Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал

Корбут Андрей Евгеньевич

— Вот уж не думал, что Шульмубэл погибнет с мечом в руках…

Мар-Априм хотел было возразить, напомнить, что глашатая зарезали во сне, в его шатре, но встретившись с суровым взглядом принца, промолчал.

— Хорошо, ступай, — сказал раббилуму Син-аххе-риб.

Арад-бел-ит пристально посмотрел на отца, пытаясь понять, какие чувства переполняют его в данную минуту: гнев, боль или печаль, — и осторожно заметил:

— Я знаю, он был тебе дорог.

— О чем ты говоришь! — неожиданно резко ответил царь. — Он предал меня, когда начал плести сети за моей спиной. Он столько раз лгал, прикрываясь заботой обо мне… что, совершенно забыл, где пролегает граница между дозволенным и нашей дружбой. Может быть, оно и к лучшему, что все так закончилось. Иначе рано или поздно мне бы пришлось

отправить его на плаху… Я знаю, он был твоим сторонником, но царский глашатай не должен противопоставлять себя всему жречеству и целой своре наместников… Как ты собираешься договариваться с теми, кто поддерживает твоего брата Ашшур-аха-иддина? Ты уже думал об этом?

— Поездка Шульмубэла на восток была предпринята именно по этой причине.

— Вот как? А что, если нападение разбойников не было случайностью?

— Не думаю, что кто-то из наместников решился бы на подобное… в любом случае, нам известны имена подозреваемых...

— Нет, нет, — опередил следующую мысль сына Син-аххе-риб, — от мести тебе придется отказаться. Иногда, чтобы победить в войне, лучше отступить. Затевать расследование сейчас не в твоих интересах. Кто бы ни убил Шульмубэла, он не рискнул выступить против тебя открыто. Главное, что нужно усвоить из этого урока, — твои враги по-прежнему уважают силу…. Отправляйся на север, в Мусасир¹⁸. То, что там неспокойно в последние месяцы, меня тревожит даже больше, чем зреющее недовольство в Табале, о котором ты мне докладывал. Наместник Мусасира долго сопротивлялся чарам Закуту, но в конце концов, кажется, принял ее сторону. Однако он непомерно жаден и довел своих подданных до белого каления бесконечными поборами. А значит, я могу казнить его, невзирая на могущественных заступников, и будет лучше, если это сделаешь ты. Сдери с него кожу. Прилюдно. И объяви о его преступлениях на площади. На время это успокоит недовольных. А твоим врагам будет лучшим предупреждением. На всякий случай возьми с собой Набу-шур-уцура.

Царевич и его молочный брат покинули Ниневию уже на следующий день. Царь проснулся поздно, долго завтракал, а когда закончил, велел позвать Бальтазара.

Едва начальник внутренней стражи Ниневии вошел в царские покои, Син-аххе-риб остановился на нем взглядом и произнес:

— Сегодня. Тебе никто не помешает. Арад-бел-ита и его верного Набу не будет в столице дней пятнадцать. К их возвращению все должно быть кончено…

***

С наступлением сумерек люди Бальтазара выстроились на плацу в пять шеренг. Бронзовые чешуйчатые доспехи поверх коротких туник, остроконечные шлемы с длинными подшлемниками, сандалии с ремешками до самых колен; у каждого легкий щит полукруглой формы, похожий на ущербную луну, короткое копье и меч в деревянных ножнах.

Казарма внутренней стражи находилась на территории царского дворца, неподалеку от главного входа. От соседних построек ее отделяла стена в два человеческих роста, массивные ворота охраняли две узкие башенки для дозорных. Повсюду горели светильники.

Надвигалась буря — одна из тех, что так часто случаются в этих краях в зимние месяцы. Дыхание ночи было холодным, ветер — порывистым. Небо заволокли тяжелые дождевые тучи.

Стражники стояли второй час, не смея сойти с места, переминались с ноги на ногу. Единственным, кто мог позволить себе послабление, был Нинурта, сидевший на скамейке под старой яблоней, которая росла около входа в здание казармы. Впрочем, и он уже был не рад своей поспешности, когда беспрекословно подчинился приказу начальника внутренней стражи: построиться и быть готовыми выступить.

О том, ради чего все это затевалось, куда собрались среди ночи, а не стали дожидаться утра, Нинурта предпочитал не думать, но по опыту знал: кого-нибудь будут арестовывать, и точно не проворовавшегося чиновника средней руки, а птицу покрупнее. Плохо было то, что это всегда грозило неприятностями: всего не учтешь, где-то перегнешь палку, где-то позволишь себе лишнего, а оно возьми и вернись к тебе потом, не прямо, так криво… С царскими сановниками иначе не бывает.

И

чтобы прогнать прочь дурные мысли, Нинурта старался думать о хорошем, об Элишве, сестре Мар-Зайи. Весь последний месяц стражник и его подчиненные следили за домом царского писца. Это были приятные воспоминания. Девушка ему очень понравилась. Может быть, кто-то и считал ее некрасивой, но ему, сорокапятилетнему старику, она казалась самым чудесным цветком на земле. Его люди сначала удивлялись, что Нинурта по нескольку раз на день проверяет своих лазутчиков, пока не подметили, в какое время он приходит — каждый раз, когда Элишва появляется на улице, и тогда принялись над ним беззлобно подшучивать. Однажды она его заметила, испугалась, бросилась прочь. В другой раз посмотрела с укоризной и любопытством. Но в третий… именно этот миг был ему дороже всего на свете… в третий раз, оглянувшись на улице, она вдруг открыла лицо, пусть и на несколько мгновений, и улыбнулась ему. А он растерялся, прям как мальчишка.

Это хорошо, думал Нинурта, что мы следим за ее братом. Если боги будут благосклонны ко мне, то его голова полетит с плеч, хозяйство и рабов продадут, а его близкие попадут в опалу. Вот тогда у меня и появится шанс заполучить Элишву. Это сейчас он ей не ровня...

Нинурта многое узнал о царском писце за этот месяц. Например, о том, что его приказчик нечист на руку, ведь он втайне от своего хозяина строит за городом себе усадьбу; брат Мар-Зайи предпочитает мужчин, а не женщин; а в загородном доме живет девушка, с одной стороны, окруженная трогательными заботами, с другой — находящаяся на положении пленницы. Наверное, всего этого мало, чтобы завалить такого матерого зверя. Зато против писца ополчился сам Бальтазар, а это уже половина успеха.

Стоило Нинурте подумать о своем командире, как он тут же появился в воротах. Вровень с ним шел какой-то безбородый юнец, щуплый цыпленок. Сотник хотел было попотчевать его для знакомства какой-нибудь скабрезной шуткой, но, оценив позолоченные доспехи и дорогое оружие, осекся и вместо этого встретил низким поклоном.

— Мой новый помощник, — приблизившись, представил юношу Бальтазар. — Син-надин-апал, сын Ашшур-аха-иддина.

— Мой господин, — еще раз поклонился Нинурта.

— Выдвигаемся. Царь повелел арестовать Табшар-Ашшура и Мар-Априма, — сказал командир.

***

За несколько дней до ареста.

Дворец Син-аххе-риба

Ашшур-бан-апал, сын Ашшур-аха-иддина и сирийской принцессы Наары, старательно выводил серебряным стилусом на глиняной табличке знаки, фрагмент выученной на память поэмы:

«Кто из спустившихся в мир подземный выходил невредимо

из мира подземного?

Если Инанна покинет «Страну без возврата»…¹⁹

Позабыв последнюю строчку, юный принц приподнялся на скамеечке, чтобы подсмотреть, что пишет сводный брат.

Набу-аххе-риб строго поглядел, но потом усмехнулся и напомнил:

— Шамаш-шум-укин учил… другой отрывок... тебе это… не поможет… ты должен сложить… «За голову голову пусть оставит».

— Благодарю тебя, о учитель, — смиренно поклонился жрецу Ашшур-бан-апал.

Братья вместе учились, играли, ели и спали. Так хотели не столько их матери, сколько отец, никого не выделявший кого-либо среди своих сыновей.

— Син-надин-апалу неинтересно с малышней, — говорил Ашшур-аха-иддин, — а эти двое — ровесники. И я хочу, чтобы они были дружны. Чтобы любили друг друга и не ссорились.

Впрочем, совсем без конфликтов не получалось. В мальчишеских драках верх брал Шамаш-шум-укин, сын эламской принцессы Вардии. Он был крупнее и сильнее брата. Но проходило два-три дня, и победитель непременно попадал в умело расставленную Ашшур-бан-апалом ловушку: то на голову ему упадет чан с вареньем, то ноги запутаются в силках, и он растянется на дворцовом полу, то в кровати у него окажется огромный паук. Сын Вардии обижался, но мстить в ответ опасался, и ссора сходила на нет.