Империя проклятых

Кристофф Джей

Они стояли на полуразрушенной арке над внешними воротами, наблюдая за разворачивающейся битвой мертвыми черными глазами. Терпеливые, древние, готовые выпустить из своих солдат всю кровь до последней капли, лишь бы в конце концов получить желанный трофей. Наши воины были измотаны сражением, а войска Восса – еще свежими. Порченые Дивоков атаковали нас бездумно и беспорядочно, а грязнокровки Восса, повинуясь воле Железносердов, делали ложные выпады и маневрировали, тесня Бринн и плясунов там, где они были слабее всего, а затем отступали для перегруппировки. Я видел, как могучая медведекровка рухнула под горой грязнокровок, видел, как падают лунные девы, поверженные залпами

огня из колесцовых ружей. Предоставленный сам себе, выводок Фабьена в этот день одержал бы победу. Но отруби голову пастуху, и овцы разбегутся, вампир, а мы, три льва, как мне казалось, могли бы оторвать хотя бы парочку.

В конце концов они все же почувствовали наше приближение – даже с прикрытой эгидой практически невозможно подкрасться к монстрам, которые умеют чувствовать мысли. Но тем не менее в этом хаосе нам это почти удалось, и когда Альба и Алина повернулись к нам, я увидел, как они вздрогнули, как по рядам грязнокровок пробежала рябь. Гремели выстрелы, в нас с разрушенных улиц палили рабы, и пули со скрежетом врезались в камни вокруг, но мы продолжали бежать. От когтей Фебы летели искры, с клинка Селин капала кровь, а в моей голове пела Пьющая Пепел, разжигая огонь в груди – колыбельную, которую я напевал Пейшенс, когда она была маленькой и просыпалась ночью из-за страшных снов:

Спи, моя милая, детка, усни,

Папа прогонит темные сны.

Чудищ не бойся, и ночи не бойся,

Глазки закрой и теплее укройся.

Папа твой рядом, папа не спит,

Он от чудовищ тебя защитит.

Солнышко встанет, страхи растают,

Папа души в тебе, детка, не чает.

Спи, моя милая, детка, усни,

Папа прогонит темные сны.

На нас уставились черные глаза, за ними устремились две черные силы, давя мне на лоб тяжестью кровавых веков. Их разум был настолько стар и холоден, что смертный не мог его постичь. Сколько им лет? Сколько убийств они совершили? Но все же я почувствовал, как они дрожат, глядя на Селин, на кровавый клинок, струящийся у нее в руке, на клыки, сверкающие в челюстях, когда она сорвала тряпки, обнажив руины, оставленные на лице и шее Лаурой.

Я чувствовал это в их шепоте.

Их ненависть.

Их страх.

– Эсани…

Габриэль замолчал, когда Селин вскочила на ноги. Последняя лиат, казалось, была захвачена очарованием битвы, как и историк, чье перо летало по странице.

– Мы тоже это видели. Это висело в воздухе. Альба и Алина были дочерями Фабьена, сестрами чудовища, которое убило меня, и то, что мы заметили хотя бы намек на беспокойство в Душегубицах, вызвало улыбку на наших изуродованных губах. Но когда мы попали на крышу привратницкой и увидели, как Габриэль и его ведьма плоти рубились с Альбой, а мы – с Алиной, все самодовольство обратилось в прах. Когда Алина извлекла клинок из своего хлыста и уклонилась от нашего удара, мы оглянулись на нашу частичку внутри Дун-Мэргенна, и с моих губ сорвался шепот:

– Киара.

Мать-Волчица добралась до Зала Корон, прячась в тени статуи Девятимечной, вместе с ковыляющими за ней принцессой и Граалем. Но вдруг она застыла, и ее глаза распахнулись, когда холодный голос произнес ее имя. Дым повис на ветру вместе с гимном серебряных рогов и волынок горцев, зовущей песнью о грядущем роке. Диор выругалась, Рейн стиснула

зубы. Обернувшись, они увидели позади себя три фигуры, не сводящие глаз с вероломной Матери-Волчицы.

Первым был Кейн, на плече которого покоился ужасный двуручный меч Палача. Вторым – покрытый шрамами рычащий Принц. А третьим… облаченная в красивое черно-алое платье, с короной из оленьих рогов на лбу и стальной кирасой на груди…

– Лилид, – прошипела Диор.

– И что бы это значило, милая племянница? – Бессердка улыбнулась, поглаживая рычащего волка по макушке. – Куда же ты направляешься, обремененная столь тяжелым грузом?

– Моя ужасная госпожа. – Киара поклонилась, кивнув в сторону шума и ярости снаружи. – На помощь Льву явились угодники-среброносцы. Битва продолжается. Лэрд Никита потребовал, чтобы девчонку доставили к стенам. – Она сердито посмотрела на Кейна. – Где и тебе следует быть, кузен.

– Девчонку? – Лилид перевела взгляд на Рейн. – А я вижу перед собой двух.

Графиня вопросительно наклонила голову.

– А может, вообще трех?

– Моя госпожа, я…

– Думаешь, я не только глуха, но и слепа? – Бессердка взглянула на окровавленную руку Киары, с которой было содрано клеймо ее отца. – Считаешь меня дурой, маленькая племянница?

Мать-Волчица стиснула зубы, встав между Лилид и Граалем. Диор все еще выглядела вялой и оглушенной, и Рейн крепко держала ее. Но когда пара начала отступать к двери для прислуги, Принц зарычал, сверкая глазами. Кейн поднял свой клинок, сердито глядя на старшую кузину, но Киара смотрела только на Бессердку, сжимая в кулаке могучую кувалду. Древняя никогда не проявляла к племяннице ничего, кроме жестокости и презрения. Мы не знаем, считала ли Киара себя лучше Лилид в бою. Не знаем, представляла ли она графиню под этим стальным нагрудником нежным созданием, сотканным из шепота и шелковых простыней. А может, она просто устала. Была в ярости из-за того, что ее предали. Истекала кровью. Мы не знаем, что творилось у нее в душе, историк. Мы знаем только то, что она сказала.

– Считаю тебя садисткой, – бросила Киара. – Гадюкой и клятвопреступницей. Считаю тебя сестрой ублюдка, – она взглянула на Кейна, – и матерью трусов, и архитектором разрушения, который воцарился на троне, купленном кровью, которую ты с удовольствием пила, никогда и ничем не рискуя.

Мать-Волчица сплюнула красным на разбитый камень.

– Я считаю тебя трусихой, Лилид.

И с этими словами Киара взмахнула рукой и швырнула свою кувалду через весь зал.

Да, она была всего лишь зрелой вампиршей, но в ней текла кровь закатных плясунов и воительницы Неистовых, закаленная десятилетиями сражений. Кувалда Киары рассекла воздух с такой силой, что задрожали окна, и хотя Лилид попыталась увернуться, Дивоки славились своей силой, но не скоростью. Кувалда попала прямо в Бессердку, и она отлетела в потоке крови, столкнувшись со статуей Девятимечной с такой силой, что ту разнесло на куски. Гранит множеством острых ножей рассек воздух, а легендарный клинок Ниав запел, ударившись о плиты. Лилид пролетела дальше, врезавшись в стену, и фронтоны над головой зловеще заскрипели, когда она рухнула на камень.

Кейн взревел, увидев, как упала его мать, и бросился на Киару со своим двуручным мечом. Та получила два удара: первым ей отсекло по локоть левую руку, а второй глубоко пронзил грудь. Но, отплевываясь кровью и ругаясь, Киара отбросила Кейна в сторону, яростно врезав слева. Выставленные в зале доспехи задрожали, когда Палач ударился о дальнюю стену и с булькающим стоном рухнул на пол. Взревев от боли, Кейн обнаружил, что его пригвоздили к камню его же собственным мечом, который Киары вырвала из груди и швырнула через всю комнату. Пронзив ему ребра, клинок вошел по рукоять в камень.