Империя проклятых
Шрифт:
– Не называй ее так, – рявкнул угодник.
– Колдунья Габриэля стояла по другую руку от него с измазанным алыми письменами лицом. Жажда крови среди горцев росла, их души были охвачены безумием, идолопоклонством и яростью. И в разгар этого исступления я опустилась на колени, обратила наше лицо к небу и, закрыв глаза, начала молиться. Эту молитву произносит каждый солдат-Праведник, когда смотрит в лицо врага и, возможно, своей смерти. Благословение на битву.
Господь – мой щит нерушимый!
Он – пламень, сжигающий всякую
Он – буря, что вознесет меня в рай.
А потом я открыла глаза, потому что рядом со мной, стоя на коленях в снегу, молился мой неверующий брат, и наши голоса, сплетаясь, звенели.
Его свет – мое спасение, его любовь – мое искупление.
Его меч упокоит моих врагов.
И, если я встречу свой конец до Судного Дня,
Я вверю ему свою душу.
– Veris, – прошептала я, сотворяя знак колеса.
– Veris, – ответил Габриэль, сложив руки перед собой.
Тогда я посмотрела на него, на бушующую над нами бурю, на ревущий между нами океан.
– Мы думали, ты поклялся ни о чем не просить повелителя небес, брат, – сказали мы. – За исключением возможности плюнуть ему в лицо, прежде чем он отправит тебя на тот свет. И он ответил…
– Я молюсь не за себя, – сказал Габриэль.
Селин кивнула, глядя на ту сторону черной реки глазами, темными как ночь.
– Он молился за нее.
Жан-Франсуа, маркиз крови Честейн, посмотрел на Габриэля.
– Я так понимаю, тебе, черт возьми, следовало бы быть умнее?
Последний угодник-среброносец вздохнул.
Последняя лиат опустила голову.
– Ему, черт возьми, следовало бы быть умнее.
Книга шестая. Красная длань бога
Да свершится правосудие.
Кредо Крови Эсана
I. Буревестница
– Мы поднялись с колен, – продолжила Селин. – Рассвет уже коснулся края мира, и черное небо стало красным. Крошечная частичка нас, которая находилась с Диор, сейчас сидела в подземельях Дун-Мэргенна, запертая вместе с ней в ее крошечной камере. Мы били хрупкими крылышками по ее разбитой щеке, пытаясь разбудить, заверить, что мы пришли ее спасти. Но после жестокого удара Ислы она так и не пришла в сознание, и ее кожа была холодной на ощупь. И тогда остальная часть меня, пребывавшая за этими стенами, раскрыла ладони, обнажив клинок, тонкий и острый, как сломанная кость, и цеп, длинный и сверкающий красным. Воздух наполнился запахом крови, когда мы, стиснув зубы, уставились на несчастных, которых отправили нам на убой.
Габриэль поднял «Моне» и наполнил свой кубок до краев. Хотя это была его пятая бутылка за вечер, последний угодник выглядел вполне трезвым и проницательным, а в его глазах
– Я и раньше участвовал в штурмах замков, холоднокровка, – сказал он. – Десятки раз. Я знал, какой ад ждет нас впереди. Нам придется пробираться по колено в крови невинных сквозь поток порченых, все время находясь под обстрелом высококровок Никиты, обосновавшихся на внутренних стенах. В любом случае чаша весов уже склонилась, и резня была неизбежна.
Я не знал, как спросить, не знал, имел ли я вообще на это право после того, как причинил ей боль в Колыбели, но знал: в предстоящей битве мне понадобится все, что я смогу использовать. Но когда я повернулся к Фебе с пересохшим от жажды ртом, она уже расстегнула наруч на предплечье, не сводя с меня золотистых глаз.
– Феба, я бы не стал просить, если бы…
– В этом нет необходимости. Это мое, и я отдам ее тому, кого выберу. – Она коснулась моего лица, и, хотя она говорила о крови, я знал, что она имела в виду нечто большее. – Я выбираю тебя.
Я взял ее за руку, чувствуя устремленные на нас взгляды, тихое рычание и невнятные проклятия. Позади маячила Бринн, хмуро наблюдая за нами и подергивая большими лапами. И хотя мы стояли в океане зубов и когтей, клинков и крови, на мгновение мне показалось, что мы совершенно одни, как в ночь, когда танцевали в «Белом кролике». Не сводя глаз с Фебы, я поднес ее запястье к своим губам, и она улыбнулась, стоило поцеловать ее нежную, точно перышко, кожу. Но ее улыбка угасла, губы приоткрылись, а мои приподнялись, обнажая десны, и я вонзил клыки в ее вену.
Ее кровь омыла меня, прошла сквозь меня – поток тепла, земли и пламени, который я ощущал в Колыбели Матерей, снова хлынул из моего желудка в каждую клеточку моего тела. Каждый мускул напрягся, каждый нерв воспламенился, сила гор, стремительность рек и мощь костей этой оскверненной земли – все оказалось внутри меня. Я глотал и глотал, впиваясь все глубже, сильнее, и жажда внутри ревела, требовала, умоляла: «Еще один глоток, еще одну каплю». Но я оттолкнул ее – ДОСТАТОЧНО. Пока я еще не стал ее рабом. И, дрожа с головы до ног, я ослабил хватку, отстранился от запястья Фебы, целуя ранки на ее коже.
Она смотрела на меня, дыхание у нее участилось, рука дрожала в моей. И тогда она поцеловала меня, под этими грозовыми небесами, под пение волынок и запах грядущей бойни. Ее кровь все еще была у меня на губах, и, зарывшись когтями мне в волосы, она притянула меня ближе, теснее, и я обнял ее, прижимая ее тело к своему.
Я вспомнил, как она говорила, что мы не ломаемся, но нас уже создали сломанными. И мы оба были изранены, в этом я не сомневался, и мы до сих пор кровоточили от ран, которые нанесла нам жизнь, из-за того, что у нас отняли любимых. Честно говоря, я все еще боялся, вдруг мои раны никогда не заживут полностью. Но когда я держал эту женщину в объятиях, я понял, что она говорила правду. И если нам посчастливится, мы сможем найти кого-то, чьи изломы совпадут с нашими. Как кусочки одной головоломки или осколки одного разбитого клинка. Того, кто по-своему дополнит недостающие фрагменты и сделает из нас единое целое.