Испытание временем
Шрифт:
Симха продолжает свой тост:
— Жена у вас, Юзик, будет дай бог такую моим лучшим друзьям. Ради семьи на что угодно пойдет: обманет, ограбит, но с пустыми руками домой не вернется. Себя в обиду не даст и вас отстоит, никого при этом не пожалеет: кипятком ошпарит, волосы выдерет, искалечит. Дай вам бог жить в мире, состариться и вырастить дюжину богатырей. Аминь!
Юзик молча кивает головой. Шейндл глядит на него с недоброй усмешкой. Видали, чтоб мужчина рта не раскрыл, — он весь вечер так промолчит. Сощурит глаза и сидит истуканом. У них будет серьезный разговор, не теперь, после свадьбы, она вышибет
Симха закладывает руки назад и ходит по комнате. Ему не сидится, так и подмывает выкинуть коленце, но не сегодня и не здесь. Шейндл склоняется к Мэне и подмигивает ей в сторону Симхи. Обе хихикают, жеманно опускают глаза и все-таки слушают друг друга. Похабная женщина, она пичкает Мэню противными сплетнями. Мэня ей подражает: покрывает щеки румянами и пудрит добела нос. Что, казалось бы, смешного в Симхе? Чистокровный пролетарий: и дед его и прадед стояли за наковальней. Плотный, широкогрудый, с большими, сильными руками, он всегда одет с иголочки. Сапоги на нем блестят, сорочка накрахмалена, брюки заглажены, ни перышка на нем, ни пылинки. Одежда на Симхе не старится: сапогам десять лет, пиджаку столько же, брюкам пошло седьмое лето. Шейндл говорит: он не касается земли и знать ее не хочет. Наплевать ему на всех, чище его нет человека. Аккуратность этого самолюбца, твердит она, омерзительна, каждое движение как бы говорит: «Я вам не чета».
— Дорогой мой Симха, — ласково обращается к нему Шейндл, — почему вы ничего не едите? Ешьте на здоровье, пейте. Угощайте Мэню, вы не ухаживаете за ней.
Мне не до жены, она опьянела, и язык ее бойко скачет, несется.
— Разок я заставила его таки быть кавалером, — рассказывает она подруге обо мне, — он стоял на коленях и, как графине, целовал мои руки.
— Вот как, расскажите, это очень интересно, — неожиданно вмешивается в беседу Симха-калека.
Шейндл-красотка толкает Юзика в бок и ухмыляется окружающим. Любопытная история, они с удовольствием послушают.
Я сердито отодвигаю свой стул. Какое им дело до всего этого?
Мэня выпивает две рюмки водки, засовывает в рот огурец и смеется.
— Когда мой милый вселился к Шейндл на квартиру, я снимала комнату рядом. Сосед понравился мне с первого же взгляда. Вечерами делать нечего, подсяду к его двери и заглядываю в щелку. Ой, люблю подсматривать, пропади все на свете. Вижу, мальчик мой зачитывается книгой. Сидит день и ночь, рукой головку подопрет, не отрывается. На что это, думаю, он глазки пялит? Пробираюсь к нему в комнату, раскрываю книгу — стыд и позор. Голые женщины, паскудные бабы, — тошно смотреть. Надо парня спасти, пропадет мой «авангард» ни за что ни про что. Являюсь к нему и прямо выкладываю: «Хоть я и девушка, все это знают, и говорить об этом мне неудобно, но если уж так сильно приспичило вам, возьмите женитесь. Больше проку, чем портить себе кровь…»
Шейндл низко склонилась над столом, ноздри ее вибрируют, глаза широко раскрыты. Манжета ее кофты утонула в желтом соусе, золотая струя бежит, расползается. Симха плотно закрыл один глаз, зубами захватил край бородки, жует и обсасывает ее. У Юзика на лице все та же улыбка.
— …Мой парень смутился, давай придумывать басни. Мужчины — не мужчины, женщины — не женщины, это так просто, для чтения, учебник анатомии… Назавтра та же история, на третий
Болтовня Мэни раздражает меня, и я прошу ее замолчать, постыдиться людей. Мэня пьяная, смеется, хохочет. Будьте спокойны, она доскажет историю до конца.
— Лежу себе и думаю, как мне дурака на путь наставить. «Укройте мне ноги!» — капризничаю я. Он укрывает и уходит к себе…
Хохот заглушает последние слова. Даже Юзик смеется. Он раскрыл большой рот и гогочет, ржет протяжно и весело, как застоявшийся конь.
Я снова прошу Мэню замолчать, гнев душит меня, руки готовы в нее вцепиться. Она еще громче смеется. Видали муженька? Сколько страсти и пыла, взбудораженный лев! Историю она все-таки доскажет.
— Ты фабричная дура! Противная торговка! — вскрикиваю я, готовый уйти, но Симха и Шейндл удерживают меня.
— Опомнитесь, бог с вами… вы расстраиваете наш праздник, — повторяют они наперебой. — Не уходите, останьтесь, мы просим…
Симха ходит по комнате взад и вперед. Гуттаперчевый воротничок «композиция» подпирает его гордую голову, крупный рубин сверкает на груди, затмевает искру желтого галстука и алую гвоздику в петлице.
— Поздравляю вас, Шейндл, от чистого сердца, — говорит Мэня и целует ее.
Бледная и растерянная, она поднимает полный до краев бокал, вино по ее руке стекает на скатерть.
— Дай бог, Шейндл, — скорбно звучит голос моей жены, — чтобы ваша жизнь сложилась лучше моей. Дело прошлое, я горько ошиблась.
На глазах ее слезы, она тяжело опускается на стул.
— Как вам, Мэня, не стыдно, что вы говорите… — совестит ее Шейндл. Она отмахивается от Мэни и заговаривает о ценах на вазелин. Что ни день — повышение, цены бешено скачут, если дальше так пойдет, «вечная красота» будет стоит два с полтиной…
Мэня плачет, заливается, никто ее не пожалеет, что за свет настал, друзья — не друзья, муж хуже чужого.
Так ей и надо, внутренне торжествую я, пусть держит язык за зубами. Как можно рассказывать такие вещи на людях? Царский режим не дал ей должного воспитания, но все же надо знать меру всему. Следовало бы, конечно, и мне удержаться, не оскорблять ее… Обзывать жену «фабричной дурой» — на что это похоже? И Юзик и Симха уже, вероятно, осудили меня. Надо извиниться, попросить прощения, пока не поздно.
— Не сердись, Мэня, я не должен был так выражаться.
— Уйди от моих глаз, грабитель, — истошно вопит она, — несчастный трепач! Доля моя горькая, печальная. Провались ты с бандитами-большевиками, чтоб памяти о вас не осталось!
Это Шейндл ее научила. Торговка мазью ей не подруга, надо их разлучить.
— Кого ты мараешь, Мэня? Своих же друзей пролетариев?
— «Пролетариев»! Погибель на вас, котовьё! Несчастные мазурики! До вас только люди и жили. Начальник был начальником, хозяин — хозяином. Хорошенькая власть, погибель на нее: Иван Цюрупа — директор, а мой красавчик — офицер.