К достижению цели
Шрифт:
Итак, опять надвигается катастрофа. Где гарантия того, что голландцы из Берлина поедут на восток, а не вернутся вместе с Эйве на запад? Эйве, конечно, как настоящий спортсмен, готов довести соревнование до конца (хотя у него всего Р/г очка из 8), но если возникнет конфликт — с Берлина он считался нашим гостем, и мы обязаны были доставить его в Москву — не воспользуется ли этим предлогом Голландский шахматный союз, чтобы отозвать экс-чемпиона из турнира? Удастся ли тогда завершить матч-турнир и будет ли признан шахматным миром новый чемпион?
Нет, надо всем вместе ехать дальше. Объясняю Михаилу Михайловичу Вагапову (заместителю руководителя
«А в Варшаву позвонить можно?»
«В Варшаву — нельзя, а вот в Берлин — пожалуйста».
Звоним в Берлин заместителю политического советника СССР. Тот все понял, он будет связываться с Варшавой, просит позвонить ему минут через двадцать. Идем к начальнику поезда — просим задержать отправление: «Вообще не имею права. Но пассажиры счастливы, что едут с'шахматистами. А вы в Москве меня выручите?» Итак, состав не отправляется. Звоним снова в Берлин.
«Все в порядке. Министерство внутренних дел Польши дало распоряжение на границу...»
Ждем, никаких распоряжений нет. Звоним опять в Берлин — заместитель политсоветника удивляется, просит позвонить попозже. Через полчаса он сообщает, что говорил с Министерством иностранных дел — будет дано указание на границу. Ждите!
Ждем долго — все по-старому. Опять звоним. Заместитель советника обещает, что вновь свяжется с Варшавой. Через некоторое время узнаем от него, что канцелярия президента Берута уже в курсе дела и на сей раз осечки быть не должно.
Начальник поезда был уже в отчаянии, пассажиры в гневе. В Бресте тогда была пересадка (тележки под вагонами в те годы еще не меняли), и стало ясно, что поезд Брест — Москва нас ждать не будет — опоздание было уже больше пяти часов! Но вот пограничники разрешают голландцам следовать через Польшу — можно трогаться. Прошу, однако, начальника поезда повременить с отправлением, снова звоним в Берлин, благодарим заместителя политсоветника и просим договориться с Варшавой, чтобы наш поезд (он вышел из графика!) пропускали по Польше со всей возможной скоростью...
С опозданием на пять часов двадцать минут наконец трогаемся. Все стоянки сокращены до предела, Минск Мазовецкий проходим без остановки. При подходе к Бресту опоздание уже сократилось до двух часов. Московский поезд нас ждал...
В Бресте — новое испытание. Таможенники проверяют багаж Эйве и находят толстые тетради. «Что это?» Оказывается, эти записи на голландском языке — секретные дебютные анализы Эйве. Так как в Бресте это проверить нельзя (там таможенники голландского не знают), по инструкции тетради должны быть отобраны у доктора Эйве и направлены в Москву на изучение...
Час от часу не легче. Вместе с Вагаповым пытаемся убеждать работников таможни, но, оказывается, они сами понимают, какие роковые последствия это может иметь; они уже запросили Минск и ждут разрешения сделать исключение из правил.
Приходит отказ: «Передайте тов. Ботвиннику, что советские законы обязательны для всех...» Что же делать? «Поехали в обком партии, там по правительственному телефону свяжемся прямо с Москвой, автомашина уже у подъезда. Время еще есть». Бегом спускаемся по лестнице... «Назад, назад!» — раздается крик сверху. Поднимаемся — оказывается, Минск сам запросил Москву, и разрешение получено! Теперь скорей на посадку.
Поезд трогается, иду в вагон-ресторан. Расстроенный Эйве сидит за столиком. Рассказываю,
«А разве ваши варианты не направлены против советских шахматистов?» Общий смех. Да, теперь проведение московской половины матч-турнира обеспечено! Можно идти на боковую.
После переезда несколько дней отдыха. Гуляю утром по 1-й Мещанской (ныне Проспект Мира) с дочкой. Прихожу домой, звонок из комитета: «Немедленно поезжайте в ЦК партии. Вас там ждут...» Являюсь в ЦК; дежурный направляет в какой-то кабинет. В коридоре встречает пожилой, подтянутый мужчина: «Почему опаздываете?» — отрывисто, по-военному спрашивает он. Догадываюсь, что это новый председатель Комитета физкультуры генерал-полковник Аполлонов. Сидим в приемной. Минут через пятнадцать мимо нас в кабинет проходит Ворошилов (он тогда ведал по Совету Министров физкультурой — перед отъездом нашей делегации в Гаагу принимал шахматистов в Кремле). Вскоре позвали и нас. Попали мы в кабинет А. Жданова. Жданов ходит, остальные сидят. Чувствуется — обстановка напряженная.
«Хотели мы поговорить с вами о матч-турнире, — начал Жданов, — не думаете ли вы, что американец Решевский станет чемпионом мира?» (Оказывается, и на самом верху есть шахматные болельщики!)
Этот вопрос для меня не был неожиданным. Я догадывался, что до турнира определенные круги создавали мнение, что наиболее вероятным победителем будет Керес (а не Ботвинник) — в этом вопросе они попали пальцем в небо. Но как неприятно сознаваться в ошибке! И видимо, чтобы замутить воду, доказывали, что теперь может победить... Решевский!
После поражений, которые потерпел Керес в партиях со мной, он уже не котировался как будущий чемпион, вот и нашли нового «фаворита». Миша Черкес — председатель ленинградской шахматной секции — накануне рассказывал мне, что по возвращении из Гааги гроссмейстер Бондаревский, выступая на физкультурном активе Ленинграда, объяснял, что Керес, де-мол, в неудачной спортивной форме, Ботвиннику просто «везет», а вот Решевский — подлинный талант; у Ботвинника сейчас очков больше, чем у Решевского, но у американца таланту больше, а это самое важное — оно и должно сказаться в московской половине матч-турнира... Конечно, можно понять те чувства, что одолевали секунданта Кереса после событий в Гааге, но, видимо, эти «теории» и преподносились как авторитетное мнение специалистов.
«Решевский может стать чемпионом, — здесь я сделал паузу, все застыли, Жданов перестал ходить, — но это будет означать, что сейчас на земном шаре нет сильных шахматистов». Атмосфера стала спокойней. «Почему же?» Объясняю, что Решевский, как говорили в старину, натуршпилер, это самобытный шахматист, но ограничен в понимании шахмат, недостаточно универсален; а главное, обладает органическим спортивным пороком — не умеет распределять время в течение партии, цейтноты вошли в систему...
Творческий путь Решевского был своеобразным. Шестилетний вундеркинд давал сеансы одновременной игры взрослым, затем он оставил шахматы до завершения образования, вновь вернулся к шахматам лишь в тридцатые годы. Довольно быстро он стал сильным гроссмейстером, регулярно побеждал в чемпионатах США, но международные успехи его не были выдающимися, видимо, из-за этих очевидных его недостатков и как шахматного художника, и как спортивного бойца.