Каирская трилогия
Шрифт:
— Надеюсь, что ты в добром здравии…
Отведя от него глаза, не в состоянии скрыть постигшее её разочарование, она ушла…
14
Омнибус проехал улицу Аль-Хусейния, затем две его истощавшие лошади побежали рысью вниз по асфальту Аббасийи, а возница только и знал, что погонять их длинной плетью. Камаль сидел на передней части экипажа на краю длинной скамьи рядом с возницей и при небольшом повороте головы мог без труда видеть улицу Аббасийя, лежавшую прямо перед ним. Она была просторнее тех улиц, что находились в его старинном квартале, и шире их, так что конца и края её даже не было видно. Асфальт здесь был ровным и гладким, а дома, возвышавшиеся по обеим сторонам, были огромными, с большими дворами, в некоторых из которых даже были разбиты сады.
Он питал истинное восхищение к Аббасийе, граничившее с любовью и поклонением. Причиной его восхищения этой улицей была её опрятность, планировка и уютная тишина, установившаяся на всём пространстве. Всё эти качества были незнакомы его древнему и крикливому
Уже четыре года он то и дело приходил сюда с замиранием сердца и заострёнными чувствами, пока не изучил наизусть весь путь. Всюду, куда бы он ни кинул взгляд, всё было знакомо ему, словно то был его старинный приятель, и достопримечательности, ориентиры, переулки и большинство жителей улицы были связаны с его мыслями, ощущениями и фантазиями, которые в своей совокупности составляли суть его жизни и средоточие мечтаний. Повсюду, куда бы ни повернул он лицо, было что-то, зовущее его сердце пасть ниц в молитвенном экстазе.
Он вытащил из кармана письмо, полученное на почте позавчера. Отправителем значился Хусейн Шаддад, который сообщал о возвращении вместе со своими друзьями — Хасаном Салимом и Исмаилом Латифом — с летнего курорта, и приглашал его встретиться со всеми в его доме, куда и направлялся омнибус… Камаль поглядел на письмо взглядом, в котором были мечта, благодарность, нежность, обожание, благоговение, и не только потому, что отправитель был родным братом его возлюбленной, но и потому, что он считал, что оно лежало где-то в доме, прежде чем Хусейн написал его текст, а значит, вполне возможно, что её прекрасные глаза могли заметить его, когда она проходила мимо, или даже кончики её пальцев могли дотронуться до него по какой-то причине, пусть и случайно. Ему было достаточно думать, что оно лежало в том же месте в доме, где находилась она, чтобы превратить это письмо в священный символ, которого жаждал его дух, и по которому тосковало сердце. Он читал письмо уже в десятый раз, пока не доходил до фразы «Мы вернулись в Каир вечером первого октября», то есть она почтила столицу своим возвращением четыре дня назад, а он ничего об этом даже не знал! Как же так могло случиться?!.. Почему он не узнал о её присутствии здесь ни инстинктом, ни чувствами, ни интуицией?!.. Как же удалось одиночеству, что владело им на протяжении всего лета, распространить свою тяжёлую тень на эти четыре благословенных дня?!.. Неужели его непрекращающаяся тоска сделала его нечувствительным и тупым?.. В любом случае, в этот момент сердце его пульсировало, а дух парил от счастья и блаженства!! Он глядел сейчас на мир с самой вершины, откуда детали того виделись ему в прозрачном светящемся ореоле, словно призраки из обители ангелов!! Сознание его было воспламенено кипевшей изнутри жизненной энергией, ликующим опьянением и восторгом!! В этот час — или, вернее, до этого самого момента — его окружала боль, которая была неразлучна с радостью любви, как эхо неразлучно с голосом. Прежде омнибус вёз его по этой же дороге, но сердце его пустовало без любви, которая прикоснётся к нему потом. Какие чувства, надежды, страхи и ожидания были у него тогда?.. Он не помнил своей жизни до того, как полюбил, кроме отдельных воспоминаний, которые считал бесполезными до того, как узнал ценность любви. Он тосковал по ним, всякий раз как боль становилась невыносимой. Тем не менее, ум его был настолько поглощён чувствами, что эти воспоминания казались мифическим плодом воображения, поэтому отсчёт своей жизни он начал с того момента, как встретил любовь, говоря себе: «То было до любви. — Д. Л., а это случилось уже после любви — П. Л.».
Экипаж остановился на Аль-Вайилие, и он спрятал письмо в кармане. Выйдя из омнибуса, он направился на Дворцовую улицу, устремив глаза к первому же особняку справа, возвышавшемуся на окраине Аббасийи. Внешне он выглядел как огромный высокий дом, фасад которого начинался прямо с Дворцовой улицы, а другой конец утопал в просторном саду, так что верхушки деревьев можно было увидеть за серым забором, не низким, но и невысоким, который окружал особняк, а ещё сад в виде огромного прямоугольника, простиравшегося в пустыне и ограниченного с юга и востока. Вид его впечатался в страницы памяти Камаля, пленил своей пышностью и очаровал великолепием. В величественности дома он усматривал лишь самое малое, что отдавало честь достоинству его хозяина. Вот перед глазами его мелькнули окна, что были закрыты, и другие, задёрнутые шторами. Их сдержанность и замкнутость символизировали для него достоинство его любимой, её непорочность, недоступность и тайну. Этот же смысл имели и сад, простирающийся вокруг, и пустыня, тянущаяся до самого горизонта, и попадавшиеся то тут, то там высокие пальмы, и плющ, поднимающийся вверх по стене, и побеги жасмина, перемахнувшие через забор. Сердце его вступило в бой с воспоминаниями, застывшими над верхушками этих деревьев словно плоды, и шептавшими ему о боли, тоске и обожании. Они стали тенью его возлюбленной, дуновением её духа и отражением её черт, рассеянных повсюду. То, что ему было известно об атмосфере красоты и мечтаний в Париже, где проживала её семья в ссылке, полностью гармонировало с его любовью по возвышенности и святости, а также с интересом ко всему неизвестному.
Приблизившись к воротам особняка, он увидел привратника, повара и водителя, которые сидели на скамейке вблизи ворот, как делали обычно по вечерам. Когда Камаль подошёл к ним, привратник встал и сказал: «Хусейн-бек ждёт вас в беседке», и он вошёл,
Нелегко было для его трепетно бьющегося сердца пройти по этому святилищу. Едва его нога ступила туда, где ходили до того её ножки, как он с трудом смог продолжить свой путь вперёд из-за величия этого места. Ему бы хотелось протянуть руку к стене дома, чтобы получить его благословение, как он делал это в гробнице Хусейна, прежде чем узнал, что это всего-навсего символ, и ничего больше. Интересно, в какой части особняка сейчас резвится его любимая? И что ему делать, если она бросит на него свой очаровательный мимолётный взгляд? О, если бы он нашёл её в беседке! Это вознаградило бы его глаза за долгое терпение, тоску и бессонницу!!
Он окинул взором весь сад, даже его заднюю стену, за которой виднелась пустыня. Солнце уже клонилось в сторону улицы, осветив верхушки деревьев в саду, пальмы, ветви жасмина, покрывающие забор со всех сторон, а также круглые, квадратные и прочие цветы, разделённые каменной мозаикой надвое. Камаль прошёл по центральной тропинке, что вела к беседке, находившейся посреди сада, и издали заметил, что в ней на плетёных стульях вокруг круглого деревянного стола уже сидят Хусейн Шаддад и его гости: Хасан Салим и Исмаил Латиф. На столе были расставлены стаканы рядом с кувшином с водой. Он услышал приветственный возглас Хусейна, возвестивший о том, что они заметили его прибытие. Они тут же поднялись ему навстречу, и он обнял каждого из них после долгой летней разлуки.
— Хвала Аллаху за ваше благополучное возвращение!
— Мы так скучали по тебе!
— Какие же у вас загорелые лица! Теперь вас не отличишь от Исмаила!
— Зато ты на нашем фоне выглядишь как европеец.
— Ну ничего, скоро всё придёт в норму.
— Мы спрашивали себя, почему в Каире солнце не дарит нам загар? Кто рискнёт подставить себя под солнце здесь, за исключением того, кто не боится солнечного удара?!..
— Да в чём же, в конце концов, секрет такого загара?…
— Я помню, что мы нашли тому объяснение на своих уроках, кажется, по химии. Мы изучали солнце на различных уроках: по астрономии, химии, физике. И в каком же из них найти объяснение летнему загару?
— Этот вопрос уже поздно задавать, так как среднюю школу мы закончили!..
— Тогда расскажи нам, что нового в Каире?
— Нет, это вы мне должен рассказать о Рас аль-Барре, а Хасан и Исмаил расскажут мне затем об Александрии. Подождите. Для каждого времени свой рассказ…
Беседка была не более чем круглым деревянным тентом, что стоял на больших колоннах. Её песчаный пол был обставлен горшками с розами, а из мебели был только деревянный стол и плетёные стулья. Они выглядели счастливыми и довольными этой встречей, ведь лето разлучило их всех, за исключением Хасана Салима и Исмаила Латифа, которые обычно проводили летние каникулы в Александрии. Они смеялись даже по самым незначительным поводам, а иногда им для этого хватало просто перекинуться взглядами, как бы оживляя воспоминания о комичных ситуациях в прошлом. Трое друзей были одеты в шёлковые рубашки и серые брюки. Один Камаль был одет в свинцово-серый лёгкий костюм, поскольку считал поездку в Аббасийю официальным визитом, в отличие от родного квартала, где он гулял, ограничившись пиджаком, надетом поверх джильбаба. Всё вокруг него обращалось к его сердцу и потрясало до глубины души. В этой беседке он получил послание от любви, а с этим садом она делилась своими секретами, а это — его друзья, которых он любил по-товарищески ещё потому, что они были частью его пути к любви. Всё обращалось к его сердцу с посланием любви. Но он спрашивал себя, когда же появится она?.. И может ли их встреча пройти, а его тоскующие глаза так и не увидят её? Ради компенсации он принялся глядеть на Хусейна Шаддада так долго, насколько позволяла ситуация. Он глядел на него не только как друг, ибо то, что он был братом его возлюбленной, придавало ему ещё больше очарования. Помимо любви Камаль питал к другу почтение, восхищение и преклонялся перед ним. У Хусейна были такие же большие чёрные глаза, как и у сестры, такой же высокий рост и изящное телосложение, прямые тёмные волосы. Он походил на неё и в своих жестах и в позах, которые отличались мягкостью и величественностью. За исключением его большого носа с горбинкой и белой кожи, которую сейчас покрывал летний загар, между ними не было никаких существенных отличий. Камаль, Хусейн и Исмаил получили на экзаменах в бакалавриат отличные оценки в том году, хотя первым двум было девятнадцать, а последнему уже двадцать три.
Они говорили об экзамене и о будущем. Первым эту тему затронул Исмаил Латиф. Когда он говорил, то вытягивал шею, словно чтобы сровняться, по крайней мере, с тремя товарищами, несмотря на невысокий рост и тщедушность. Но при том он отличался мускулистым сложением и крепостью. В остром насмешливом взгляде его узких глаз, в его резко заострённом носе, густых бровях и широком сильном рте таилось достаточно предупреждений для всякого, кто захочет на него напасть. Он сказал:
— В этом году мы получили сто баллов из ста. Раньше такого результата не было — по крайней мере, — что касается меня. Я должен уже быть на последнем курсе университета, как и Хасан, который поступил вместе со мной в школу имени Фуада Первого в один и тот же день и в один и тот же год. Отец иронично спросил меня, когда увидел мои оценки в списке тех, что прошли: «Посмотрим, даст ли Аллах мне долгую жизнь, чтобы я увидел, как ты получишь свой диплом?!»