Хозяйка расцветающего поместья
Шрифт:
— Ты не виноват в ее смерти. — Я шагнула к нему, но его взгляд остановил меня не хуже стены.
— Я привез женщину в этот дом, и она умерла. И мне проще было не поверить тебе, чем признать…
— Я — не она. Я люблю этот дом, он стал моим. Людей, которые в нем живут… Марья, Дуня, Петр — они мне как родственники. Я не могу их бросить.
— Я не любил ее, — повторил Виктор. — Тебя я люблю. Все это время… Будто вырвали кусок из души, и в дыру сквозит холод. Я не могу потерять тебя навсегда.
— Но если ты по-прежнему не будешь мне доверять, однажды именно
Снова заныла поясница, я потерла ее.
— Что случилось? — встревожился Виктор.
— Ничего. Долго стояла, и вот…
Он подвел меня к стулу, усадил. Пододвинул второй, сел напротив и взял меня за руки. Заглянул в глаза.
— Ты права. Без доверия нет любви. Но это верно для обеих сторон.
— Да. — Я выдержала его взгляд. — Мне нужно было найти подходящее время и достаточно смелости, чтобы рассказать тебе правду до того, как она прозвучала хуже самой чудовищной лжи.
Он улыбнулся, поцеловал мои руки.
— О таком просто так не расскажешь, я понимаю. До сих пор в голове не укладывается, но это единственное разумное объяснение. Неисповедимы пути господни. — Он помолчал. — Там остался кто-то, кто тебе дорог?
— Только взрослая дочь.
Виктор открыл рот. Снова закрыл. А потом вдруг расцвел.
— Так это же чудесно! Значит, ты знаешь все эти премудрости с детьми. А я боялся, что мы оба будем как слепые котята и придется полагаться на бабушку да нянек.
— Нет никого лучше любящей бабушки, — улыбнулась я. — Но пусть она радуется внуку или внучке, а заботы и воспитание мы оставим себе.
— Согласен. — Муж снова улыбнулся, снова посерьезнел.
— Ты скучаешь по дочери?
— Да, — призналась я. — Но дети вырастают и уходят, так уж устроен мир. У нее все было хорошо, когда мы виделись в последний раз. Даст бог, и дальше будет все хорошо. Если бы я могла ей что-то сказать, попросила бы только не плакать. Потому что у меня тоже все хорошо. Новая жизнь. Ты. И… — Я погладила живот.
Его ладонь накрыла мою, и этот жест был красноречивей любых слов.
— А теперь нам нужно позаботиться о том, чтобы наш наследник… или наша дочка благополучно появилась на свет. — Виктор отстранился, взгляд его стал цепким и острым. — Ты сказала, я могу помочь. В чем именно?
— Предупреди своих влиятельных знакомых. Расскажи им про меры профилактики… в смысле, как снизить вероятность заражения.
Виктор кивнул.
— Скажу, что мне попал в руки данелагский журнал… — Он вдруг расхохотался. — Да уж! Ничем не лучше журналов твоей матушки и паломника с рецептами. Но, скажи я как есть… О господи! — Виктор порывисто обнял меня. — Правду говорят, что он воздает всем по заслугам уже при этой жизни.
Я хихикнула, ткнувшись лбом в его плечо. Честно говоря, я не отказалась бы, чтобы господь воздал по заслугам и господину Зарецкому, но, кажется, тут придется брать дело в свои руки.
Не стану думать об этом. Не до того пока.
Муж отстранился.
— А еще я соберу дворянский совет. Соседи должны знать, и, может быть, мы действительно не позволим мору выйти за пределы
— Он уже вышел, — негромко напомнила я. — Болезнь идет с порта Понизовья. Поэтому я и попросила тебя написать влиятельным знакомым. Но ты прав насчет совета. Мы должны действовать сообща, иначе все бесполезно.
— Значит, постараемся не позволить холере разгуляться у нас, — все так же уверенно сказал муж. — Я сейчас же пошлю к Крашенинникову, пусть отправит охлоренной извести, чтобы на всех хватило. И предупрежу матушку, конечно. Соню. Остальных сестер, хоть они и далеко сейчас: нужно время подготовиться. Еще… Господа могут приказывать, но как заставить крестьян подчиниться?
— Я подготовлю понятные объяснения, чтобы можно было рассказать старостам, а те уж пусть сами строят своих людей.
— Строят? — переспросил муж.
— Во фрунт, — хихикнула я.
Муж тоже рассмеялся.
— Я могу занять кабинет твоего батюшки? — сказал он, когда мы перестали веселиться.
Странное дело, я прекрасно понимала всю серьезность ситуации, но сейчас совершенно не боялась. Вместе мы справимся. Должны справиться.
— Конечно. И пошли в Дубровку за своими вещами.
— Вместе с инструкцией для Прасковьи и Емельяна, — кивнул он.
Дворянский совет собрался через три дня. За это время в моей усадьбе больных не появилось. Из работников расчета попросили примерно треть: взрослые стремились домой, к семьям. Подростки остались почти все, кто-то даже против воли родителей. «Мы от барыни ничего кроме добра не видели, авось и тут поможет», — так говорили те, кто решил не уходить. Я надеялась, что удастся сберечь хотя бы молодежь, — но не забывала готовиться к худшему развитию событий.
Вести из деревни были нерадостные: больных становилось все больше, слег староста. Об этом я узнала из письма, переданного солдатом. Впрочем, пока рано было делать выводы об эффективности принятых Стрельцовым мер: инкубационный период у холеры — пять дней. К тому же подчинялись крестьяне нехотя, несмотря на все объяснения, а когда исправник велел залить раствором хлорки все колодцы, народ едва не взбунтовался, подумав, будто колодцы хотят отравить. Спас положение — возможно, и сам того не желая — мужик, которого я выставила из усадьбы за попытку умыкнуть «клад». Когда он сказал, что, поди, барыня исправника научила, та тоже какую-то вонючую гадость в колодец кидала, люди решили, что барыня «зря народ забижать не будет». Почти в каждой семье нашелся ближний или дальний родственник или какой знакомец, работавший у меня.
Иван Михайлович тоже отправил мне письмо — с благодарностью. Он, конечно, не стал верить мне сразу, а в лучших научных традициях на половине пациентов попробовал кровопускание, пиявок и морфин, которые рекомендовали иностранные медицинские журналы, а на второй половине — методы, позволяющие хоть как-то восстановить потерю жидкости. Разница была слишком явной, хватило и пары дней, чтобы понять. «Будь вы мужчиной, я счел бы за честь иметь вас среди коллег», — писал доктор, и я изрядно повеселилась над этой фразой.