Когда была война
Шрифт:
На новое место службы вместе с ней переводили и Промахновского. Тот залихватски хорохорился, мол, вот приедем, и сразу немцы оттуда побегут, сверкая пятками и в панике оставляя оружие. Лиза его глуповатой восторженности не разделяла, смотрела на вещи более реально, но и опускать головы раньше времени намерена не была. Ведь не для того она столько пережила, через столько испытаний прошла, чтобы сейчас погибнуть! Да и не успела она отомстить захватчикам до конца, на полную, так, чтобы насладиться возмездием сполна.
Два раза эшелон попадал под обстрелы и бомбёжки, но всё же довёз их до линии фронта, а там они пересели
Колкий осенний ветер наотмашь бил по лицу, заставляя щуриться, и нахально запускал свои тонкие бесплотные руки под ватную телогрейку. Из крепости прислали лодку, и Лиза с Промахновским без слов забрались в неё. Тихо заплескались в темноте вёсла, и лодка, угрожающе раскачиваясь на огромных волнах, бесшумно двинулась к крепости. Она чернела каменной громадой на фоне небес, со всех сторон окружённая водами.
Немцы их ни разу не заметили, и Лиза посчитала это хорошим знаком. Промахновский крепко держался за низенькие борта деревянной лодки и безотрывно глядел на постепенно проступающие из мрака стены крепости. Обёрнутая в рваную мешковину снайперская винтовка лежала у его ног. После выполнения задания Промахновскому присвоили звание старшины, проскочив старшего сержанта - из-за острой нехватки офицерского состава. Новым чином Промахновский жутко гордился, хотя и старался этого не показывать, но от острого внимания Лизы это не ускользнуло.
Наконец они высадились на поросший жухлой травой берег. Прямо перед ними высилась замшелая, сплошь поросшая зелёным мхом крепостная стена. Парнишка с продранной шапке-ушанке и кургузом грязном ватнике, что перевёз их через пролив, без слов двинулся к забранному средневековой решёткой арочному входу и несколько раз стукнул по толстым ржавым прутьям штыком винтовки. Минуты через две решётка стала медленно и со скрипом подниматься вверх.
С другой стороны стены Лизу и Промахновского встретили несколько человек. Парнишка, отдав честь и доложив, что пополнение прибыло, удалился, а невысокий хмурый мужчина в шинельке и майорскими знаками различия пристально оглядел Лизу с головы до ног.
Она вскинула руку к пилотке.
– Старший лейтенант Фабиш для дальнейшего прохождения службы прибыла!
– Это хорошо, что прибыла, - ответил майор.
– А я думал, что Фабиш - это мужик.
Чтобы разглядеть его разглядеть его худое, со впалыми щеками лицо, Лизе приходилось напрягать зрение: освещения в крепостном дворе не было, только тускло мигающий факел на стене.
– Никак нет, товарищ майор. Не мужик.
Майор подошёл ближе. В ночной тишине звук шагов показался неестественно громким.
– Говорили, стрелок ты, старший лейтенант, отменный, без промаха бьёшь, - скорее сказал, чем спросил он, разглядывая награды на её груди.
– Что немцы тебя боятся как огня.
– Так точно, товарищ майор. Боятся.
– Лиза коротко улыбнулась и едва слышно добавила: - Для этого у них есть причины.
Майор переступил с ноги на ногу, не отводя от неё взгляда.
– Я майор Конев, ваш непосредственный начальник. С этого дня поступаете в моё
Расквартировали их в нижних ярусах Флажной башни. В другой башне, Головкина, находились командный и наблюдательный пункты, в узких бойницах стояли пулемёты, а вдоль стен тянулись жёсткие деревянные лежанки. В центре комнаты расположился массивный занозистый стол с чадящей коптилкой из почерневшей консервной банки. Остро пахло сыростью, землёй и затхлой застарелой плесенью. Для отопления использовали переделанную под печку старую железную бочку. Она раскалялась докрасна, выдыхая клубы чёрного дыма, и плевалась красными искрами; добыть хворост на острове было практически невозможно, и жгли преимущественно листья и мусор. Они громко трещали в пасти самодельной печки, вспыхивали, как порох, и почти не давали тепла.
Лиза оказалась единственной женщиной в крепости. Но измотанным осадой, обстрелами и бомбёжками солдатам было не до девичьих прелестей: они воспринимали её как бойца. И не больше. Это не могло не радовать Лизу - меньше всего ей хотелось отбиваться от назойливых кавалеров, как частенько уже случалось прежде. Несколько раз, правда, кое-кто пытался обращать на неё внимание, но она всегда давала такой жёсткий и суровый отпор, что подступаться снова никто не смел.
Единственным поклонником оставался только Промахновский. На того не производили впечатления острый сарказм и ледяное равнодушие Лизы. Даже после того, как она пару раз резко его осадила, чётко и ясно дав понять, что ни о каком романе между ними не может быть и речи, он продолжал упорно добиваться её расположения. Его настойчивость и неотступность порой забавляли Лизу, а порой раздражали - потому что она себя не понимала. Точнее, боялась. Боялась, что, поддайся она тому трепетному чувству, что зародилось совсем недавно в её сердце, как всё остальное отступит на второй план. А она не могла допустить этого. Нельзя, чтобы душащая ненависть к врагу остыла, перестала быть такой пламенной и страстной, иначе не получится у неё никакого возмездия.
По ночам они рыли траншеи и окопы для безопасного передвижения по крепости, выдалбливали в стенах амбразуры кирками и лопатами. Лиза работала наравне с мужчинами, не давая себе спуску. Система обороны Орешка была качественной и продуманной, и на следующий день она уже выбрала себе несколько снайперских точек и собственных пунктов наблюдения.
Каждая огневая точка носила своё название: "Утка", "Байкал", "Россия", "Чайка", "Ермак". Все выбранные Лизой тут же получили её имя, хоть и были они непостоянными и менялись в зависимости от обстановки. Промахновский всегда располагался в нескольких метрах от неё.
Немецкие обстрелы всегда начинались в одно и то же время: в семь утра, четыре и семь вечера. С присущими им педантичностью и аккуратностью гитлеровцы выпускали ровно по сто мин и снарядов. Защитники Орешка даже рассчитали время между взрывами и разработали схему передвижений во время обстрелов.
– Бывает, и внепланово бабахают, - объяснял Витя Елесин, молодой снайпер в чине ефрейтора, проводя Лизе "экскурсию" по Орешку.
– Как начнут! Тут такое стоит, что хоть задохнись. Пыль столбищем. Ещё и шастают туда-сюда на лодках моторных, вопят чего-то на немчурачьем своём.
– Он весело загоготал.
– Я в них камнями люблю пуляться, если слишком близко подходят. Как-то гадёнышу одному так в лоб зафинтилил, он аж в воду бултыхнулся! Его немчура выловила да обратно в лодку, а он сжался, трясётся весь, как собачонка, зима ж была.