История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1
Шрифт:
"Перевоспитаніе" русскаго общества.
Но опека правительства направлялась не только на искорененіе изъ русскаго сознанія чужихъ «ненародныхъ» идей, но и на воспитаніе тхъ идеаловъ, которые считались «истинно-народными». Въ этомъ отношеніи, правительство дйствовало очень умло, и, въ конц концовъ, создало въ русскомъ обществ преувеличенное понятіе о міровомъ значеніи своего отечества. [52]
Міровоззрніе русскихъ "націоналистовъ".
52
Эта "націоналистическая" политика русскаго правительства имла и положительную сторону: посылка русскихъ молодыхъ ученыхъ въ западные университеты и славянскія земли, открытіе ученыхъ обществъ, этнографическихъ и исторнческихъ, — все это содйствовало быстрому развитію русской науки, этнографіи; благодаря поддержк правнтельства выдвинулось теперь немало талантливыхъ ученыхъ этнографовъ-археологовъ. См. подробне y Пыпина "Исторія русской этнографіи", ч. I и III.
Посл вковъ рабскаго преклоненія передъ западомъ теперь массы русскаго общества прониклись презрніемъ къ этому западу; любовь къ родин, теперь обратилась y многихъ въ національное самомнніе, не желавшее видть y себя ничего плохого. "Сущность этого представленія состояла въ томъ, что Россія
"Россія и во внутреннемъ своемъ быт непохожа на европейскіе народы. Ее можно назвать вообще "особою частью свта"; со своими особыми учрежденіями, съ древней врой, она сохранила патріархальныя добродтели, малоизвстныя народамъ западнымъ. Таковы, прежде всего, — народное благочестіе, полное довріе народа къ предержащимъ властямъ и безпрекословное повиновеніе; такова простота нравовъ и потребностей, не избалованныхъ роскошью и не нуждавшихся въ ней. Нашъ бытъ удивляетъ иностранцевъ и иногда вызываетъ ихъ осужденія, но онъ отвчаетъ нашимъ нравамъ и свидтельствуетъ о неиспорченности народа; такъ, крпостное право (хотя и нуждающееся въ улучшеніи) сохраняетъ въ себ много патріархальнаго, — хорошій помщикъ лучше охраняетъ интересы крестьянъ, чмъ могли бы они сами, и положеніе русскаго крестьянина лучше положенія западнаго рабочаго. На этихъ основаніяхъ Россія процвтаетъ, наслаждаясь внутреннимъ спокойствіемъ. Она сильна своимъ громаднымъ протяженіемъ, многочисленностью племенъ и патріархальными добродтелями народа. Извн она не боится враговъ; ея голосъ ршаетъ европейскія дла, поддерживаетъ колеблющійся порядокъ; ея оружіе, милліонъ штыковъ, можетъ поддержать это вліяніе и ему случалось наказывать и истреблять революціонную крамолу. Есть недостатки въ практическомъ теченіи длъ, но они происходятъ не отъ несовершенства законовъ и учрежденій, a отъ неисполненія эттхъ законовъ и отъ людскихъ пороковъ". [53] (Пыпинъ) Эта утопія была красивой и стройной системой, льстящей національному самолюбію, и потому она имла полный успхъ въ значительной части русскаго общества. Многіе видные общественные дятели, литераторы и публицисты вдохновлены были ею и легко приспособились къ этимъ идеаламъ "оффиціальной народности".
53
Ср. слова Карамзина, что для Россіи нужна не конституція, a "добродтельные губернаторы".
Критика этого міросозерцанія.
Лишь немногіе общественные дятели не поддались обаянію этой системы; они доказывали, что, вслдствіе примненія такой системы, русское общество лишено самодятельности, и въ умственно-нравственномъ, и въ матеріально-экономическомъ отношеніи; охраняя «народную» самобытность, система эта не допускала въ Россію ни смлыхъ выводовъ европейской науки, ни желзныхъ дорогъ; «самобытность» кончалась умственною и матеріальною бдностью и отсталостью (Пыпинъ). Крымская война доказала справедливость такого критическаго отношенія къ показному блеску николаевской Россіи: отсутствіе гласности прикрывало злоупотребленія, вра въ добродтели русскаго народа не оправдалась фактами: народъ коснлъ въ невжеств и бднлъ отъ солдатчины, бднлъ отъ того, что русская промышленность прозябала, торговля была въ рукахъ иностранцевъ, пути сообщенія были плохи. Но вс эти недостатки русской дйствительности замчались сперва лишь и многими дятелями, — они сдлались ясны всмъ, когда крымская война показала, что одной физической силы для процвтанія государству мало, — нужно образованіе, нужна гласность, самодятельность общества, взаимное уваженіе сословій и сознательная любовь къ родин…
Идейное содержаніе жизни передового русскаго общества въ эту эпоху.
На передовомъ русскомъ обществ отразились ярко послдствія новой политики правительства: такъ какъ сфера живыхъ общественныхъ интересовъ была закрыта, многіе примкнули къ идеямъ "оффиціальной народности" — въ силу вры, искренняго убжденія, или по причинамъ чисто-эгоистическимъ (Швыревъ, Погодинъ, отчасти Пушкинъ и Гоголь). Другіе же — или замкнулись въ сфер своей интимной, личной жизни (Лермонтовъ), или сосредоточили свою дятельность въ области чистаго искусства (отчасти Пушкинъ), отвлеченной философіи (кружокъ Станкевича) и морали (Гоголь). Наконецъ, третьи — занялись вопросами философско-политическими; хотя эти интересы и отличались отвлеченностью, но, всетаки, во многихъ своихъ взглядахъ на прошлое, настоящее и будущее Россіи эти политики-теоретики ("славянофилы" и "западники") разошлись съ господствующиии взглядами "оффиціальной народности". Наконецъ, четвертые, несмотря на всю трудность своего положенія, отъ умствованій отвлеченныхъ переходили иногда къ живымъ вопросамъ современности, разршая ихъ отнюдь не въ дух большинства; ихъ можно отнести къ групп ярко-оппозиціонной по отношенію къ идеаламъ правительства и массы русскаго общества. (Герценъ, Блинскій, отчасти Чаадаевъ).
Чаадаевъ.
Въ лиц Чаадаева "оффиціальная народность" встртила ршительнаго противника. Въ самый разгаръ общаго упоенія чувствами патріотизма и народной гордости онъ выступилъ въ неблагодарной роли непримиримаго скептика. Это былъ человкъ для своего времени очень образованный, съ философскимъ складомъ ума. Въ юности онъ былъ гусаромъ, принималъ участіе въ войн 1812 г., побывалъ за границей и оттуда вернулся съ запасомъ идей и интересовъ; въ эпоху Александра онъ былъ
Его первое "Философическое письмо" появилось въ "Телескоп" въ 1836-омъ году; всхъ писемъ должно было быть 5–6, но не вс могли бьггь напечатаны, и большинство изъ нихъ осталось въ рукописи. Въ первомъ письм онъ говоритъ о необходимости религіи, какъ главнаго культурнаго фактора.
Будучи «крайнимъ» западникомъ, онъ преклонялся передъ культурой запада и, въ основ этой культуры, подобно многимъ мыслителямъ западной Европы, увидалъ католицизмъ. [54] Все это заставило его пессимистически отнестись къ русской исторіи: причины нашей «отсталости» онъ увидалъ въ томъ, что мы никогда не шли вмст съ другими народами; мы не принадлежимъ, — говоритъ онъ, — ни къ одному изъ великихъ семействъ человчества, ни къ западу, ни къ востоку, не имемъ преданій ни того, ни другого. Мы существуемъ, какъ бы вн вренени, и всемірное образованіе человческаго рода не коснулось насъ… То, что y другихъ народовъ давно вошло въ жизнь, дла насъ до сихъ поръ есть только умствованіе, теорія… Обрашаясь къ русскому прошлому, онъ не увидлъ тамъ ни одного момента сильной, страстной дятельности, когда создаются лучшія воспоминанія поэзіи и плодотворныя идеи. Въ самомъ начал y насъ было дикое варварство, говоритъ онъ, потомъ грубое суевріе, затмъ жестокое, унизительное владычество завоевателей, — владычество, слды котораго въ нашемъ образ жизни не изгладились совсмъ и донын. Вотъ горестная исторія нашей юности".
54
Этотъ интересъ къ культурной роли религіи (католической) былъ однимъ изъ результатовъ эпохи францувской реставраціи (посл революціи) и романтизма, съ его идеализаціей среднихъ вковъ. Рядъ духовныхъ и свтскихъ писателей стали доказывать, что западноевропейская культура за все обязана должна быть католицизму. Ламенэ, Де-Местръ, Шатобріанъ ("G^enie de christianisme"), Миш'o — вотъ, главные дятели французской литературы, превозносившіе католицизмъ. Усиленіе вліянія католицизма въ Европ выразилось, между прочимъ, въ энергической дятельности іезуитовъ, которые и въ Россіи сумли окатоличить многихъ аристократовъ (Свчина, кн. Зинаида Волконская, Гагаринъ, Шуваловъ, Голицынъ). Великую культурную роль католичества превозносили даже нкоторые протестанты, — такъ, философъ Шеллингъ явился его идейнымъ поклонникомъ. Чаадаевъ былъ лично знакомъ съ де-Местромъ и Шеллингомъ.
"Существованіе темное, безцвтное, безъ силы, безъ энергіи" — вотъ, что увидлъ онъ въ прошломъ Россіи… "Нтъ въ памяти чарующихъ воспоминаній, нтъ сильныхъ наставительныхъ примровъ въ народныхъ преданіяхъ". Въ результат, какое-то вялое, равнодушное существованіе при полномъ отсутствіи идей долга, закона, правды и порядка… "Отшельники въ мір, мы ничего ему не дали, ничего не взяли y него, не пріобщили ни одной идеи къ масс идей человчества; ничмъ не содйствовали совершенствованію человческаго разумнія и исказили все, что сообщило намъ это совершенствованіе". Мы остались въ сторон отъ эпохи Возрожденія, крестовые походы не сдвинули насъ съ мста. Русское "христіанство", вслдствіе его культурной «инертности», онъ ставилъ на одну доску съ «абиссинскимъ». — Заключается письмо указаніемъ, что мы должны торопиться съ пріобщеніемъ себя къ культурному міру Западной Европы. Въ слдующихъ письмахъ онъ въ апоеоз представляетъ католичество и папу, мечтаетъ объ единеніи всхъ народовъ подъ покровомъ католической церкви… Тогда, писалъ онъ, начнется мирное развитіе общечеловческой культуры, — для этого протестантамъ надо вернуться въ лоно католичества, намъ отказаться отъ православія. Чаадаевъ договорился до того, что предложилъ отказаться отъ русскаго языка ради французскаго: "чмъ больше мы будемъ стараться амальгамироваться съ Европой, тмъ будетъ для насъ лучше" — заявляетъ онъ.
Отношеніе массы русскаго общества къ «письмамъ» Чаадаева. "Апологія сумасшедшаго"
Взрывъ негодованія вызвало это сочиненіе Чаадаева въ широкихъ кругахъ русскаго общества: "люди всхъ слоевъ и категорій оощества соединились въ одномъ общемъ вопл проклятія человку, дерзнувшему оскорбить Росйю; студенты московскаго университета изъявляли желаніе съ оружіемъ въ рукахъ мстить за оскорбленіе націи". Чтобы смягчить впечатлніе скандала, произведеннаго статьями Чаадаева, правительство объявило его «сумасшедшимъ». Онъ написалъ въ свое оправданіе еще новое политическое сочиненіе: "Апологія сумасшедшаго", въ которомъ опять отстаивалъ свои идеи, хотя и смягчивъ ихъ рзкость и опредленность. Онъ, не безъ примси легкаго презрнія, заговорилъ о "толп", его осудившей: "общее мнніе (la raison g^en^erale) вовсе не есть абсолютно справедливое (la raison absolue); инстинкты большинства бываютъ безконечно боле страстны", боле узки, боле эгоистичны, чмъ инстинкты отдльнаго человка; "здравый смыслъ народа вовсе не есть здравый смыслъ вообще". Затмъ онъ указывалъ, что "любовъ къ отечеству есть вещь прекрасная, но еще прекрасне любовь къ истин". И, обращаясь къ исторіи своего отечества, онъ вспоминаетъ Петра, — создателя русскаго «могущества», русскаго "величія"… Онъ пересоздалъ Россію благодаря общенію съ западомъ, благодаря порабощенію Россіи западу. Этотъ путь, по мннію Чаадаева, былъ правильный. Затмъ онъ критикуетъ мнніе лицъ, утверждающихъ, что намъ нечему учиться y запада, что мы принадлежимъ востоку и что наше будущее на восток. Попутно онъ высказывается рзко отосительно идеализаціи старины, — этого возвращенія къ "старымъ сгнивишимъ реликвіямъ, старымъ идеямъ, которыя пожрало время". Онъ говоритъ, что отечество свое любитъ не меньше своихь критиковъ, оскорбленныхъ его сочиненіями. "Я не умю любять отечество съ закрытыми глазаки, съ преклоненной головой, съ запертыми устами, — говоритъ онъ. Я люблю свое отечество такъ, какъ Петръ Великій научилъ меня любить его. Признаюсь, что y меня нтъ этого блаженнаго (b^eat) патріотизма, этого лниваго патріотизма, который устраивается такъ, чтобы видть все въ лучшую сторону, который засыпаетъ за свои иллюзіями".
Значеніе этихъ «писемъ». Отношеніе къ Чаадаеву его идейныхъ противниковъ.
"Философскія письма" Чаадаева полны историческихъ ошибокъ и фантазіи, но много было въ нихъ врнаго, хотя слишкомъ страстно-высказаннаго. Но главное значеніе ихъ не въ историческомъ содержаніи, a въ томъ скептическомъ отношеніи къ патріотическимъ "иллюзіямъ", которыми жило тогдашнее русское общество. «Письма» Чаадаева въ исторіи русскаго самосознанія сдлались тмъ мостомъ, который соединилъ свободную русскую мысль двухъ эпохъ — александровской и николаевской. Идейные противники его «славянофилы» высоко цнили его, какъ благороднаго человка и какъ смлаго публициста. Хомяковъ въ 1860-омъ году въ такихъ словахъ поминалъ его: "просвщенный умъ, художественное чувство, благородное сердце — таковы т качества, которыя всхъ къ нему привлекали; въ такое время, когда, повидимому, мысль погружалась въ тяжкій и невольный сонъ, онъ особенно былъ дорогъ тмъ, что онъ самъ бодрствовалъ и другихь побуждалъ"… Есть эпохи, въ которыя это — большая заслуга.