей, то... поскольку они несущественны, то и утомлять вас ими я считаю делом необязательным.
– О-хо-хо, Витольд Самуилович! Чему я вас учил? В нашей работе никаких несущественных мелочей не бывает. Прозит!
– Полноте, профессор!
– возразил Брагинский, опрокидывая рюмку.
– Слушая вас, я поневоле начинаю думать: а не сталкивались ли вы сами с подобным феноменом в вашей практике?
– Феномен редкий, в литературе по психиатрии описан всего раз пять или шесть, насколько мне известно. Да и с чего вы взяли?
– Ваш жгучий интерес вас выдаёт. Ну скажите, к чему вам подробности? Ведь дело не в скрупулёзном внимании к мелочам ради истины, признайтесь!
– Знаете что, Витенька, мне бы на воздух... подышать... давно алкоголя не употреблял...
В холостяцкой квартире и вправду было немного душно. Пока спускались по лестнице, Скрябин буквально повисал на Брагинском, однако, когда собутыльники вышли из парадной, профессор повлёк Витольда Самуиловича чуть ли не силой - через арку, на набережную Фонтанки. Только когда встали у парапета, Николай Александрович сделался самим собой. Он выпрямился, сразу обретя военную осанку и сделавшись похожим на аристократа в бог знает каком колене. Взгляд из старческого превратился в орлиный и пронизывающий. Этим взглядом профессор сразу же вонзился в лицо бывшего ученика, словно хотел содрать с того давно и намертво прилипшую маску.
– Кто вас послал, Брагинский, чёрт вас побери?! Что за разговоры вы ведёте: опять подставить меня хотите?
– Помилуйте, Николай Александрович, какое там подставить? Кто же нас в квартире-то услышит?
– Перестаньте ваньку валять, Витольд! На кого вы работаете?
– Да очнитесь вы, профессор! Ни на кого я не работаю! Я вообще не к вам шёл!
– Что?
– Скрябин потрясённо умолк. Казалось, ему на плечи опять рухнули семь с лихвою прожитых десятков лет.
– Так значит, вот зачем вся эта схема была придумана... Воистину, ирония судьбы... Фараон давно общается с Озирисом, а жрецы продолжают
Солдаты Авалона. Тин-Тин. 18 первобря 33 года ОП (173 от начала). Нижний Город
Свет, бьющий прямо в глаза сквозь огромное окно директорского кабинета, беспокоил и мешал собраться с мыслями. Директора Каминьского Тин-Тин уважал и даже немного побаивался, как человека, на которого его дерзкая риторика не особо действовала. Немного нервировало и то обстоятельство, что победа в битве при Хламинго оказалась неполной благодаря смазанной концовке. Поведение тощей училки после его выжигающей всё живое тирады про остановку наполнило Тин-Тина чем-то вроде уважения к этой вздорной особе. Она не сошла в истерический штопор, а применила холодный и безотказный административный ресурс, велев ему: во-первых, подготовить к следующему уроку реферат на тему "Начальная история Хинтервельта: надежды и ожидания"; во-вторых, немедленно отправляться к директору и объяснять своё поведение, как надлежит мужчине, а не дешёвому фельетонисту. И вот теперь, стоя пред ликом школьного Пантократора, Костик изо всех сил пытался избежать соответствия стрёмному ярлыку. Фабиан Арнольдович Каминьский, сидя за своим столом на фоне сияющего полуденного неба, действительно, выглядел довольно иконно. Против света не было видно ни многочисленных морщин, ни синюшных мешков под глазами, явственно намекающих то ли на бессонные ночи, то ли проблемы с почками (а скорее всего - и то, и другое), ни победоносной залысины, двигающейся к макушке с неотвратимой прытью мюратовой конницы.
– Я знаю вас, Константинов, как человека с захватывающими перспективами, однако некоторые ваши славные достоинства порой довольно странным образом перекидываются в дурно пахнущие недостатки. Ваша смелость и ваш отнюдь не академический стиль порой вступают в противоречие с вашим чувством вкуса, а иногда даже не в противоречие - в сговор. Мне лично представляется, что сговор со своим вкусом так же сомнителен с позиций сильной личности, как и сговор с совестью. Вы так не считаете, Константинов?
Да, подумал Тин-Тин, до этого гиганта мне расти и расти! Вон как завивает, будто на защите докторской диссертации! Может, и правду про него говорят, будто он половине чиновников в муниципалитете речи и доклады пишет. Правда, решил Костик, Фабиану для этого скорее всего приходится выкручивать верньер своего публицистического таланта на самый минимум. Ну ладно, мы тоже не лыком шиты!
– Полагаю, Фабиан Арнольдович, - после затянувшейся паузы сказал Тин-Тин.
– Полагаю, что риторические вопросы не нуждаются в ответе.
– Неужели?
– подивился директор.
– Вы повергаете меня в смятение, Константинов. С какой стороны не погляди - всюду вы в пролёте.
Ох, поморщился про себя Костик, любит же он ввернуть якобы наши сленговые словечки. Зачем только?
– Если ваше замечание по поводу риторичности моей претензии (не вопроса, заметьте!) искренне, то вы выставляете себя конченым циником, определяя себя вне– и над- окружающими; да что там "определяя", даже - превознося! Если же вы лукавите и в душе не согласны с моей претензией, то и здесь дела ваши обстоят не лучше, ибо тогда вашими устами говорит либо лицемерие, либо наплевательское отношение ко мне лично.