Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал
Шрифт:
Из десяти гонцов, посланных Таба-Ашшуром к Ашшур-аха-иддину, в ассирийский лагерь добрались трое. Одного из них, несмотря на глубокую ночь, сразу доставили в ставку, где его тотчас допросил Гульят.
Выслушав лазутчика, туртан приказал немедленно собрать военный совет.
Царевич поднялся с постели в последний момент, к тому времени, когда его военачальники уже успели обсудить сложившуюся ситуацию.
— Это безумие: идти сейчас на штурм, — больше других возмущался Набу-Ли, наместник Хальпу. — Мы не готовы. Войска вымотаны после сегодняшнего боя, люди зализывают раны. Это немыслимо! И как можно идти на поводу у этого мальчишки Таба-Ашшура! Он решил стать героем?! Все, что от него требуется, — немного терпения и стойкости. А еще — мудрости, которую у молокососа отняли боги. Он должен держаться
— Наместник прав, — неуверенно подал голос рабсарис Юханна. — Сейчас у меня едва наберется четыре тысячи конников. Люди и лошади вымотаны боем. Мы не готовы…
При появлении царевича все замолчали.
Потирая виски, Ашшур-аха-иддин прошел к трону, тяжело опустился в него, потянулся за кубком вина, предусмотрительно налитым его кравчим, и тихо сказал Гульяту:
— О чем вы говорили?
Туртан рассказал ему о дерзком плане Таба-Ашшура, поделился сомнениями. Спешка, с которой приходилось принимать столь важное решение, смущала и принца. Наверное, Набу-Ли прав и мальчишка — этот командир кисира — слишком горяч, слишком дерзок, слишком рискует и совершенно не отдает себе отчета в том, насколько непросто привести в движение шестидесятитысячную армию, без подготовки бросить ее в бой, но главное, заставить ее забыть о поражении, которое она потерпела накануне…
В спор вступил Скур-бел-дан, сказал о том, что Набу-Ли не столько мудр, сколько осторожен, а потом добавил: или труслив. На что наместник Хальпу напомнил наместнику Харрана, что это его войска бежали с поля боя, оказавшись в ловушке.
— И что, если этот шаг тоже для всех нас станет западней? — ухватился за эту мысль Набу-Ли.
Заговорил Ишди-Харран, командир царского полка, обращаясь напрямую к царевичу:
— Мой господин, а надо ли нам вести на штурм всю армию? Не создаст ли это лишнюю суматоху и неразбериху? Уважаемый наместник Хальпу прав в одном: сейчас от его войска будет немного толку. Царский же полк, кроме кисира Таба-Ашшура, в штурме не участвовал. В твоем распоряжении четыре тысячи лучших воинов Ассирии. Только отдай приказ — и мы войдем в город, если будет на то воля богов.
Ашшур-аха-иддин посмотрел на туртана:
— Что скажешь, Гульят?
Военачальник ответил не сразу. Царский полк — это был последний резерв, на который он мог положиться в трудную минуту. Потерпи они неудачу во время этого скоропалительного штурма, и он бы остался ни с чем. А кампания только начинается. К восставшим примкнули киммерийцы, это уже было ясно. Впереди их ждали тяжелые бои, долгие осады и изнурительные переходы по размытым осенними дождями дорогам… И уж лучше потерять один неполный почти уничтоженный кисир, чем лишиться всего резерва! Город падет, раньше или позже. Киммерийцы сильны, но предсказуемы: через пару недель они уйдут, на то они и кочевники. А Маркасу останется. На радостях, что они отбились, сирийцы расслабятся, утратят бдительность, будут пировать, поглощать больше, чем следовало бы, провизии, а на деле лишь приблизят свою погибель. Принц торопится с победой. Ему, как и Таба-Ашшуру, не хватает терпения и мудрости.
Все это царевич прочел на его лице, прежде чем Гульят решился что-то ответить. Прочел — и не дал ничего сказать. Ашшур-аха-иддин поднял руку, призывая всех умолкнуть, и произнес:
— Перед сном я люблю послушать какую-нибудь историю. Мой добрый друг Адад-шум-уцур, — царевич благосклонно посмотрел на жреца, стоявшего по правую руку от трона, — знает их столько, что пожелай я исписать ими мой дворец, писцам бы не хватило ни стен, ни потолка. Некоторые из них я заставляю повторять по несколько раз. Я расскажу вам одну притчу…
Ашшур-аха-иддин пригубил вина и обвел своих военачальников взглядом. Ему нравился тот трепет, что охватывал его подданных в такие минуты.
«Вот почему отец так цепляется за трон и почему Арад-бел-ит ненавидит меня, словно кровного врага. Ни женская любовь, ни плотские утехи, ни чревоугодие, ни все золото мира не могут сравниться с властью над людьми. Однажды примерив царскую тиару, ее уже не снять, разве что вместе
Он не страшился смерти и не хотел братоубийственной войны. В последние месяцы Ашшур-аха-иддин еженощно молил богов о снисхождении:
«Я буду сильным и достойным сыном своего отца. Я буду рассудительным и мудрым. Я дам мир своему народу. Я возвышу его над врагами. Я буду добр к своим подданным и беспощаден к изменникам. Я принесу мир в царскую семью и никогда не допущу, чтобы мои сыновья пошли друг против друга»...
«А еще я должен быть решителен», — сказал он себе в эту минуту.
Он слишком хорошо знал свои недостатки.
— Один старый израненный лев был изгнан из своего прайда молодым самцом. Проголодавшись, старый лев побрел за стадом быстроногих антилоп, — начал свой рассказ Ашшур-аха-иддин. — Несколько дней и ночей он следовал за ними по пятам, надеясь отыскать для себя хоть какую-то добычу. Сколько он себя помнил, за него убивали, ему давали лучшие куски… А теперь он настолько обессилел, что даже антилопы перестали обращать на него внимание. Они щипали зеленые листики с кустарников, находясь в одном прыжке от хищника, а он мог сподобиться лишь на то, чтобы раз щелкнуть зубами. И тогда, чтобы не умереть от голода, лев попробовал на вкус зеленую поросль. Так прошло несколько дней. Антилопы окончательно привыкли ко льву, перестали его бояться. Вместе с ним двигались от пастбища к пастбищу. Лев теперь питался травой, листьями, молодыми побегами… Затем он стал охранять стадо от гиен и шакалов, отгоняя их могучим рыком, ведь внешне он все еще оставался львом. Спустя несколько месяцев антилопы выбрали его своим вожаком. Но однажды его родной прайд напал на их стадо и загрыз молодую косулю. Старого льва хищники не тронули, а антилопы спаслись бегством. Когда же лев нагнал свое стадо, он предложил расправиться с их общим врагом, который охотился на антилоп от начала времен, — чтобы больше никого не бояться. Это было неслыханно смело. Антилопы против львов. Его отвага стала примером для новых сородичей.
На рассвете стадо бросилось вдогонку за прайдом, напало на львов… и погибло. Все до одного. Львы, изумленные такой удачей, съели столько мяса, сколько могли, а наевшись, уснули самым беспечным сном на свете. Все забыли про старого больного льва.
А он нашел своего обидчика, молодого самца, и задушил его во сне, как кролика. Когда прайд проснулся, его новым вожаком снова стал старый лев, вернувший себе власть и уважение. Мяса целого стада антилоп хватило надолго. А когда оно кончилось… старый лев умер. Перед смертью, вспоминая об антилопах, он просил у них прощения. Ведь он даже не думал их предавать. Он искренне верил в победу и свое отмщение. И он готов был отдать за них жизнь, если бы успел к месту схватки. Но он был слишком медлителен, слишком нетороплив… Этот старый, никому ненужный лев…
Должен ли я прибавить к этим словам что-то еще? Или мой туртан сам примет решение? — Ашшур-аха-иддин посмотрел на Гульята.
— Нет, мой повелитель! Мы идем на штурм, — с поклоном отвечал его военачальник.
Перед рассветом войска изготовились для атаки. Ударили с юга и запада, чтобы отвлечь врага. Против киммерийцев бросили колесницы Басры и остатки конницы Юханны. Затем в пролом отправили царский полк. В городе к нему присоединился кисир Таба-Ашшура. Сотни Шимшона и Хавшаба дрались в полном окружении в одном квартале от дворца наместника и к этому времени стянули на себя почти половину всех сил защитников Маркасу.
Бои продолжались весь день. Сирийцы, оказавшись между молотом и наковальней, не выдержали. Стали десятками сдаваться, молить о пощаде. Маркасу пал еще до наступления сумерек. Кочевники же, убедившись, что союзник повержен, повернули коней в степь.
11
За пять месяца до начала восстания.
Столица Ассирии Ниневия
Известие о смерти глашатая Син-аххе-риб воспринял внешне спокойно. О несчастье доложил Арад-бел-ит, после чего царь захотел услышать подробности ночного боя с разбойниками от Мар-Априма, единственного оставшегося в живых свидетеля. Впрочем, когда раббилум закончил свой рассказ, оказалось, что Син-аххе-риб слушал не очень внимательно. Он покачал головой и задумчиво сказал: