Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

Она же не стала слушать его и снова отодвинулась на край кровати, затем сбросила ноги на пол и поднялась, принявшись натягивать на себя накидку со словами: «Поручаю тебя Господу»…

Он тоже молча поднялся, подвёл её к двери и открыл её, затем проводил до выхода, и не успел опомниться, как получил затрещину, что попала ему по затылку, пока женщина шла мимо него в сторону лестницы, оставив его в замешательстве. Он положил ладонь на больное место, а она, схватившись за перила, обернулась к нему и сказала:

— Чтоб ты жил и получил сполна. Ты причинил мне боль намного большую, чем я тебе. Разве нет у меня права удовлетворить жажду мести, пусть даже с помощью затрещины, сукин ты сын…?!

13

— Господин

Ахмад, извините меня, если скажу вам откровенно, что вы тратите деньги в последние дни без всякого счёта…

Джамиль Аль-Хамзави сказал это тоном, в котором сочеталась как вежливость работника, так и фамильярность друга. Он был по-прежнему сильным и крепким, несмотря на свои пятьдесят семь лет. Голова его покрылась сединой, но годы нисколько не повлияли на его энергичность. Он проводил все дни в непрестанном движении, обслуживая клиентов и заботясь о самой лавке, как и прежде, когда он поступил сюда в первые дни её существования. С течением времени он приобрёл надёжные права и уважение за должную активность и честность, заняв положение друга Ахмада Абд Аль-Джавада. Привязанность того к нему проявилась не так давно в помощи его сыну Фуаду поступить в юридический институт, отчего лишь увеличилась его лояльность и откровенность, если ради избежания ущерба или получения прибыли того требовали обстоятельства. Ахмад уверенно заявил, видимо, намекая на оживление, царящее на рынке:

— Дело процветает, хвала Всевышнему…

Джамиль Аль-Хамзави с улыбкой сказал:

— Да увеличит и благословит его Господь наш. Но я не устаю повторять: если бы вы имели ещё и характер торговцев, как освоили их ремесло, то были бы одним из самых богатых людей…

Ахмад довольно улыбнулся и пренебрежительно пожал плечами. Он получал большую прибыль и тратил тоже много, так чего же ему горевать из-за того удовольствия, что он получал от жизни?… Ощущение баланса между доходами и расходами не покидало его, к тому же у него всегда что-то было про запас. Сначала вышла замуж Аиша, потом Хадиджа, следом и Камаль перевернул последнюю страницу своей школьной жизни, так почему бы ему самому теперь не воспользоваться всеми благами жизни? Однако Аль-Хамзави всё же верно подметил его расточительство. На самом деле в последние дни он был весьма далёк от экономии и бережливости. Расходы его были самыми разнообразными: капитал в значительном количестве истощался ради подарков, аренда плавучего дома выдавливала из него все соки, а любовница требовала всё новых жертв. В целом, именно Зануба подталкивала его к тратам; он же, со своей стороны, позволял собой манипулировать. В былые дни он таким не был. И впрямь, он тратил немало!! Но ни одна женщина не могла заставить его выйти за пределы разумного или расточительствовать безрассудно. Ещё вчера он чувствовал свою власть и не особо заботился о том, чтобы удовлетворить любое требование возлюбленной. Его не заботило, будет ли она заигрывать с ним, чтобы он побаловал её, гордясь своей молодостью и мужеством. Сейчас же страсть к любовнице сбила с него спесь, и расходы стали пустяками. Ему словно больше ничего в жизни не хотелось, кроме как сохранить её любовь и покорить сердце. Но до чего же тщеславной была её любовь, и до чего же непокорным было её сердце!! От него не укрылась истина, и потому он испытывал боль и грусть, вспоминая дни своей славы с тоской и сожалением, хотя и не признавал, что они давно миновали. Тем не менее, он и пальцем не пошевелил для серьёзного сопротивления, ибо это было просто не по силам ему!.. С некоторой доли иронии он обратился к Джамилю Аль-Хамзави:

— Может быть, ты несправедливо считаешь меня торговцем!.. — затем смиренным тоном сказал… — Богат только Аллах…

Тут в лавку зашли покупатели, и Аль-Хамзави занялся ими. Ахмад не успел погрузиться в свои мысли, как увидел кого-то, кто с трудом протиснулся через забитый дверной проём и направился прямо к нему. Это было полной неожиданностью. Он сразу же вспомнил, что не видел этого посетителя уже примерно года четыре или даже больше. Затем ради чистого приличия он поднялся, приветствуя гостя со словами:

— Добро пожаловать, наша почтенная соседка…

Мать

Мариам протянула ему руку, которую покрывал край её покрывала, и сказала:

— Приветствую вас, господин Ахмад…

Он пригласил её сесть, и она уселась на тот самый исторический стул, на котором однажды уже сидела, затем он сел сам, задаваясь вопросом… Он не видел её уже четыре года с тех пор, как она пришла повидаться с ним сюда, в эту лавку по прошествии года со смерти Фахми, пытаясь заманить его снова в свой дом. В тот день он удивился её смелости — он ещё не оправился от скорби — и потому принял её сухо, и так же холодно распрощался. Интересно, что её принесло теперь? Он бросил на неё взгляд и нашёл, что она не изменилась: такая же полная и элегантная, источающая приятный аромат духов. Глаза её поблёскивали из-под вуали на лице. Но её наряд не мог скрыть ход времени, и признаки подступающей старости усматривались под глазами. Она напомнила ему Джалилу и Зубайду, то, с какой беззаветной храбростью эти женщины боролись с жизнью за свою молодость. А вот Амина пала жертвой скорби и увяла!.. Бахиджа придвинула свой стул поближе к его столу и тихим голосом произнесла:

— Простите меня, господин, за мой визит. Но у необходимости есть свои законы…

Ахмад, выглядевший вполне спокойно и серьёзно, тут же ответил:

— Добро пожаловать! Ваш визит для нас большая честь…

Она улыбнулась и благодарным тоном сказала:

— Спасибо. И хвала Аллаху, что я застала вас в добром здравии!!

Он тоже поблагодарил её в свою очередь и помолился за её здоровье. Она тут же в ответ помолилась за его здоровье и ещё раз поблагодарила. Затем, на миг замолчав, озабоченно сказала:

— Я пришла к вам по одному важному делу. До меня дошло, что он уже приходил к вам в своё время и получил ваше согласие. Я имею в виду просьбу Ясина-эфенди о руки моей дочери Мариам. Достоверно ли то, что мне передали? Ради того, чтобы выяснить это, я и пришла сюда…

Ахмад Абд Аль-Джавад опустил глаза, чтобы она не смогла прочесть в них гнев, разгоревшийся в его сердце от этих слов. Он не поддался на её показную заботу заручиться его согласием. «Попробуй-ка свои хитрости на ком-нибудь другом, не ведающим о том, что скрывается за все этим». Он-то хорошо знает, что и его согласие, и несогласие для неё одно и то же. Но неужели она не понимает, что стоит за отсутствием его визитов к ней вместе с сыном?… Она пришла, чтобы заставить его объявить о своём согласии на брак, а может и ещё по какой-нибудь причине, которая скоро выяснится. Он спокойно поднял на неё глаза и произнёс:

— Ясин рассказывал мне о своём желании, и я пожелал ему удачи. Мариам была и остаётся нам как дочь…

— Да подарит мне Господь благословение, господин Ахмад. Наше породнение с вами окажет нам честь…

— Благодарю за такой комплимент…

Она пылко сказала:

— Мне доставляет радость сообщить вам со всей откровенностью, что я не дам своего согласия, пока не уверюсь в том, что вы согласны!

«Какая нахалка!.. Она, видимо, объявила о своём согласии ещё до того, как увидела Ясина!»

— Ещё раз благодарю вас, госпожа Умм Мариам…

— Поэтому самое первое, что я сказала Ясину-эфенди, пусть он позволит мне удостовериться сначала в согласии его отца, ведь по сравнению с его гневом всё остальное — пустяки!

«О Аллах… о Аллах!.. Едва успев украсть мула, она уже закидывает верёвку на шею его хозяина…»

— Нет ничего странного в том, что я слышу от вас такие благородные слова!

С триумфальным воодушевлением она продолжала:

— Господин, вы самый лучший человек, которым гордится весь наш квартал!

Ох уж это женское коварство и кокетство! Как же он от всего этого устал! Неужели ей пришло в голову, что он валяется в пыли, умоляя о любви лютнистку, отказавшись ради неё от пьянства?!

Он скромно ответил:

— Да простит меня Аллах….

Она сказала печальным, но несколько более громким тоном, так что он даже испугался, что её услышат посетители в другом конце лавки, и предупредительно придвинул к ней голову:

— До чего же велика была моя печаль, когда до меня дошла весть, что он покинул отчий дом…