Карл VII. Жизнь и политика

Контамин Филипп

8 октября, когда решение, возможно, уже было приято и готовилось к оглашению, Жан Жувенель дез Юрсен изложил свое "объявление". Он отметил, что на протяжении всего процесса только и разговоров было, что об ужасном законе Юлия Цезаря "О измене". Но, как известно, король является императором в своем королевстве, и "не подчиняется римским законам". Герцог Алансонский "сильно провинился", поэтому, только король как император в своем королевстве, является тем, кто может даровать ему помилование даже если несколько принцев и баронов пытаются присвоить себе это право. Именно эта монополия на помилование обязует короля использовать ее, как "наместника Бога", так же, как он однажды поступили с парижанами, которым было дано "всеобщее прощение". Так что то, что король сделал для простых подданных, которые долгое время носили красный крест англичан, следует сделать и для своего родственника, который так хорошо служил ему, в том числе и при Жанне Деве. Тем более что герцог показал себя скорее опрометчивым, чем сознательно вероломным: "И его поступок, похоже, был лишь делом рук обуянного страстями человека, стремившегося отомстить кого-нибудь другому, и не подумавшего хорошенько

о последствиях, которые могут воспоследовать" [635] .

635

Juvenal, II, 409–423.

Две сохранившиеся копии мнения Карла, герцога Орлеанского отсылают нас к религиозному аспекту этого дела. Сначала герцог постулирует, что король — его "суверен", и тут же задается вопросом, что означает "суверен"? Далее следует объяснение, что король это тоже человек из плоти и крови, подверженный, как и все люди, невзгодам. И пережитые им в юности невзгоды, являются доказательством того, что Бог его любит, поскольку: "Кто по-настоящему любит, тот и наказывает по-настоящему". Но теперь король победил и процветает: "В прошлом ни один из Ваших предшественников не держал королевство в своих руках настолько твердо, как вы". Слово "суверен" первоначально относится к Богу, Который "властвует над всеми". И если короля теперь называют христианнейшим, то это значит, что он является наместником или представителем Бога в королевстве Франция (формулировка, от которой и Жанна д'Арк не отказалась бы!) и поэтому все должны служить ему, слушаться его и, советоваться с ним. Поэтому дело о измене герцога Алансонского, является исключительно серьезным и болезненным, а для герцога Орлеанского, даже более болезненным, чем убийство его отца в 1407 году, и, чем его пленение, потому что оно стало последствием того, что он выполнил свой долг и знал, что может рассчитывать на помощь Франции. Ведь Карл Орлеанский даже выдал замуж за Иоанна II свою единственную дочь, а тот в свою очередь поклялся в истинном уважении к тестю (странное уважение, учитывая, что происки Иоанна грозили Карлу потерей 10.000 ливров дохода).

Затем Карл приводит первую притчу. У Бога было два суда, один из которых назывался "Правосудие", а другой — "Милосердие". Как-то прибыл на суд один бедный грешник. Прокурор суда "Правосудия" выступил за его осуждение, грешник же не желая быть осужденным обратился к суду "Милосердия". Адвокат "Милосердия", защищавший грешника, использовал в качестве аргумента цитату о том, что Бог не только склонен, но и вынужден быть милосердным. Поскольку король во Франции является наместником Бога, он тоже обязан проявить милосердие: "Итак, если Милосердие может сдержать гнев Господа нашего, то оно должно умилостивить сердце христианнейшего короля Франции?".

Вторая притча. Мария была матерью Христа, Которому Отец передал суд над людьми. Первый почетный титул, который Мария получила из уст архангела Гавриила во время Благовещения, был титул Матери милосердия и благодати. Поэтому она вправе заступаться перед своим Сыном за грешников и просить для них милосердия. "Если вы, французы, считающие меня своей защитницей и покровительницей, не проявите милосердия, которое является моим правом", как я могу вступаться за вас, если вы сами отнимаете его у меня?

Следующий пункт: предать герцога Иоанна смерти означало бы лишить его возможности покаяться, что привело бы его душу к проклятию; мы должны дать ему возможность "исправиться". Более того, опыт нахождения в плену показал герцогу Орлеанскому, что тюрьма — более суровое наказание, чем смерть. При этом следует позаботиться о том, чтобы он больше не мог причинять вреда, а потому необходимо лишить его всех должностей, но достойно обращаться с его женой и детьми, которые, когда придет время, будут верно служить королю, своему благодетелю [636] .

636

Текст мнения герцога Орлеанского сохранился в составленном им меморандуме, содержащем и его стихотворные произведения (BnF, fr. 1104, f. 49ro) а также в ms BnF, fr. 5738, f. 23ro: "Мнение, высказанное королю монсеньором герцогом Орлеанским на заседании Парламента в Вандоме относительно факта измены, монсеньора Алансонского" (Champion 1969, 542–548).

В целом, судебный процесс создает впечатление хорошо поставленного спектакля, в котором каждый актер сыграл свою роль.

Только один хронист, нормандец Тома Базен, не присутствовавший на заседании суда, упрекнул короля в излишней снисходительности: "В отношении некоторых великих преступников он проявлял чрезмерную мягкость и милосердие, и часто прощал преступления больше, чем того требовали общественные интересы. Герцогу Алансонскому, который по его собственному признанию предлагал нескольким английским принцам и великим лордам напасть на Нормандию и обещал им передать крепости и замки в своих владениях, он даровал жизнь. Однако этот герцог был признан виновным в клятвопреступлении на торжественном заседании, созванном для этой цели в Вандоме, пэрами Франции и другими лицами, собравшимися там в большом количестве" [637] . Видно, что Базен, как никто другой, знал на собственном опыте, что такое иностранное вторжение и оккупация.

637

Basin 1933–1944, II, 301.

Преступление герцога Алансонского и суд над ним вскрывают несколько основных аспектов политической жизни Франции времен Карла VII. Римское право было использовано королевской властью для введения в практику правосудия такого понятия как преступление "оскорбления

величества", которое теперь стало обычным и даже систематическим (хотя такие принцы, как герцоги Бретонский и Бургундский, тоже могли к нему прибегать). Однако рыцарский дух еще не угас и герцог Алансонский бывший рыцарем Ордена Золотого руна (его не лишили этого звания даже после осуждения), считался "духовным отцом" Карла VII, поскольку посвятил его в рыцари во время коронации. Иоанн, несомненно, был принцем, наделенным огромными привилегиями, и как пишет Шатлен, являлся "истинным лилейным принцем королевской крови", что делало его несчастную, хотя и справедливую судьбу еще более жестокой. Он был пэром Франции и крупным землевладельцем, а не просто получал пенсию. Здесь следуем вновь привести слова Шатлена, который называет его обеспеченным "своими подданными и вассалами и всем своим народом", "наделенным многими землями и владениями переданными по его управление". Поэтому герцог считал, что имеет право на определенную самостоятельность в своей семейной и брачной политике, дипломатии и ведении войны. Тем не менее, он как и другие пэры осознавал, что находится в зависимости от королевской власти, и был вынужден это признавать. В заключении можно сказать, что судебный процесс над герцогом Алансонским показал, что середина XV века была не только временем ложных клятв, недобросовестности в политике и других подобных "практик" (если воспользоваться термином Филиппа де Коммин, хотя и не им изобретенным), но и временем проявления милосердия, пусть и в пропагандистских целях. Карл VII, исходя из личных убеждений и прагматизма, благоразумно принял во внимание все существующие аспекты и можно сказать, что в данном случае он очень ловко провернул весьма щекотливое дело. Людовик XI на его месте поступил бы более жестоко, но не более эффективно.

Глава XI.

Италия и крестовый поход, герцог Бургундский и Дофин, Англия и начало Войны Роз

Вдали от итальянского змеиного гнезда

Давайте перенесемся в 1450 год. Что именно знал Карл VII об Италии, как он воспринимал существующую там ситуацию, в какой степени она была частью его политического и социального кругозора? В отличие от своего сына, король не знал итальянского языка. Культурные и художественные достижения Апеннинского полуострова вряд ли были ему известны, хотя Лоренцо де Премьфорте, с которым Карл VII наверняка был знаком, выполнил перевод Декамерона Боккаччо, а казначейство периодически заказывало для короля предметы роскоши из-за Альп, такие как пластинчатые доспехи и бригандины. Ломбардцы были или все еще находились на королевской службе в качестве капитанов, инженеров или чиновников, дипломатическая переписка позволяла королю быть в курсе политических дел а французские прелаты регулярно посещали папский двор в Риме. Карл VII также мог узнать о положении дел в Италии из рассказов своих родственников побывавших там — Карла Орлеанского и особенно Рене Анжуйским, неудачливого но упорного претендента на сицилийский престол. Такой человек, как Рено дю Дрене, был одновременно бальи Санса, капитаном ордонансовых рот и губернатором Асти от имени герцога Орлеанского. Секретарь последнего, Антонио Астесано, убежденный хоть и не слишком талантливый гуманист, воспевал в своих произведениях своего господина, Жанну д'Арк и Карла VII. И все же, итальянские державы (по крайней мере, Венецианская и Флорентийская республики, Миланское герцогство и Монферратский маркизат) были более осведомлены о политической ситуации во Франции, чем французы о Италии.

Итальянская политика Карла VII, вернее, королевского дома Франции, была продолжением традиции, восходящей еще к Карлу, графу Анжуйскому, брату Людовика Святого, который в 1262 году по милости Папы Иннокентия IV стал Карлом I, королем Сицилии и вассалом Святого Престола. К этому давнему событию следует добавить брак Людовика Орлеанского, брата Карла VI, с Валентиной, дочерью сеньора Милана, Джан Галеаццо Висконти (в 1389 году), которая принесла ему в приданое скромное графство Асти, а также оккупацию французами Генуэзской республики продлившейся с 1396 по 1409 год. Обстоятельства сложились так, что в первой половине своего царствования Карл VII, из-за скудности средств, мало занимался итальянскими делами и практически не вмешивался в них напрямую. Однако, в 1414 году, королева Неаполя Иоанна II, не имевшая наследников и ранее назначившая своим преемником Альфонсо V, короля Арагона и острова Сицилия, передумала и выбрала другого кандидата, в лице Людовика III Анжуйского, которому после его смерти в 1434 году наследовал его брат Рене, уже бывший герцогом Лотарингским и Барским.

Можно было бы подумать, что Карл VII поддержит претензии на Миланское герцогство Карла Орлеанского, как наследника своей матери Валентины Висконти, после смерти бездетного Филиппо Марио Висконти (13 августа 1447 года). Но на самом деле, возможно, потому, что оба Карла слишком долго друг друга не видели (король даже упрекал герцога за то, что тот вступил в Орден Золотого руна, а значит, в некотором смысле, принял бургундскую ливрею), помощь короля своему кузену, во время его попытки овладеть Миланом в 1447–1448 годах, была очень незначительной. Надо сказать, что в те трудные годы король не мог позволить себе отвлечь часть своих сил на кампанию в Ломбардии или в других местах. Короче говоря, Карл Орлеанский сохранил за собой только графство Асти. После различных перипетий, отмеченных эпизодом провозглашения Амбросианской республики, кондотьер Франческо Сфорца, зять последнего Миланского герцога через брак с его внебрачной дочерью Бланкой Марией, наконец, одержал победу и триумфально въехал в Милан 25 марта 1450 года. Король принял это к сведению, хотя его канцелярия называла Сфорца "графом Франциском", а не герцогом Миланским, что было немаловажным нюансом. 1 января 1451 года Сфорца официально заверил Карла VII в своей преданности.