Империя проклятых
Шрифт:
Но и третий путь был ничуть не лучше – мы попали бы прямиком в самое сердце Ньютунна, сражаясь буквально за каждый дом против порченых Никиты, и все это время представляли бы прекрасную цель для врага.
– Пресловутые молот и наковальня, – задумчиво произнес историк.
Габриэль нахмурился.
– В этом не было ничего пресловутого, вампир. Высококровки собирались буквально закидать нас камнями.
Жан-Франсуа закатил глаза.
– И какой же путь ты выбрал?
Угодник-среброносец откинулся на спинку кресла, скрестив ноги, и побарабанил пальцами по столу.
– Ну, ни один из них не показался мне особенно привлекательным. Но если
– Ахаха, шутка по поводу неразборчивости в связях моей дорогой мамочки. – Историк зевнул. – А то я уж начал думать, что что-то прослушал. Целая минута прошла с тех пор, как ты шутил последний раз.
– Это как раз про то, что она… – щелкнул пальцами Габриэль.
– Великий Спаситель, может, вы двое уж просто поцелуетесь, – выплюнула Селин, – и избавите нас всех от наших проклятых страданий?
– Мы выбрали тропку посередине, – сказал Габриэль, хмуро глядя на сестру. – Направились в Ньютунн. Я подумал, что это лучше, чем забивать дамбы. Кейлан повел отряд львокровок на восток, Ангисс с отрядом волкокровок отправились на запад…
– Нет, – сказала Селин.
Габриэль моргнул.
– Что ты имеешь в виду…
– Нет, – повторила лиат. – Кейлан отправился на запад, Габриэль. А Ангисс – на восток.
– Чушь собачья. Я видел их. Я был там.
– И мы были.
– Мне ли этого не знать, – прорычал он. – Это из-за тебя все закончилось так, как закончилось.
– Дети. – Жан-Франсуа медленно, успокаивающе вдохнул. – Пожалуйста.
Брат и сестра уставились друг на друга, и в их взглядах опять засверкали кинжалы. Маркиз был уверен, что если бы между ними не текла река, они вцепились бы друг другу в глотки, и плевать на последствия. Он удивлялся той злобе, которая царила между ними. Удивлялся их ненависти.
Все это, конечно, из-за девушки.
Чаша была разбита. Грааль утрачен.
– Неважно, – наконец вздохнул Габриэль. – Волки и Львы укрылись за стенами. А все остальные спустились в Ньютунн и нырнули к нежити.
Я бывал в Дун-Мэргенне и в более счастливые дни. Мы с Лаки приезжали туда после победы на Багровой поляне. В тот день, когда Девятимечная посвятила меня в рыцари, эти улицы были заполнены ликующими горожанами, а теперь они так же забиты нежитью. Сколько их, я не мог понять точно из-за метели, из-за разрушенных зданий и кровавого хаоса битвы. Я бы сказал, несколько тысяч. Старые и молодые. Мужчины, женщины и дети. Пустые глаза и черное дыхание. И ничего общего между ними, кроме жестокого поворота судьбы, заставившего их восстать из могил.
Мы сражались улица за улицей, дом за домом. Феба – по правую руку от меня, Батист – по левую. Мои серебряные бомбы и патроны я израсходовал в первые же несколько минут. И хотя на коже у меня горела защита, плащ я не снимал, опасаясь, что свечение сделает меня слишком заметной мишенью со стен, полагаясь только на огонь крови Фебы в моих венах.
Боже правый, я никогда не чувствовал себя таким сильным. Таким живым. Вокруг гремело – не гром над головой, а град гранитных камней, сокрушающий и порченых, и плясунов, и солдат. Снег под ногами превратился в красную слякоть, а воздух был таким удушливым, что я не мог отличить пепел от снега. Сквозь вонь горелой плоти и вспоротых животов я чувствовал запах Волчьего залива за стенами, напоминающий мне о маленьком маяке на берегу моря. Я старался не зацикливаться на факте, что эти существа
Когда из Мэргенна уплыл я далеко, любовь моя,
Целуя меня, поклялась ты сердечно, что будешь ждать меня.
Раскинулось Древнее Море широко – я счастье свое в нем искал
И в синих и пенных просторах бескрайних тебя лишь одну вспоминал.
Закрою глаза я, моя дорогая, и сразу же вижу тебя:
Стоишь на причале под ласковым солнцем, и знаю, что ищешь меня.
Но в этот раз шторм нас настиг небывалый, где волны и ветра вой,
Разбилось суденышко наше о скалы, оставив меня лишь с тобой.
В могилу свою погружаясь, родная, жалел о своей я судьбе,
И в час свой предсмертный, тебя вспоминая, молился я лишь о тебе.
Теперь у меня есть невеста морская – пучина, что примет меня,
А клятву твою я тебе возвращаю…
– Не жди меня, любовь моя, – вздохнул Жан-Франсуа, закончив.
– Мы пошли по тропе вдоль крепостных стен, – заговорила Селин, и ее голос оживился при воспоминании о битве. – У меня не хватало духу убивать мертвых женщин и детей или отправлять и без того проклятые души в ад. Да и времени утолить жажду, выпив хоть одну из них, не было.
– Как великодушно, – усмехнулся Габриэль. – Пусть вместо тебя другие пачкают руки в крови.
– Можно подумать, с твоих кровь не капала, – прошипела Селин.
– Шевалье, – рявкнул историк, сверкнув глазами. – Не перебивай.
Габриэль нахмурился, поигрывая своим кубком, а Селин продолжила рассказ.
Мы рванули на запад вдоль дамбы, рядом с нами бежал Кейлан а Мейрик, закатный плясун, семь футов и пятьсот фунтов ярости, десятки языческих убийц, с воем несущихся за Красным Гневом. Дивоки швырялись обломками размером с лошадь, разбивая камни вокруг нас, размазывая язычников по каменным плитам – в венах придворных Никиты, как и в венах Габриэля, текла сила, украденная у Лунного Трона. И хотя мой брат и его товарищи прокладывали кровавый путь через Ньютунн, Никита и для нас приберег все, что смог.
Мы видели его впереди: шепот цвета полуночи и шелест цвета океанской сини, глаза, опасные, как море. Они были устремлены на нас, на окровавленный клинок и цеп в наших руках, и я поняла, что он уже знает, кто я. Теперь Черносерд стоял вместе с двумя самыми преданными ему людьми: его бывшей возлюбленной Киара и его нынешним возлюбленным де Косте. Он поднял Эпитафию, и могучий клинок запел, рассекая воздух. И, не говоря ни слова, все трое бросились на нас.
До схватки в Авелине я никогда не дралась с Дивоками. Во всяком случае, с такими сильными. Я не совсем понимала, что должно было произойти, иначе мы бы закричали, предупреждая, как это сделал Габриэль, но его голос прозвучал сквозь раскаты грома, слишком слабо, слишком поздно.