Игра Канарейки

Solongoy

Они ушли от погони, забрались в лодку, обогнули Новиградский порт, спустились на берег недалеко от Застенья.

– Я надеюсь, с тем, что убила не я, проблем не будет?

Фиакна, до этого молча шедший впереди, остановился. Несколько секунд смотрел вперёд, думая о чём-то, а затем снова зашагал.

– Не думаю, что Тесаку обязательно об этом знать.

Канарейка почти удивилась.

– Он вполне может подумать что-то не то и вспылить. Ни мне, ни тебе это не нужно. Кроме того, дом нильфа сгорел, следов не осталось.

И если ты возьмёшь вину за убийство на себя первее того, кто это сделал на самом деле, Тесак останется доволен и в неведении.

– Взять вину на себя? – нахмурилась Канарейка. – Об этом не было разговора.

Фиакна хмыкнул.

– Хочешь, можешь взять вину на себя сама. Всякие жёлтые перья и всё в этом духе. Тогда дальше всё пройдёт гладко. – Эльф повернулся к Канарейке. Его алебастровая кожа как будто сияла в лунном свете. Он был красив и страшен той силой, которая стояла за ним. Оружия в его руке можно было не опасаться. – Или второй вариант. Тесак каким-то образом узнаёт о том, что это была не ты со стороны, горячей пьяной головой придумывает что-то для тебя и твоей гвардии, а для властей и горожан я всё равно обставляю всё так, будто это, – Фиакна кивнул на зарево, повисшее над Новиградом, – твоих рук дело.

– А ты не боишься врать ему?

– Работа выполнена.

Эльф зашагал дальше, а Канарейке ничего не оставалось кроме как последовать за ним. Впереди уже виднелись огоньки мутных оплывших окошек, слышались голоса и самозабвенный лай каких-то псов, запах кислой капусты и навоза.

Несколько поворотов, едва различимая в чёрной ночной траве тропинка, и вот перед ними маленький аккуратный дом Элихаля со стоящим рядом с дверью манекеном, облачённым в нильфгаардский сюртук.

Эльза стояла на пороге, улыбаясь, поглаживая гарду своего кортика. Изнутри было слышно, как Биттергельд, Элихаль и Эйвар громко играют в карты. Сидя по почти злорадному хохоту, гном выигрывал.

В груди у Канарейки что-то отлегло.

Каменная крошка хрустела под сапогами, ветер завывал в щелях, где-то попискивала крыса. Кроме неё и Ольгреда в фамильном склепе фон Эвереков не было ни одной живой души.

Атаман выдохнул, провёл рукой по порядочно отросшей за последнее время бороде и заметил, что его руки дрожат.

Что за глупость. Он был здесь несчётное количество раз, сидел подолгу с бутылкой вина, пытаясь уже наконец опьянеть, чтобы обрести смелость говорить с братом. Ольгерд проводил здесь ночи, иногда торчал пару дней, прислонившись к будто бы тёплой стенке каменного саркофага, говорил Витольду обо всём, что приходило в голову.

Так почему же его руки дрожали сейчас?

Не потому ли, что Витольд знал? Теперь, после их встречи на свадьбе младший брат Ольгерда знал, почему умер тогда так глупо. Почему в азартной раздутой из ничего драке с каким-то прощелыгой он вдруг замер на мгновение, а потом пропустил смертельный удар. Почему издыхал в кустах как пёс, истекая кровью, хватая ртом воздух, хрипя. Потом он, кажется, был в бреду, нёс что-то про Ирис, про её нежную кожу и прекрасные

чёрные волосы, пока жизнь не вышла из него.

Ольгерд не боялся своего брата. Он и не боялся говорить с ним без бутылки в руке. Но, может быть, ему было страшно узнать, как его голос прозвучит в этих пустых сырых стенах теперь?

– Здравствуй.

В ответ – только стремительно уносящееся эхо, его собственный голос, всё тише повторяющий приветствие.

Он словно издевается. Будто снова играет с ним, как тогда, в сопливом мальчишестве.

– Я пришёл тебя навестить, – у Ольгерда помимо его воли вырвался смешок. Только какой-то обречённый. – Скорее всего, в последний раз.

– Последний раз?.. Последний раз… Последний раз… – отозвалось эхо.

Витольд в детстве чудовищно любил эту игру. Братья получили хорошее образование, но всё равно оставались мальчишками. Часто они убегали в лес, никогда даже не думая о чудовищах, которые таились среди веток, будто бы их и не было совсем. Один из братьев прятался в лесу, среди густой листвы, а второй ходил по лесу и кричал. Сидящий в кустах должен был претвориться эхом, а кричащий – найти его. И подстрелить его учебным болтом с мягким наконечником. От бельтов оставались жуткие синяки, большая часть из которых доставалась всё-таки Ольгерду – он уже тогда был горазд махать саблей сгоряча, а не выжидать в укрытии. Витольд смеялся над ним, пытался острить, и в конце концов получал по морде.

А теперь он снова задумал эту игру.

– Да, ты знаешь. Демон почти настиг меня.

Где-то громыхнуло, будто от потолка отвалилась огромная плита.

Брат мог отвечать ему только так.

– Не надо громить фамильный склеп. Наши родственники рассердятся.

Ольгерд попытался пошутить как раньше, сказать это беззаботно и легко. Только вот слишком много утекло воды с тех пор, как последний болт с мягким наконечником ударил его под лопатку.

– На самом деле я пришёл сказать тебе… Прости.

– Прости, – отозвалось эхо.

Кажется, не нужно было больше никаких слов.

Фиакне давно осточертела эта история. Он был бы и рад уже забыть об этой истории с Канарейкой, нильфом и «кротом», которого Тесак вообще скорее всего придумал сам. Был бы рад.

Если бы Карл Варезе, раньше всегда доверявший любому, даже самому невероятному слову Фиакны, вдруг не замер, сцепив руки в замок, не остановил на эльфе взгляд из-под будто бы тяжёлых пушистых бровей, и не сказал:

– Приведи мне Канарейку.

Фиакна бы привёл. В конце концов, маленький секрет о её беспомощности всё ещё остался при нём.

Только Канарейка оказалась не так уж глупа.

Не показывалась у своих друзей, сидела где-то смирно, не высовывая носа. Может быть, и вовсе уехала из Новиграда. А её друзья продолжали вести размеренную обычную жизнь. Кузнец Хаттори гремел на всю улицу железом, иногда отрываясь от ковки, чтобы сходить в дом. Он отворял дверь, и на маленькую грязную площадь вырывались запахи ягодных вареников. У Фиакны от голода крутило живот.