История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

Сиповский Василий Васильевич

Вліяніе Карамзина.

О вліяніи "Исторіи Государства Россійскаго" Карамзина на драму Пушкина много говорено было въ русской критик. Современники Пушкина готовы были видть въ его пьес "отрывки изъ X и XI т. исторіи, передланные въ разговоры". Несомнино, въ происхожденіи драмы Исторія эта сыграла большую роль: X и XI томы, заключающіе въ себ эпоху еодора Іоанновича, Бориса Годунова и Смутнаго времени вышли въ свтъ въ 1824-омъ году, т. е. за годъ до написанія "Бориса Годунова". Уже эта хронологическая близость позволяетъ утверждать, что интересъ къ личиости Бориса y Пушкина сложился подъ вліяніемъ Карамзина. Такимъ образомъ, его "Исторія" — главный источникъ историческихъ свдній Пушкина. Оттого, слдуя за Карамзинымъ, Пушкинъ считаетъ Бориса виновникомъ смерти Дмитрія; изъ его "Исторіи" почерпаетъ онъ пониманіе характеровъ многихъ другихъ дйствующихъ лицъ. Слдуя за Карамзинымъ, усваиваетъ его морализующую точку зрнія на исторію: преступленіе наказывается, добродтель вознаграждается. Но велікій поэтъ сумлъ спасти свое промзведеніе отъ нехудожественности, которая явилась бы въ случа слищкомъ односторонняго пользованія такой тенденціей, — объясняя причины паденія Бориса, онъ, кром моральныхъ причинъ, внесъ и историческія, и психологическія (недовольство Борисомъ бояръ и народа, характеръ самого Бориса). Такъ же свободно использовалъ Пушкинъ историческіе матеріалы, — онъ настолько не былъ порабощенъ "Исторіей", — что, во многихъ отношеніяхъ,

дополняетъ ее свдніями, почерпнутыми изъ другихъ источниковъ, которыми Карамзинъ не воспользовался. [42]

42

Подробный разсказъ Пимена о смерти еодора взятъ изъ "Житія царя еодора Ивановича"; подробности пораженія Самозванца (издыхающій конь), пропущенныя въ "Исторіи" Карамзина, взяты изъ исторіи Щербатова; въ вопрос о закрпощеніи крестьянъ Пушкинъ отошелъ отъ Карамзина и примкнулъ къ мннію Татищева; при обрисовк Марины, Пушкинъ воспользовался "Краткою повстью о бывшихъ въ Россіи самозванцахъ". Карамзинъ радужными красками изобразилъ избраніе народомъ Годунова на царство: ликованіе толпы, ликованіе бояръ, — такова картина этого избранія; тмъ непонятне въ его изложеніи длается крутая перемва въ отношеніи народа къ Борису во вторую половину его царствованія. Перемна въ поведеніи царя Карамзинымъ тоже не выяснена. Мы видли выше, что вс эти недостатки Карамзина Пушкинъ поправилъ, по своему разработавъ психологію бояръ, народа и Бориса (народъ при избраніи Бориса — бояре). Акад. Ждановъ указываетъ, кром лтопиосей, на слдующія сочиненія, облегчившія Пушкину трудъ самостоятельно оцнивать изображаемую имъ эпоху: "Новый Лтописецъ", "Сказаніе Авраама Палицына", "Грамота объ избраніи Бориса Годунова" и нк. др.

Пушкинъ, какъ историкъ.

Удержавшись отъ односторонности историка-моралиста, Пушкинъ, благодаря этому, сталъ невзмримо выше Карамзина въ пониманіи событій, — выдвинулъ боярство въ дл подготовки перваго самозванца, онъ, первый изъ русскихъ историковъ, указалъ на стихійное значеніе въ исторіи народныхъ массъ. [43]

Вляніе произведеній древней письменности на драму.

Наконецъ, самъ Пушкинъ указалъ на литературное значеніе лтописи своей драмы. Образъ Пимена-лтописца весь сложился изъ этого изученія великимъ поэтомъ лтописей. Онъ самъ такъ говоритъ о своемъ лтописц: "въ немъ собралъ я черты, плнившя меня въ нашихъ старыхъ лтописяхъ: умилительная кротость, младенческое и, вмст, мудрое простодушіе, набожное усердіе ко власти царя, данной Богомъ, совершенное отсутствіе суетности, дышатъ въ сихъ драгоцнныхъ памятникахъ временъ давно-минувишихъ, между коими озлобленная лтопись кн. Курбскаго отличается отъ прочихъ лтописей, какъ бурная жизнь Іоаннова изгнанника отличалась отъ смиренной жизни безмятежныхъ иноковъ".

43

Совершенно фальшиво представленъ Карамзинымъ «народъ»: "народы всегда благодарны: оставляя небу судить тайну Борисова сердца, Россіяне искренно славили царя, когда онъ, подъ личиною добродтели, казался имъ отцомъ народа, но, признавъ въ немъ тирана, естественно возненавидли его и за настоящее, и за минувшее; въ чемъ, можеть быть, хотли сомнваться, въ томъ снова удостоврились, и кровь Дмитріева явне означилась для нихъ".

Наряду съ чтеніемъ лтописей, должно быть поставлено чтеніе житій святыхъ, Четей-Миней, которыми увлекался Пушкинъ въ с. Михайловскомъ. Вс эти старинныя произведенія помогли ему уловить тотъ колоритъ историческій (couleur historique), который исчезаетъ въ изложеніи этой эпохи y Карамзина и другихъ тогдашнихъ историковъ. Очевидне всего, это сказалось на стил дйствующихъ лицъ: онъ пестритъ архаизмами: "сосудъ дьявольскій", "наряжены городъ вдать", "соборомъ положили", "по старин пожалуемъ", «кладезь», «днесь», «зане» и др.

Вліяніе псевдоклассиковъ-драматурговъ. «Attalie» Расина.

Но, кром этихъ «источниковъ» драмы, отмченныхъ самимъ поэтомъ, изслдователи указываютъ еще немало другихъ. [44] Такъ, рядомъ съ господствующимъ вліяніемъ Шекспира, умстились и вліянія псевдоклассиковъ (напр., Расина). Мы видли уже, что Пушкинъ, какъ человкъ, всегда былъ очень разностороннимъ, — такими же особенностями отличался онъ, какъ писатель: онъ признавалъ большія достоинства за Корнелемъ и Расиномъ. "Я классицизму честь отдалъ" — говоритъ онъ самъ. "Каюсь, что я въ литератур скептикъ, сказалъ онъ однажды, — что вс ея секты для меня равны, представляя каждая свою выгодную и невыгодную сторону". "Односторонность есть пагуба мысли", писалъ онъ Катенину. "Поэзія бываетъ исключительною страстью немногихъ, родившихся поэтами, писалъ онъ. Она объемлетъ вс наблюденія, вс усилія, вс впечатлнія жизни". Этотъ «эклектизмъ», умніе везд находить интересное, заставили Пушкина, въ нкоторыхъ частностяхъ своей драмы, примквуть къ Расину, который въ героин своей трагедіи «Аthalie» нарисовалъ образъ, аналогичный Годунову. Аталія приказала умертвить царевича Жоаса и сама завладла царствомъ Изравля. Престолъ ея нетвердъ. Она заботится о народ, но онъ настроенъ противъ нея враждебно. Она это чувствуетъ, мучается отъ зловщаго сна, окружаетъ себя кудесниками и колдунами, прибгаетъ къ насильственнымъ мрамъ, но ничто не спасаетъ ея, — она погибаетъ. Шуйскій и Воротынскій находятъ себ прототипы въ нкоторыхъ дйствующихъ лицахъ этой трагедіи; роль, отведенная народу, тожественна въ обихъ пьесахъ, — это особенно характерно. Сходство наблюдается и въ томъ поученіи, которое выслушиваютъ царевичъ въ трагедіи «Athalie» и царевичъ въ "Борис Годунов". Но, кром всхъ этихъ частностей, есть боле важныя основанія сближать Пушкина съ псевдоклассиками. Въ своей пьес нашъ поэтъ изобразилъ лишь моментъ кризиса, какъ это было принято и въ классической трагедіи: передъ читателемъ нтъ постепеннаго зарожденія и развитія страсти въ душ героя, какъ y Шекспира. Кром того, романтики, подражая Шекспиру, всегда старались выдвинуть интересъ дйствія вншняго, интересъ развитія сложныхъ и чрезвычайныхъ событій [45] — въ Борис Годунов замчается простота построенія. Кром того, въ отличіе отъ Шекспира и романтиковъ, Пушкинъ приблизился къ псевдоклассикамъ и въ томъ отношеніи, что обнаружилъ въ своей пьес стремленіе къ морализаціи.

44

Такъ, въ трагедіи Шиллера: "Димитрій Самозванецъ" разговоръ Самозванца съ Одовальскимъ при переход русской границы напоминаетъ разговоръ пушкинскаго Самозванца съ Курбскимъ. Мовологъ Годунова: "Достигъ я высшей власти" довольно близко по настроенію и содержанію, подходитъ къ "дум" Рылева: "Бориісъ Годуновъ".

45

Въ этомъ отношеніи, боле въ романтическомъ дух развитъ характеръ Самозванца.

"Моралъ" пушкинской драмы. "Идейный преступникъ". Мораль драмы.

Впрочемъ, мораль пушкинскаго произведенія

гораздо интересне съ этической стороны, чмъ нехитрый дидактизмъ псевдоклассиковъ. Впервые въ русской литератур, задолго до романа Достоевскаго "Преступленіе и наказаніе", Пушкинъ въ своей драм поднялъ вопрось о значеніи личности, о свобод того индивидуализма, который выступаетъ на борьбу съ условіями общественности. [46] Въ такой постановк вопроса Пушкинъ далеко отходитъ отъ псевдоклассиковъ. Герой классической трагедіи — представитель "общечеловческихъ" свойствъ, — онъ страдаетъ, или наслаждается, гибнетъ, или побждаетъ въ предлахъ такихъ страстей, которыя, въ разной мр, могутъ быть свойственны людямъ всхъ странъ и временъ. Романтики выдвинули «личность», какъ протестъ противъ общества, — оттого ихъ заинтересовалъ типъ реформатора, революціонера, заговорщика, узурпатора. [47] Борисъ — герой такого-же типа: онъ — "идейный преступникъ", переступившій законы человческаго общежитія ради опредленной и высокой цли. Если имъ и владло властолюбіе, то, въ равной мр, онъ мечталъ о власти для того, чтобы разумнымъ управленіемъ упрочить благосостояніе родной страны. Но, переступивъ законъ человческій, онъ находитъ кару въ собственномъ сознаніи. Въ такомъ же положеніи были нкоторые герои Гете и Шиллера. [48] Почти вс эти герои думали, что "цль оправдываетъ средства", что "нсколько капель человческой крови" — сущее ничто — и вс были наказаны муками совсти. Такимъ образомъ, высокая мораль драмы Пушкина сводится къ мысли, что счастье даже цлаго человческаго рода не можетъ быть куплено цной насильственной смерти "одного изъ малыхъ сихъ". Оптимистъ по натур Пушкинъ врилъ въ неминуемое торжество правды, врилъ что по собственному его признанію, "лучшія и простйшія измненія суть т которыя приходятъ отъ одного улучшенія нравовъ, безъ насильственныхъ потрясеній политическихъ, страшныхъ для человчества". Въ это время, "примирившись съ жизнью", онъ былъ уже противникомъ всякой насильственности — безразлично — сверху, или снизу. Такимъ образомъ, въ своей драм Пушкинъ опредленно сталъ за ограниченіе крайняго развитія индивидуализма ненарушимостью нкоторыхъ завтовъ и признаніемъ правъ за всякой личностью, какъ бы ни была она мала. Эта высокая идея — отблескъ той широкой, міровой любви къ человчеству, которая сдлалась въ послдній періодъ основой пушкинскаго міросозерцанія.

46

Ср. постановку этого вопроса въ "Кавказскомъ Плнник", «Цыганахъ», "Евгеніи Онгин".

47

См. мою "Исторію словесности" II, 204.

48

Гецъ — изъ гетевскаго "Гецъ-фонъ Берлихингенъ", Фіеско — изъ шекспировского "Заговоръ Фіеско", Марино — изъ байроновскаго "Марино Фальери", его же "Сарданапалъ".

Въ этомъ отношеніи, Пушкинъ выше Шекспира, который совсмъ не задается этическими вопросани. Его Макбетъ совершаетъ преступленія, мучается ими, но продолжаетъ ихъ совершать… Для него преступленіе становится преступленіемъ только въ силу того зла, которое онъ причиняетъ людямъ — Дункану, Макдуффу и др., a не по отношенію къ нему самому. Пушкинъ же вс свои интересы переноситъ на душу самого преступника, какъ впослдствіи Достоевскій — на душу Раскольникова. [49]

49

Ср. восклицаніе Сонечки Мармеладовой, обращенное къ Раскольникову: "что вы надъ собой сдлали".

Отношеніе Пушкина къ своей драм.

Пушкинъ съ большимъ интересомъ относился къ своей драм. "Писанная мною въ строгомъ уединеніи, говоритъ онъ, вдали охлаждающаго свта, плодъ добросовстныхъ изученій, постояннаго труда, трагедія сія доставила мн все, чмъ писателю насладжться дозволено: живое занятіе вдохновенію, внутреннее убжденіе, что мною употреблены были вс усилія". Изслдователямъ приходится только признать всю справедливость этихъ словъ, — драма Пушкина есть плодъ долгихъ и добросовстныхъ изученій. Она была "новымъ словомъ" въ русской литератур, и въ ней Пушкинъ сознательно выступалъ новаторомъ и реорганизаторомъ нашей драмы: онъ самъ говорилъ: "успхъ, или неудача моей трагедіи будетъ имть вліяніе на преобразованіе нашей драматической системы". Онъ опасался, что публика не пойметъ его произведенія, что ея "робкій вкусъ", скованный еще классицизмомъ, не стерпитъ такихъ «новшествъ», съ которыми выступалъ онъ. Вотъ почему онъ не сразу и "съ отвращеніемъ ршился выдать ее въ свтъ"…

Независимость Пушкина, какъ писателя.

Изъ всего вышесказаннаго видно, какъ независимо отнесся Пушкинъ и къ Шекспиру, и къ Карамзину, и къ псевдоклассикамъ. Онъ старался выработать свое собственное пониманіе «драмы»: онъ стремился стать выше лиературныхъ партій и школъ, признавая единственнымъ мриломъ оцнки произведеній искусства — свою художественную совсть. "Драматическаго писателя должно судить по законамъ, имъ саимъ надъ собой признаннымъ", — писалъ онъ Бестужеву. Мы видли, что онъ, во многихъ отношеніяхъ, критически относился къ классикамъ и романтикамъ, — такъ, онъ даже призналъ, что погоня за "правдоподобіемъ" лишила пьесы обихъ литературныхъ школъ естественности.

Особенности драмы Пушкина.

Подводя итогъ всему сказанному, мы признаемъ, что — 1) отъ драмы Пушкинъ требовалъ соединенія психологическаго анализа съ исторической врностью въ изображеніи эпохи (couleur historique); 2) не признавалъ правилъ о трехъ единствахъ, считая, что народные заковы шекспировскихъ пьесъ боле сродственны нашему театру; 3) въ обрисовк характеровъ онъ слдовалъ за Шекспиромъ (сложность характеровъ героевъ); 4) въ построеніи пьесы онъ оказался оригинальнымъ, одинаково отойдя отъ Шекспира и классиковъ, и одинаково пользуясь тми и другими; 5) въ идейномъ отношеніи онъ сталъ выше Шекспира и классиковъ.

Отношеніе критики.

Опасенія Пушкина, что его драма не будетъ понята русской критикой вполн оправдались: только немногіе избранные друзья поэта пришли въ восторгъ отъ его произведенія, да и то восторгъ этотъ не былъ связанъ съ глубокимъ пониманіемъ всего великаго значенія этой драиы. За то публика и критика обнаружили полное ея непониманіе. Графъ Бенкендорфъ, отъ имени государя, рекомендовалъ передлать драму въ романъ, въ род вальтерскоттовскихъ. Критика назвала Бориса Годунова "убогой обновой", "школьною шалостью", собраніемъ нсколькихъ холодныхъ историческихъ сценъ, переложеніемъ "Исторіи Государства Россійскаго" въ діалогъ… Противники Карамзина поэтому сдлались и противниками пушкинской драмы. Надеждинъ отозвался о произведеніи Пушкина такъ: "ни комедія, ни трагедія, ни чортъ знаетъ что!"; находя достоинства въ обрисовк нкоторыхъ лицъ, онъ всю пьесу обрекалъ на "сожженіе". Изъ критиковъ, боле снисходительныхъ, надо назвать Полевого, который призналъ въ драм "шагъ къ настоящей романтической драм"; несмотря на многочисленные «недостатки» драмы (близость къ Карамзину, несоблюденіе правилъ «романтической» драмы, историческіе промахи) онъ рискнулъ признать "Бориса Годунова" произведеніемъ, наиболе типичнымъ для Пушкина, но, тмъ не мене, и онъ не признавалъ за нашимъ великимъ поэтомъ права встать въ ряды "европейскихъ писателей".