К достижению цели
Шрифт:
Оборачиваюсь, оба мы засмеялись, пожали руки и помирились. Ларсен хорошо говорит по-русски, когда он был в датской армии, его послали в русскую школу.
До глубокой ночи сидим в баре и рассуждаем о разных разностях: и о шахматах, и о политике, и об экономических проблемах, и о шахматной машине. Голландец Доннер сердится, он не понимает, о чем идет речь — Ларсен, Глигорич, Портиш, Ивков, Дамянович знают русский, то Глигорич, то Ларсен ему переводят... Подружились мы тогда со Светодаром.
Глигорич удивительно жизнерадостный и живой человек. В 50 лет он играл в футбол в команде мастеров-ветеранов югославского футбола.
«Светозар, вы
Он является одним из немногих зарубежных шахматистов, которые всегда связывают начало партии с планом в середине игры. Позиционное чутье отличное — в 1965 году в Гамбурге он выиграл у меня очень тонкую в позиционном отношении партию. На Мальорке я ре-ваншировался.
На обратном пути в Париж О’Келли «возглавил» группу участников. Мы со Смысловым должны были лететь дальше, а Дамянович и Котов собирались принять участие в одном турнире в Париже. Прилетели в аэропорт Орли и только тогда вспомнили, что ни у кого виз нет (кроме О’Келлн — бельгийцу французская виза не нужна).
О’Келли на своем превосходном французском вступает с девицами в полемику — Дамяновичу и Котову виза нужна на две недели.
«Как вы можете это требовать, вы — француз», — заявляет ему старшая по чину. «Я — бельгиец!» — парирует О’Келли.
Замечаю, что мужчина в форме пограничника прислушивается к беседе, но не к перебранке О’Келли с девушками, а к русской речи. Спрашиваю:
— Вы знаете русский?
— Да.
— Может, вы нам поможете? — И представляюсь.
Как все изменилось! Мой собеседник дал отрывистое приказание, девицы смолкли, и тут же в паспортах появились визы на трое суток («Потом продлите в полиции», — разъяснил наш новый знакомый). Он из России, во время войны судьба, когда он был мальчиком, занесла его во Францию, страстный шахматист. Долго жал нам руки, когда сажал в такси!
Спустя четыре месяца снова мы со Смысловым в Париже — летим на турнир в Монте-Карло.
Княжзство Монако состоит из одного Монте-Карло, все держится на туристах да на казино. Многие стремятся стать гражданами Монако: налогов не платить, в армии не служить... Но и те, кто живет во Франции рядом с княжеством, ищут работу в Монако.
Мсье Луи Торрель, старший официант отеля «Балмораль», где жили участники, каждый день на мопеде приезжал из Франции на работу. Его дочь изучала русский и переписывалась с дочерью мастера Эстрина, которая в МГУ изучала французский. Небольшого роста, лет сорока пяти, Торрель держал себя с достоинством. Сидели мы за столиком втроем: А. О’Келли (он был арбитром), Смыслов и я. Альберик на день получал четвертинку божоле, мы со Смысловым заказывали томатный сок (он, кстати, стоит дороже...). Торрель по блату подавал нам громадные бокалы соку и, подмигнув, каждый раз торжественно объявлял: «Гран шампань де Монте-Карло!»
Играли в выставочном зале на берегу. Сыграл я там две интересные партии — с Портишем и Бенко. С Портишем был фейерверк жертв, как во времена Андерсена, с Бенко — провел черными тончайший позиционный план в английском начале. С Ларсеном выигранную партию свел вничью и опять отстал от Бента на пол-очка!
Гуляем около казино. Мемориальная доска: здесь было первое представление балетной труппы Дягилева. Притихли мы, поняли, что хранят здесь память о посланцах русского искусства.
Заказать билеты на самолет опоздали — пасха, все забронировано. О’Келли берет билеты на поезд. Дал я маху, нельзя было об этом просить Альберика, он любит
Сначала ехали берегом на запад. Красива Французская Ривьера, железная дорога, шоссе, бесконечный пляж, каждые полкилометра белоснежный четырехэтажный пансионат. От Марселя повернули на север: тихие, полноводные реки, лиственные леса, поля, удивительная чистота (только у Лиона было чуть захламлено). В Париж приехали под вечер: на вокзале толкотня, все друг другу мешают, ну как в родной Москве. Вспомнил в Лондоне Черринг Кросс, все спокойно, но быстро покидают вокзал... Характер нации — ничего не скажешь!
Останавливаемся на окраине Парижа в отеле, где хозяин шахматист, — О’Келли верен своим привычкам, он всегда там останавливается. Г-н Вьейфон очень гостеприимен, так же как и его супруга; собственно говоря, она ведает всеми делами, а хозяин играет в шахматы.
Понравилось мне платье хозяйки (с большими белыми цветами). «Да, я такое видел в магазине, — говорит Альберик, — поехали, купим Гаянэ Давидовне». Но в магазине такого платья нет, цветы не большие, а маленькие... Пришлось все же взять платье.
Хозяйка смеется, оказывается, она сама перешивала цветы! Перешила она цветы и на платье моей жены.
Альберик хорошо говорит по-русски. Когда мы познакомились в 1946 году на турнире в Гронингене, он уже тогда владел русским. Выходец из разорившейся ирландской аристократической семьи, О’Келли, быть может, самый большой труженик среди гроссмейстеров. Русский изучил просто: поселился в Брюсселе в семье русских эмигрантов. Усиленно занимается физкультурой. Купил велосипедный станок и каждое утро «ездит» 20 минут. Первые 10 минут ничего не чувствует, но вторые — пот льет градом. Вот и ходит О’Келли стройный и, кстати, с предельной скоростью 8 километров в час. Я легко делаю 6 километров в час; когда мы гуляем вместе, устанавливается какая-то средняя скорость — я еле за ним поспеваю!
Но вернемся к шахматной программе...
ИСКУССТВЕННЫЙ ШАХМАТИСТ
Летом 1968 года из Гейдельберга (ФРГ) пришло письмо: через «Международную книгу» г-н Петерс, сотрудник известного научного издательства «Юлиус Шпрингер» (просьба не путать с гамбургским издательством Акселя Шпрингера — писал г-н Петерс), сообщал, что издательство решило выпустить книжку «Алгоритм игры в шахматы» на английском — в своем нью-йоркском отделении. От меня требовалось проверить перевод и написать предисловие к английскому изданию.
Конечно, я охотно согласился, ибо это было признанием; легче будет организовать в Москве работу над составлением программы. Вскоре пришел и перевод, сделал его некто Артур Браун. Кто он, я тогда не знал (потом выяснилось, что Браун — научный обозреватель газеты «Нью-Йорк тайме»); понял лишь, что он не шахматист, так как он не знал шахматных терминов на английском, русский язык знал неплохо, книжку изучил во всех тонкостях!
Когда мы с Криницким трудились над рукописью, и мой редактор усматривал какую-либо параллель между ЭВМ и человеком, Николай Андреевич каждый раз использовал кавычки. Браун, вероятно, не видел в этой аналогии ничего плохого и — удивительное дело — все кавычки Криницкого снял, а те, которые поставил до редактирования автор, оставил!