История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

Сиповский Василий Васильевич

Вопросъ о «народности» въ русской критик.

Затмъ важно, что по поводу романа возникъ вопросъ о томъ, что такое «народность» въ лнтератур: одни критики признавали за романомъ значеніе произведенія "національнаго", другіе усмотрли въ немъ неудачное подражаніе Байрону. Изъ спора выяснилось, что «народность» первые увидли не тамъ, гд ее нужно было видть, a вторые просмотрли оригинальность Пушкина. Никто изъ критиковъ не оцнилъ это произведеніе, какъ «реалистическое», за то многіе напали на форму его, указывали недостатки плана, несерьезность содержанія…

Отзывъ Полевого.

Изъ наиболе серьезныхъ отзывовъ о роман надо признать статью Полевого, — онъ увидлъ въ роман "литературное caprissio",

образчикъ "шутливой поэмы", въ дух «Беппо», — онъ оцнилъ простоту и живость пушкинскаго разсказа. Онъ первый назвалъ романъ Пушкина "національнымъ": "мы видимъ свое, слышимъ свои народныя поговорки, смотримъ на свои причуды, котрыхъ вс мы не чужды были нкогда". Эта статья вызвала оживленную полемику. Въ образ «Татьяны» изъ современныхъ критиковъ только одинъ увидлъ полную самостоятельность пушкинскаго творчества; Татьяну онъ поставилъ выше черкешенки, Маріи и Заремы.

Вопросъ о "байронизм" въ роман.

Критики, доказывавшіе, что "Евгеній Онгинъ" — подражаніе байроновскимъ героямъ, все время утверждали, что Байронъ выше Пушкина, и что Онгинъ, "существо пустое, ничтожное и обыкновенное", ниже своихъ прототиповъ. Въ сущности, въ этомъ отзыв о геро Пушкина, — было больше похвалы, чмъ порицанія, — Пушкинъ нарисовалъ «живой» образъ, не идеализировавъ его, чего сказать о Байрон нельзя.

Отзывъ Надеждина.

Надеждинъ не придавалъ серьезнаго значенія роману, — лучшимъ произведеніемъ Пушкика, по его мннію, оставалась поэма "Русланъ и Людмила". На романъ Пушкина онъ предлагалъ смотрть, какъ на "блестящую игрушку", которую слишкомъ превозвосить и порицать не стоитъ.

с) Михайловскій періодъ въ творчеств Пушкина. Лирика этого періода. "Желаніе славы".

с) Михайловскій періодъ въ творчеств Пушкина. Изъ стихотвореній этого періода автобіографическое значеніе имютъ слдующія: «Коварность», "Сожженное письмо", "Къ А. П. Кернъ", "Желаніе славы", "19 октября 1825 г.", "Зимній вечеръ". Изъ этихъ произведеній въ стихотвореніи "Сожженное письмо" справедливо видятъ слды увлеченія Пушкина гр. Воронцовой: [35] въ стихотвореніи "Желаніе славы", и въ посланіи "Къ А. П. Кернъ" можно видть поэтическое выраженіе той страсти, которая завладла поэтомъ, когда онъ встртился въ деревн съ красавицей-Кернъ. Это чувство не было спокойнымъ, — оно на первыхъ-же порахъ надлило поэта разочарованіями, тревогами:

35

Во время пребыванія Пушкина въ Михайловскомъ, онъ, время отъ времени, получалъ письма съ юга, запечатанныя печатью съ тми же знаками, что были вырзаны на его перстн (см. стих. "Талисманъ"). Эти письма Пушкинъ сжигалъ сейчасъ же посл прочтенія.

Я наслажденіемъ весь полонъ былъ — я мнилъ,Что нтъ грядущаго, что грозный день разлукиНе прйдетъ никогда… И что же? Слезы, муки,Измны, клевета, — все на главу моюОбрушилося вдругъ…

Поэтъ весь полонъ былъ "желанія славы" только для того, чтобы дорогая ему женпщна была всечастно «окружена» его славой,-

…чтобъ громкою молвоюВсе, все вокругъ тебя звучало обо мн…

"Къ А. П. Кернъ".

Гораздо спокойне другое стихотвореніе, посвященное той-же Кернъ: "Къ А. П. Кернъ" ("Я помню чудное мгновенье"…). Здсь нтъ мятежной

страсти — здсь чисто-эстетическое наслажденіе отъ созерцанія чистой женской красоты, воплощенной въ прекрасномъ "мимолетномъ видніи". "Геній чистой красоты", съ «милыми», "небесными чертами", предсталъ предъ нимъ и наполнилъ его душу самыми высокими настроеніями, -

И сердце бьется въ упоеньиИ для него воскресли вновь,И божество, и вдохновенье,И жизнь, и слезы, и любовь!..

"Зимній вечеръ".

Отношенія къ старух-нян выразились въ прочувствованномъ стихотвореніи: "Зимній вечеръ". Поэтъ, заброшенняй въ деревенское захолустье, скороталъ здсь много долгихъ зимнихъ вечеровъ, съ глазу на глазъ, со своей старухой-няней. Поэтъ именуетъ ее "доброй подружкой" его "бдной юности" и проситъ спть ему псню о томъ, "какъ синица тихо за моремъ жила", "какъ двица за водой поутру шла"…

Интересъ къ народной поэзіи.

Изъ этихъ псенъ старухи-няни выросъ его интересъ къ народной поэзіи, и ко времени пребыванія его въ Михайловскомъ относятся сдланныя имъ записи народныхъ псенъ и сказокъ. [36] Кром простыхъ «записей» онъ испробовалъ свои силы и въ подражаніяхъ": опыты эти оказались до такой степени удачны, что впослдствіи Киревскій, знатокъ народной русской псни, безъ помощи поэта не былъ въ состояніи ршить, какія изъ этихъ "псенъ" только «записаны» имъ, какія были «сочинены». [37]

36

"Какъ за церковью, за нмецкою", "Во лсахъ дремучіихь", "Въ город, то было, въ Астрахани", "Какъ на утренней зар, вдоль по Кам, по рк", "Во славномъ город во Кіев".

37

Къ этимъ первымъ «опытамъ» создать русскую псню относятся слдующія: "Только что на проталинкахъ весеннихъ", "Колокольчики звенятъ", "Черный воронъ выбиралъ блую лебедушку", баллада "Женихъ".

Интересъ къ древне-русской письменности.

Заинтересовался въ это время Пушкинъ и русскими лтописями, перечитывалъ житія святыхъ (въ Четьяхъ-Минеяхъ и въ Кіево-Печерскомъ Патерик) и легенды.

Интересъ къ творчеству другихъ народовъ и эпохъ.

Его вниманіе въ это время одинаково привлекаетъ къ себ творчество всхъ народовъ и всхъ временъ. Въ результат, создались произведенія, врод "Испанскаго романса" ("Ночной зефиръ"), переводы изъ Аріосто, "съ португальскаго"; подъ вліяніемъ чтенія Корана, пишетъ онъ свои замчательныя "Подражанія Корану"; подъ вліяніемъ чтенія Библіи — создаетъ замчательное стихотвореніе «Пророкъ» ("Духовною жаждою томимъ") и пишетъ подражаніе "Псни псней".

"Пророкъ".

Эти "библейскія" произведенія, подражанія «Корану», народныя псни и творчество въ дух испанской поэзіи — это явленія одного порядка, указывающія лишь на разростающуюся ширину и глубину интересовъ поэта, на окончательное отреченіе его отъ исключительнаго субъективизма юношескихъ лтъ, когда онъ творилъ только "изъ себя" (лирика) и "про себя" ("субъективныя поэмы"). Поэтому и стихотвореніе «Пророкъ» никакого отношенія не имло къ пушкинскимъ взглядамъ на поэзію, — это произведеніе представляетъ собою только удивительно-яркое, художественное воспроизведеніе библейской картины (превращеніе простого человка въ пророка) и больше ничего.