Каирская трилогия
Шрифт:
Хусейн Шаддад заметил на это:
— Ты не настолько уж отстал, чтобы оправдать разочарование отца…
Исмаил насмешливо сказал:
— Ты прав. Провести два года на каждом курсе это не так уж и хорошо…
Затем, обращаясь к Хасана Салиму, он сказал:
— А ты, наверное, занят уже сейчас подготовкой к тому времени, как окончишь университет?
Хасан Салим учился на последнем курсе юридического университета, и он понял, что Исмаил Латиф призывает его заявить о том, какие у него цели после окончания учёбы. Но Хусейн Шаддад опередил его, отвечал на вопрос Исмаила Латифа:
— У него нет причин беспокоиться,
Хасан Салим прервал своё гордое молчание, и на его красивом тонком лице проступили приметы готовности к спору. Он с вызовом спросил:
— С чего бы это я должен тебе верить?!
Он гордился своими усилиями в учёбе и умом, и хотел, чтобы все это признавали. Никто и не оспаривал это, но никто также и не забывал, что он являлся сыном Салим-бека Сабри, судьи Верховного Суда. И именно благодаря отцу, а не своему уму и трудолюбию он выделялся среди всех. Хусейн Шаддад избегал всего, что могло бы разволновать друга, и сказал:
— Твоё превосходство и есть залог того успеха, что ты ищешь…
Но Исмаил Латиф не мог позволить ему наслаждаться похвалой Хусейна и отреагировал так:
— Есть ещё твой отец, а это, я полагаю, даже гораздо важнее, чем успех в учёбе..!
Однако сам Хасан воспринял его нападки с неожиданным пренебрежением: либо он устал бороться с Исмаилом, который не покидал его ни на день, пока они проводили вместе лето в Александрии, либо просто начал видеть в друге профессионального придиру, которого не исправить, если всегда принимать его слова всерьёз. Хотя дружеская связь между ними и не была лишена препирательств и споров, которые иногда доходили до возмущения, она не ослабевала. Хасан Салим, насмешливо глядя на Исмаила Латифа, спросил:
— А как закончились усилия твоих старателей?
Исмаил громко расхохотался, обнажив свои острые зубы, пожелтевшие от курения — он был одним из первых учеников, кто начал курить в средней школе, — и сказал:
— Неутешительный результат: ни на медицинский, ни на инженерный меня не приняли из-за недобора баллов. Мне оставалось выбрать либо торговлю, либо сельское хозяйство, и я выбрал первое…
Камаль с огорчением заметил, что его друг проигнорировал педагогический колледж, словно тот вообще не брался в расчёт, хотя он сам предпочёл его, несмотря на то, что мог поступить и на юридический, о высоком статусе которого и спору не было. Он находил свой выбор идеальным, к тому же он помогал ему утешить печаль и одиночество. Хусейн Шаддад очаровательно рассмеялся, и этот смех показал в полной красе его прекрасные рот и глаза:
— Ох, а если бы ты выбрал сельскохозяйственный! Представьте только: Исмаил проводит всю свою жизнь на поле вместе с крестьянами…!
Исмаил убеждённо ответил:
— Нет, это не для меня, даже если бы поле было посреди Каира, на улице Имад ад-Дин…
Тут Камаль вопросительно глянул на Хусейна Шаддада:
— А ты?
Хусейн посмотрел куда-то вдаль, задумавшись, прежде чем ответить, и Камаль воспользовался возможностью, чтобы внимательно приглядеться к нему. Его пленила мысль, что он — её брат, общается и составляет ей компанию дома, как и он сам когда-то — Хадидже и Аише. Ему было трудно представить себе, как тот сидел рядом с ней, беседовал, оставался наедине, прикасался. Прикасался?!.. Они едят вместе?!.. Интересно, как она ест? Смакует ли еду?!.. Ест ли,
— Я буду временно посещать юридический колледж…
«Может ли быть такое, что он подружится там с Фуадом ибн Джамилем Аль-Хамзави?.. Почему нет? Несомненно, юридический колледж и вправду славный вуз, раз Хусейн поступил туда. Пытаться убедить людей в ценности собственного идеализма было бы необдуманным шагом…»
Исмаил Латиф язвительно заметил:
— А я и не знал, что некоторые студенты поступают в колледж временно! Расскажи-ка нам об этом, будь любезен…
Хусейн Шаддад серьёзно ответил:
— Для меня все колледжи одинаковы, ни в этот, ни в тот меня ничего не влечёт. Я на самом деле хочу учиться, но не хочу работать. Ни в этом колледже, ни где-либо ещё у нас я никогда не получу таких знаний, которые не требуют применять их в работе. Дома нет никого, кто был бы со мной согласен, поэтому мне не оставалось ничего иного, как пойти им навстречу в какой-то степени, и я спросил, какой вуз они выберут для меня. Отец ответил: «А разве есть что-то ещё, кроме права?» Тогда я сказал: «Пусть будет право!»
Исмаил Латиф, имитируя его тон и жесты, воскликнул:
— Временно…
Все засмеялись, затем Хусейн Шаддад продолжил:
— Да, временно, придира ты этакий. Но вполне возможно, если всё сложится так, как я желаю, я прерву свою учёбу здесь, чтобы поехать во Францию, даже если мне придётся изучать право в тамошних институтах. Там я смог бы черпать из источников культуры без всякий ограничений, размышлять, смотреть, слушать…
Исмаил Латиф опять сымитировал его тон и жесты, будто заканчивая мысль, недосказанную другом:
— И пробовать на вкус, и трогать, и осязать..!
После очередного взрыва смеха Хусейн Шаддад продолжил говорить:
— Будь уверен, что моё намерение далеко от того, что ты себе вообразил!
Камаль верил ему от чистого сердца, без всякой нужды в доказательствах, и не потому, что слишком высоко чтил его, чтобы сомневаться в его словах, но и потому, что считал, что жизнь, которой так нетерпеливо жаждал насладиться Хусейн во Франции, была единственной, способной пленить душу. И Исмаилу вряд ли удастся понять эту истину в её простоте. Ни он, ни подобные ему не верили лишь тому, что всё можно посчитать и увидеть. Хусейн же давно возбуждал его фантазии и сны. Один из его снов даже отличался красотой и экспансией, был насыщен пищей для ума и духа, слуха и зрения!! «Как часто я видел это во сне и наяву, а затем все мои усилия и стремления привели меня в педагогический колледж!!» Он спросил Хусейна:
— Ты и впрямь имеешь в виду то, что сказал только что: ты не желаешь работать?!
С мечтательным взглядом в выразительных чёрных глазах Хусейн Шаддад ответил:
— Я не стану биржевым спекулянтом, как отец, так как не выношу такой жизни, суть которой сводится к постоянному труду, и цель которой — капитал; и не буду госслужащим, ибо госслужба — это рабство ради заработка. А денег у меня достаточно и так. Я хочу жить, путешествуя по миру, читать, видеть, слушать, думать…, переезжать с гор на равнину и обратно…