Карл VII. Жизнь и политика

Контамин Филипп

Затем, не без одобрения короля, были назначены церковники, отвечавшие за изучение с богословской точки зрения верований Жанны. Все они, конечно же, были преданными сторонниками Карла VII. Некоторые из них, получившие образование (и весьма хорошее) в Парижском Университете и бежавшие из столицы в 1418 году, должно быть до сих пор чувствовали себя изгнанниками. Среди этих экспертов, этих "великих и мудрых клириков", были следующие лица:

– канцлер Рено де Шартр, роль которого, несмотря на его положение, в этом деле была незначительной;

– Пьер де Версаль, монах Сен-Дени, который покинул Париж в 1418 году и сначала нашел убежище в аббатстве Сен-Мешен, в марте-апреле 1429 года был аббатом Тальмона в Пуату, а чуть позже стал аббатом Сен-Мартиаль в Лиможе;

– магистр Жан Ламбер, доминиканец, профессор теологии, впоследствии ставший первым ректором нового Университета Пуатье;

– Гийом Ле Мэр или Ле Марие, каноник Пуатье, бакалавр теологии;

– Жан Эро, профессор теологии;

– Гийом Мери, доминиканец, профессор теологии, который 1 марта 1429 года получил от города Пуатье 20 турских ливров "на

проповеди добрых доктрин и учения веры", которые он проводил в прошлом и продолжает "каждый день жителям города";

– Пьер Тюрелюр, будущий епископ Диня (1445–1466), который 3 февраля 1432 года в соборе Сен-Пьер-де-Пуатье произнес "выдающуюся и торжественную" проповедь, чтобы продемонстрировать преимущества создания Университета в этом городе;

– Пьер Сеген, кармелит, известный как Сеген Кузен, профессор теологии, ставший деканом теологического факультета Университета Пуатье;

– Матье Менаж, который в 1432 году также присутствовал при учреждении Университета Пуатье;

– Журден Морен, сокурсник Пьера де Версаля, которого Жерар Маше назвал после его смерти "великим светилом теологии";

– Гийом Сеген, или Сеген Сеген, доминиканец, который через много лет будет свидетельствовать на реабилитационном процессе Жанны;

– Жан Рафенель, духовник королевы Марии, а в прошлом духовник герцога Беррийского.

Также, по крайней мере в начале, присутствовал Гобер Тибо, будущий королевский конюший, но он был делегирован Жераром Маше в город Блуа по вопросу сбора субсидий. Таким образом дознание проводила большая и заслуживавшая всяческого доверия команда профессионалов.

Допрос Жанны проходил в доме Жана Рабато. Он был жестким и преднамеренно предвзятым, поскольку на дознавателях лежала большая ответственность, ведь дело, объявленное как чрезвычайно важное, могло обернуться полным фиаско. В результате дознания был составлен реестр, который не сохранился и содержание которого нам неизвестно, но на который Жанна д'Арк несколько раз ссылалась во время суда и даже просила прислать копию в Руан.

Реестр, о котором идет речь, скорее всего был передан королю вместе с отчетом комиссии. Давал ли он Карлу какие-либо рекомендации? В неизвестную дату, которую мы можем гипотетически отнести к апрелю, был составлен короткий отчет на французском языке, который намеренно был распространен по стране. В нем в тщательно продуманных выражениях было кратко изложено "мнение докторов, о котором просил король, относительно факта посланной Богом Девы". Таким образом, статус Жанны был сразу же признан. В отчете было сказано, что в этой "необходимости", то есть в очень сложном контексте событий, учитывая чаяния "бедного народа", король не должен "отвергать Деву, которая утверждает, что она послана Богом, чтобы ему помочь", "несмотря на то, что ее обещания [а не пророчества] касаются дел человеческих". Однако он не должен относиться к тому, что она говорит слишком легковерно, а испытать ее двумя способами. Во-первых, "расспросить о ее жизни, вере и намерениях", и во-вторых попросить предоставить "знак по которому можно судить, что она послана Бога". Таким образом, был официально запрошен некий знак, как неоспоримое доказательство ее миссии.

Далее в отчете говорится, что король, с момента появления упомянутой Девы при дворе, тщательно наблюдал за ней и узнавал о ее рождении, жизни, моральных качествах и целях. Он держал ее при себе в течение шести недель, представляя ее самым разным людям: прелатам, монахам, военачальникам, вдовам и другим, кто пожелал с ней встретиться. В Деве все эти люди не увидели ничего плохого, а только хорошее: смирение, девственность, преданность, честность, простоту. "О ее рождении и жизни рассказывали много удивительных вещей" (по-видимому, легенды уже расцветали пышным цветом). Что касается некоего божественного знака, то она ответила королю, который задал ей вопрос по этому поводу, "что перед городом Орлеаном она его явит", и ни раньше, и ни в другом месте, "потому что так ей повелел Бог". Учитывая все эти соображения, король, принимая во внимание постоянство и настойчивость, которую она проявила, а также настоятельные просьбы отправить ее в Орлеан, "чтобы явить знак божественной помощи", посчитал, что не должен препятствовать ей отправиться туда с его войсками, но "должен с честью проводить ее в надежде на Бога". Отвергнуть Деву, отказаться от ее помощи, когда в ней не было и намека на зло, означало выказать недоверие Святому Духу и сделать себя недостойным Божьей помощи. О голосах и видениях, о которых Жанна, несомненно, рассказала дознавателям упомянуто не было.

Мнение докторов, осторожное и, тем не менее, позитивное, в соответствии с богословской концепцией того времени, следовало укоренившейся традиции отношения Церкви к пророчествам или предполагаемым пророчествам. В общем, королю было предложено, как мы бы сказали сейчас, взять всю ответственность на себя.

Сбор армии

Период между началом дознания в Пуатье и прибытием Жанны д'Арк в Блуа 25 апреля 1429 года, или чуть раньше, был отмечен несколькими параллельно произошедшими и независящими друг от друга событиями. В это время Жанна возвращаясь в Шинон побывала в аббатстве Сен-Флоран-ле-Сомюр, где остановилась на три или четыре дня и познакомилась с Иоанном, герцогом Алансонским, его матерью Марией, сестрой Иоанна V, герцога Бретонского, и его женой Жанной Орлеанской. Затем Дева некоторое время пребывала в Туре. Все это означало, что, учитывая длительность путешествия, существовал некий график движения.

Какие же события произошли за это время? Во-первых, осажденные орлеанцы, "дворяне и горожане", попытались найти некое дипломатическое решение, пока не стало слишком

поздно и английская мощь не обрушилась на них со всей силой. Эта попытка была предпринята после отъезда графа Клермонского, который укрылся в Орлеане после поражения в Битве селедок (12 февраля). Перед своим "отъездом" он пообещал орлеанцам прислать им помощь "людьми и припасами в течение одного дня, что ему сделать не удалось". Поскольку на помощь от короля осажденные больше не надеялись, в городе распространилось мнение, что "всем дворянам Франции сжавшимся" за находящегося в плену герцога Орлеанского "Совет Англии, по воле регента герцога Бедфорда предоставил иммунитет от ведения боевых действий в их владениях". Но Совет в Париже не захотел соблюдать этот иммунитет: отсюда и осада. Поэтому необходимо было достигнуть перемирия, о котором шли переговоры еще до начала осады и найти какого-либо французского принца, который сможет побудить регентский Совет в Париже прекратить осаду Орлеана, поскольку его жители не участвуют в конфликте между Генрихом VI и Дофином. Для продвижения этого деликатного вопроса, который имел под собой некую юридическую основу, Потона де Сентрая попросили связаться с герцогом Бургундским и Жаном де Люксембургом, графом Линьи. Ни тот ни другой в принципе не были против каких-либо переговоров, поэтому считалось, что, возможно, будет найдено решение учитывающие противоречивые интересы Бедфорда, Филиппа Доброго и герцога Орлеанского. Однако после размышлений Бедфорд с одобрения Филиппа де Морвилье, первого президента Парижского Парламента, по нескольким причинам, от переговоров отказался: осада уже дорого обошлась Англии и английской Франции, Орлеан, вероятно, был на грани сдачи, а стратегически и политически этот город был "самым значимым во всем королевстве Франция". Рауль Ле Саж, мэтр Палаты прошений двора регента, высказался следующим образом: не следовало ожидать, что Бедфорд уже прожевавший этот пирог, даст герцогу Бургундскому его проглотить и получить честь и выгоду без борьбы. По словам Жана Шартье, герцог Бедфорд заявил, "что город Орлеан уже в его власти, и, что жители заплатят ему столько же, сколько он заплатил за ведение осады" (по крайней мере, выплатят значительную военную репарацию, как это было с Руаном), "и что он не для того расставлял в кустах силки, чтобы отдавать кому-то пойманных птиц" [243] . Бедфорд поинтересовался у орлеанских послов, готовы ли они вести переговоры о капитуляции. Послы заявили, что у них нет таких полномочий. Поэтому регент не дал прямого ответа и 17 апреля отправил посольство обратно в Орлеан. Герцог Бургундский обиделся и направил под Орлеан, вместе с возвращающимся посольством, одного из своих герольдов с инструкциями сообщить находящимся в осадном лагере бургундцам, что они свободны от своих обязательств и могут возвращаться домой "что большинство [но не все] и сделало, как и пикардийцы и шампанцы". Таким образом англичане понесли значительные потери [244] . В отсутствие финансовых документов размер контингента, отправленного Филиппом Добрым (и оплаченного из казны короля Франции и Англии), неизвестен, однако можно предположить, что он состоял из нескольких сотен бойцов. Но английские командиры сохранили самообладание, поскольку в то время они "находились в состоянии большого подъема и не считали, что колесо фортуны может повернуться против них". Тем не менее, все стороны сильно рисковали: Бедфорд возможностью неудачной осады, орлеанцы наихудшими условиями капитуляции, а бургундцы ослаблением политических позиций, если город продолжит упорно сопротивляться или капитулирует.

243

Chartier 1858, I, 65.

244

Chronique de la Pucelle 1864, 270.

Карл VII, который, как мы видели, внимательно следил за ситуацией, должен был знать о предпринятом орлеанцами шаге, но крайне сомнительно, что он его одобрял, поскольку такой поступок при аналогичных обстоятельствах мог быть повторен и другими принцами. Если герцог Орлеанский каким-то образом сумел отвертеться от войны, почему то же самое не могут сделать дома Анжу, Бурбонов или даже графы Фуа и Арманьяк? Другими словами, война Франции против Англии была бы тогда сведена к конкретному конфликту короля с его "противником из Англии".

Орлеанское посольство можно объяснить явным унынием и понятным страхом защитников, и это означало, что до середины апреля осажденный город все еще ничего не ожидал от возможного появления Жанны д'Арк. Если верить показаниям Жана де Дюнуа на реабилитационном процессе, то, добравшись до Луары в Жьене и вступив на подконтрольную Карлу VII территорию (около 20 февраля 1429 года), Жанна, понемногу стала раскрывать цель своей миссии. Так, до Дюнуа (тогда еще Орлеанского бастарда), находившегося в Орлеане в качестве генерал-лейтенанта короля, дошли вести или слухи о том, что через Жьен проехала некая молодая девушка, известная в народе как Дева, утверждавшая, что хочет добраться до благородного Дофина, чтобы снять осаду Орлеана и привести упомянутого Дофина в Реймс. Чтобы получить более полную информацию, бастард немедленно послал Раймона де Вийара, сенешаля Бокера и Нима, и Жаме де Тилле, тогдашнего капитана Блуа, в Шинон [245] . Вернувшись в Орлеан оба объявили всем, что видели и слышали Деву в Шиноне.

245

Duparc 1978–1988, IV, 2–3. Будущий бальи Вермандуа, Жаме де Тилле в 1441 году, во время осады Понтуаза, он входил в свиту Людовика.