Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал
Шрифт:
— Сегодня тебя заметил во дворце один твой друг, с которым ты виделся в Тиль-Гаримму. Если ты назовешь его имя, я помогу тебе, чего бы это ни стоило.
— Друг? Вряд ли у меня есть друзья во дворце… Хотя… Не бедуин ли?… Да, да, бедуин. Купец. Он ведь говорил о тебе, — не сразу вспомнил Шимшон. — Бадр, кажется?
— Ты прав. Так кого ты искал во дворце?
— Ишди-Харрана.
— И зачем? Говори.
Перед ним стоял один из самых могущественных людей в Ассирии, мог ли он молчать… И Шимшон коротко рассказал о том, что произошло в его доме.
— Ни о чем не беспокойся, сотник.
Так все и решилось за считанные минуты. И, казалось, вот он сын — рядом, и вдруг его уже нет, растворился в ночи…
***
Шимшон и не заметил, как снова уснул, а когда проснулся, Гиваргис уже приводил в порядок свою амуницию.
— Пора будить наших. Самое время выдвигаться. Посмотри, какой туман, прямо таки студень. Мы вырежем этих сирийцев, как стадо баранов…
Кисир Таба-Ашшура и защитников крепости разделяли всего сорок шагов. Шимшон отправил вперед десятку Гиваргиса — и потому что доверял сыну больше, чем остальным, и потому что здесь служили его лучшие лазутчики: Рабат и Абу.
Рабат был похож на высохшее дерево, которое как не пытались люди спилить, срубить или сжечь, все равно цеплялось за жизнь могучими корнями. Кожа этого человека сморщилась, будто кора, и огрубела настолько, что могла сравниться со щетиной вепря, многочисленные шрамы покрылись наростами, и лишь голубые, как небо, глаза все еще оставались молодыми. Он служил под началом Шимшона десять лет, убил сотни врагов на поле брани, но намного больше — нападая из засады, когда ходил в разведку.
Абу появился в царском полку пять лет назад. При взятии Вавилона его сотня полегла как один человек, а этот счастливчик уцелел. Год спустя, сопровождая царский караван с золотом, в составе уже другой сотни Абу попал в засаду — и снова выжил, похоронив всех своих товарищей. Когда через два месяца подобное случилось с ним в третий раз — при подавлении восстания в Мидии, — ни один кисир больше не захотел его брать к себе. Стали поговаривать, что Абу приносит несчастие. Немудрено, что после этого он целый год пропадал в лазарете, пока Таба-Ашшур вместе с Шимшоном, прослышав о чудо-герое, не пришли на него поглазеть.
— Вот этот коротышка? — недоверчиво спросил сотник, увидев перед собой невзрачного, немного полного, невысокого подслеповатого человека с большой головой в одежде санитара. — А что, если он предпочитает прятаться за чужими спинами и в этом вся его слава?
— Так проверь его! — предложил Таба-Ашшур.
Санитар стоял к ним спиной и занимался перевязкой. Шимшон бесшумно приблизился к нему и, особо не мудрствуя, решил одним ударом отсечь «счастливчику» правое ухо…
Абу опередил его: стремительно обернулся и перехватил уже занесенную руку выше локтя. Взревев от боли, Шимшон выпустил меч и сразу почувствовал, как земля уходит из-под ног. Когда он очнулся, сверху на нем сидел коротышка.
— Рука! Ты ведь не сломал ее? — беззлобно спросил сотник.
Как можно было не взять такого воина…
Сирийцы перегородили узкую улочку деревянными балками, арбой, опрокинутой на бок, и мебелью из соседних домов, да
Густой туман, студеное раннее утро, когда хочется поглубже втянуть голову в плечи, чтобы хоть немного согреться, но больше всего — осторожность, с которой двигались ассирийцы, позволили Гиваргису, Рабату и Абу приблизиться к вражеским позициям совершенно незаметно.
Первым наверх полез Рабат. Он бесшумно подобрался к часовому сзади и одним резким движением свернул ему шею. Обмякшее тело лазутчик прислонил к колесу от арбы. Все было тихо. Потом помог подняться товарищам.
Огляделись. Горожане спали на земле около укреплений, закутавшись в плащи и одеяла. Один дремал сидя, немного в сторонке.
Гиваргис показал на пальцах: кого оставить ему, о ком должен позаботиться Абу, о ком — Рабат.
И снова всех прикончили быстро и без шума.
После этого Рабат отправился за помощью, а Гиваргис вместе с Абу притаились около баррикады.
Едва успели спрятаться, как из калитки соседнего дома показались еще двое сирийцев. И хотя говорили они тихо, слышно было каждое слово:
— Пора поднимать людей. Атакуем этих собак, пока они не проснулись.
— Подкрепления ждать не будем?
— Не будет никакого подкрепления. Все у северных ворот. Пока их не отобьют, на помощь рассчитывать нечего.
Горожане подошли к дозорному, сидевшему отдельно ото всех.
Абу взялся за кинжал, приготовился, чтобы метнуть его. Гиваргис сморщился, покачал головой, сморщился: далеко. Дал понять: встаем, идем к ним.
Поднялись. Пошли в полный рост. Спокойно, уверенно, как будто у себя дома.
Сириец между тем толкнул убитого ногой, негромко позвал по имени, стал насмехаться:
— Тико! Тико!... Да просыпайся же ты! Твоя жена пришла, хочет заняться с тобой любовью!
После второго пинка Тико, точно мешок, завалился на бок.
— О боги! — отшатнувшись от трупа, пробормотал сириец.
Его товарищ в это время смотрел на приближающихся к ним ассирийцев, чьих лиц он никак не мог разглядеть в темноте. Что это чужие, догадался в последний момент. И то ли от испуга, то ли от неожиданности — откуда здесь взяться врагу — остолбенел. Гиваргису этого секундного замешательства было достаточно. Он метнул меч с пяти шагов. Было слышно как тот в тишине, вращаясь, рассекает воздух. Клинок пробил горожанину грудь. Умирающий захрипел, схватился за обеими руками за лезвие, словно хотел его вытащить из себя, даже успел позвать товарища: «Помоги», но затем испустил дух.
Со вторым сирийцем, проткнув его со спины копьем, разделался Абу.
Вскоре подошло подкрепление. Вдесятером ассирийцы проникли во двор, и там, в полной тишине, методично и хладнокровно за пару минут зарезали почти полсотни человек. Никто не проснулся. Никто ничего не почувствовал… Предрассветные часы такие сладкие.
Через несколько минут сотни Шимшона и Хавшаба без единого звука одолели баррикады, заполонили улицу и площадь и в полной тишине двинулись ко дворцу наместника.
***