Когда налетел норд-ост

Мошковский Анатолий Иванович

— Студентки. Из Архангельска. Бабка уже жалеет, что связались с ними…

— Это почему же?

— Поселились четверо на двух койках. Для экономии. В кафе пробавляются кашкой или половиной борща без мяса. А шума от них не на два рубля в сутки…

— Слушай, — вдруг перебил его Дмитрий, — у вас здесь нет лодок с сильным мотором, тысячи на три оборотов?

— Как нет? В порту есть глиссер «Вихрь» и моторки есть.

— А покататься на них можно? Ну, нанять на часок?

— Не знаю. Наверно, можно. Об этом надо с Валерой потолковать. У него один брат механиком на маяке, а второй рыбак…

— Я вижу, у тебя немалые связи!

— Да не особенно, — заскромничал Колька, — так, кое-кто

есть.

— Значит, насчет моторки можно будет договориться?

— А мы вместе сходим к Валере… Скажите, а зачем вам моторка?

— К лыжам. — Дмитрий пошел в дом.

Колька шмыгнул следом и мастерски разыграл удивление:

— У вас морские лыжи? Потрясающе! Я видел, как на них катаются в Голубой бухте. Вот бы мне разок…

Из-за стенки вдруг донеслось мужское кряхтенье и шлепанье мокрой тряпки.

— Это что еще? — спросил Дмитрий вполголоса.

— Дядя Гена… Он всегда моет полы, а еще кашку для Светки варит.

— Похвально. А теперь оставь меня одного. Быстро!

Колька ушел. Со всех сторон слышались какие-то различные шорохи и звуки. С одной стороны доносились непрерывное шушуканье, смешки и визг девчонок, тех самых, что спят по двое на одной койке. С другой — молодой женский голос кого-то отчитывал:

— Ты ведь обещал, что мы переедем. Правда, Елизавета Васильевна? Отсюда до Сочи вертолетом меньше часа, и стоит всего четыре рубля… Там сейчас музыка, шум, веселье, парки, публика… А здесь что? Глушь. Ни одного прилично одетого человека.

— Какая ты странная, Елена, — сказал старушечий голос, — разве тебе в Ленинграде не хватает суеты?

— Знаю, почему вы так говорите, — не унималась молодая, — вам денег жалко. В Сочи расходы другие.

— Что ты говоришь, Елена! — вмешался мужской голос. — Разве я когда-нибудь жалел на что-либо деньги?

— Надоела мне эта Джубга, — прервала его молодая. — Здесь некуда пойти, потанцевать не с кем. В доме отдыха одно старье! Повеситься можно.

Пока Дмитрий пытался уснуть, Колька сидел на лавочке возле дома с Лизкой, слушал ее и смотрел, как горят огни кафе на берегу — оно давно закрылось, а огни не гасили. Вероятно, они помогали Джубгскому маяку, который с горы слал в темноту красные вспышки.

— Ну как этот парень? — спросила Лизка. — Симпатичный? Кто он такой? Наверно, уже не студент?

— Наверно. — Кольке не хотелось разговаривать. — Откопали пушку? — вяло спросил он.

— Полчаса пыхтели. Огромная, почти как у музея в Геленджике… Видал? Ну и смеху было! Ржавая — страшно! Дуло все забито землей. И на кой она нам сдалась? Если б папа не дружил с Иваном Григорьевичем, ноги бы моей там не было. Потом и на школе может отразиться, и вообще… Что идет сегодня в кино, не помнишь?

— Кажется… Нет, забыл, не помню. — Колька понимал: напрашивается в кино. Но сегодня у него не было денег даже на себя — бабка деньги давала ему редко. Да к тому же приехал этот человек с морскими лыжами, которые до сих пор Колька видел только издали. Возле уха продолжал звенеть Лизкин голос:

— А тетя Аня, наша отдыхающая из Волгограда, говорит, что сейчас в моде чешуйчатые ткани и кожа — польта, платья, сумочки…

— Интересно. — Колька не мог обидеть Лизку, хотя сейчас ему было не до нее.

Утром против обыкновения Колька проснулся рано. Услышал, как под окном дедушка подметает двор и асфальтированные дорожки. Сколько за эти годы перебывало у них жильцов! От одной худой дамочки остался на память драный зонтик; от другой — непрерывный (с утра до вечера хохотала) смех в ушах; от третьего жильца осталась обмусоленная колода карт без пиковой дамы и червового короля; четвертый забыл у них учебник по электронике, полный мудреных

формул и схем — черт ногу сломает!..

Сколько их прошло перед Колькой, скупых и щедрых, злых и добрых, открытых и подозрительных, грустных и звонкоголосых! Он прислушивался, присматривался к ним, помогал доставать лодку на станции — станция официально принадлежала дому отдыха; водил на рынок и в Лермонтово, сопровождал в походах к истокам реки Джубги, что у Полковничьей горы; покупал им самодельные уловистые самодуры у знакомых, у рыбаков колхозной бригады — рыбу; когда они уезжали, делал им ящики для винограда, охотно получал от них деньги, всевозможные гостинцы и улыбки. Потом они уезжали — даже самые лучшие! Всем он помогал относить вещи к портпункту, или к автобусной остановке, или на вертолетную площадку, и они улетали, уезжали, уплывали от него, он махал им, а через минуту бежал купаться, уже позабыв о них… Все они чем-то были нестерпимо похожи друг на друга. Необычные «дикари» встречались редко. Месяц тому назад к ним приехал дядя Гена с золотоволосой Еленой — даже Лизка, наверно, не будет такой, когда вырастет! — с трехлетней Светкой и матерью-старушкой. Колька случайно узнал, что дядя Гена — моряк-североморец, офицер, и у Кольки все сжалось внутри. Но дядя Гена не по годам был толстым и рыхлолицым, и что удивительно — мыл полы, ходил с сумкой за молоком и кефиром. Плавал плохо. На Баренцевом море, говорил он, моряку не обязательно уметь плавать — вода там студеная, как бы ни плавал, через три минуты отдашь концы. Как-то не верилось, что служит он на грозном ракетоносце и его слушаются лихие матросы…

Колька лежал и смотрел на окошко Дмитрия. Ждал, когда тот проснется. Часам к восьми у Кольки заныли от лежания ребра. Он потянулся, встал, нетерпеливо прошелся у калитки, глянул на море и… увидел там Дмитрия с дядей Геной.

Как был, в трусах и драной майке, бросился к пляжу.

— Доброе утро! Здравствуйте! — прокричал он и прыгнул в море.

Дмитрий делал зарядку — это была трудная работа: лицо напряжено, мышцы и мускулы вздуты. Рядом сидел дядя Гена в белой, похожей на гриб шляпе с бахромой, с толстыми складками на животе и у подбородка. Какой-то пухлый, сдобный, с отвисшими щеками. Он смотрел на Дмитрия: руки и ноги того работали четко и безотказно, как паровозные шатуны и поршни. Когда Дмитрий кончил зарядку, они о чем-то заговорили. Наверно, Дмитрий уговаривал дядю Гену следовать его примеру, но тот смущенно пожимал толстыми плечами и, видно, отговаривался.

Затем на пляже угрожающе, как черная туча, выросла громоздкая фигура бабки.

— Ты что ж не сказал, куда ушел? — закричала она издали. — За хлебом иди. Ну?

Кольке стало очень стыдно. Особенно перед Дмитрием.

— Сейчас.

Он нырнул и долго находился под водой, настолько долго, насколько позволяли легкие, а они были у него неплохо натренированы, а когда вынырнул, бабка все еще стояла. Она погрозила ему кулаком, и на внутренней стороне ее руки мелькнула старая, бледно-голубая уже татуировка.

— Иду!

После Колька сколачивал ящики, качал воду для стирки, доставал свиньям из бочки куски дельфиньего мяса, выгонял из огорода соседских кур. А когда освободился, пошел искать Дмитрия и встретил Лизку. Она сказала, что его Дмитрий — так и сказала «его» — в кафе.

Кафе было огромным открытым зданием под шиферной крышей на тонких столбиках и скорей походило на Дворец спорта. Колька пробежал глазами по длинной пестрой очереди с блестящими подносами в руках — кто был в сарафанах, кто в шортах, кто в купальниках и плавках. Дмитрия здесь не было. Тогда он окинул взглядом зал, продуваемый всеми морскими ветрами, заставленный алюминиевыми столиками, стульями, и сразу заметил у барьера Дмитрия. Подсел к нему на свободный стул.