Когда была война

Арно Александра

Лиза невольно рассмеялась - с горечью, которая отразилась и в её всегда ясном взгляде. Смех прозвучал неискренне. Она прикрыла на секунду глаза, стёрла с лица дождевые капли и уставилась куда-то вдаль.

– Я уже сама, сержант, не знаю, какая я. Вот у тебя было такое...
– Она покусала губу и повернулась к нему всем телом.
– Было у тебя такое, что ты по самому себе скучаешь? По себе прежнему? Другому?

Промахновский покачал головой и бросил окурок на землю.

Уголёк сердито зашипел и потух.

– А у меня было, - продолжила Лиза.
– Стараюсь это чувство прочь гнать, а не получается. Я ведь, сержант, не одну жизнь уже прожила, и ты не смотри, что молодая. Три жизни прожила. Первая: платьица, платочки, туфельки и цветы на первое мая. Вторая: первая любовь. Ну а третья... а третья - война. Когда всё полетело к чертям собачьим и в тартарары покатилось.

– А четвёртая?
– тихо поинтересовался он.
– Какой она будет?

– Не знаю, - вздохнула Лиза.
– Вот её-то я и боюсь, этой четвёртой...

Они замолчали, думая каждый о своём. Лиза всё чётче и чётче понимала, что в её жизни нет никакого смысла - разве что только война. Она жила войной, дышала войной, и действительно не представляла себе, что будет делать дальше. Ведь когда-нибудь война закончится, снова придёт мир, и тогда... Тогда она, наверное, просто умрёт. Потому что не будет у неё того, ради чего стоить жить. Ей казалось, что она стоит на самом краю пропасти, и стоит только сделать шаг, как полетишь вниз, отчаянно цепляясь руками за пустоту. Ту самую, что до краёв наполняет сейчас истерзанную, окровавленную душу.

– Ты из Москвы?
– снова заговорил Промахновский.
– Мне постоянно кажется, что мы уже встречались прежде.

Лиза качнула головой.

– Не встречались, я никогда не была в Москве.

– А я из Москвы.
– Он опять достал папиросы, выбил одну из пачки и, помявшись, продолжил: - Я просто к чему это спросил-то вообще. Тут говорят все, что ты из Бреста.

– Из Бреста, - подтвердила Лиза.
– Хочешь про первый день войны из первых уст узнать?

Промахновский испуганно мотнул головой, и она поняла, что опять улыбается той самой улыбкой, что больше походила на угрожающий оскал, за которую немцы и прозвали её волчицей. У них даже откуда-то взялось её единственное фронтовое фото - слегка мутноватый снимок годичной давности, сделанный сразу после окончания курсов мастеров точной стрельбы. Она улыбалась на нём, но настолько неискренне, настолько не по-настоящему и вымученно, что улыбка и правда напоминала гримасу, звериный оскал. А в широко распахнутых глазах горела ненависть.

Лизе фото не понравилось, но она всё же сохранила его - просто так, на память. Может быть, через много-много лет, когда не будут уже грохотать выстрелы и полыхать взрывы, она вытащит его из дальнего тайника

и взглянет в глаза себе прежней, чтобы вспомнить, что же так изменило, так исковеркало ту наивную девчонку с длинными косами и в лёгком весеннем платьице, в мир которой однажды ворвалась страшная кровавая война. Чтобы понять, откуда взялись у неё силы так смело смотреть в глаза самой смерти; понять, почему на протяжении всей войны она никогда не боялась погибнуть, но так отчаянно боялась жить.

– А я тебе всё равно расскажу, - усмехнулась Лиза.
– Я накануне вечером замуж вышла. В четыре утра немцы налетели, а в шесть утра я стала вдовой. Родителей завалило взрывом, выбраться никто не смог, а сестру на моих глазах убил толстопузый немец, который пытался меня изнасиловать. Я воткнула ему нож в горло. И он сдох. Правда, я вся вымазалась в его крови. Но это нисколько не помешало мне присвоить его автомат и пойти убивать остальных. Знаешь, почему?
– Она выдержала недолгую паузу.
– Потому что у меня выбора другого не было.

И многозначительно замолчала, вскинув бровь и с язвительной ухмылкой смотря на Промахновского. Тот выпучил на неё глаза. В них ясно отразилось неверие, и Лиза понимала причину: она совсем не была похожа на того хладнокровного бойца, каким себя описала. Но внешность, как известно, обманчива, и за ее точеной фигуркой, длинными ногами, тонкими изящными запястьями и ясными изумрудными глазами прятался бессердечный и не знающий жалости истребитель нацистской нечисти. Каждого немца она считала своим личным врагом.

Лиза часто вглядывалась в свое отражение в зеркале, и всякий раз с удивлением подмечала, что на лице не написано никаких эмоций. Она не разучилась их чувствовать, нет, напротив, она стали ярче и острее. Просто она не стремилась их показывать. Боялась. Хоть и не признавалась в этом даже самой себе.

Дождь наконец закончился, из-за туч выглянуло весёлое умытое солнце и заиграло яркими зайчиками в мокрой траве. Лиза встала и шутливо отдала Промахновскому честь.

– Ну, бывай, сержант. Не хворай.

– Руку к пустой голове не прикладывают,(1) - напомнил парень.

Лиза фыркнула:

– Не тебе меня учить.

И направилась обратно в избу. Она уже жалела, что так разоткровенничалась перед Промахновским, что наговорила лишнего. Не нужно ему ничего знать о её судьбе.

Вечером в расположение приехал генеральский "виллис" - доставить Лизу в штаб. Ехать туда у неё не было совсем никакого желания, видит бог, лучше уж отоспаться да отдохнуть. Но желание генерала, пусть даже она и не знает его имени и никогда не видела, равносилен приказу. Хотя зачем ему встречаться с ней, она не особенно понимала. Ну да, выполнили трудное задание, но разве это повод? На фронте полно смельчаков, которые превзошли её и в храбрости, и в смекалке.