Колбаски, тайны и загадки в безмятежный период

Бельский Александр Андреевич

Иваныч, сжимая в каждой руке по полупудовому окороку, подошёл к заднему борту «Стрижа». В грузовом отделении, кроме огромного, неряшливо и неаккуратно скомканного куска брезента, ничего не было. Оглядев его, пузан решил ничего не расправлять и не менять, но зато разразился панегириком копчёному мясу:

— Окорока у Карташки знатные! Эта шельма их в Вираце у какого-то славного мастера берёт. И простой сыровяленый чудо что такое! Они там свиней какими-то особыми желудями откармливают на вольном выпасе, да дробину, ну, то есть, солод после варки сусла для пива, им дают. Причём по какой-то специальной секретной методе, чередуя то одно, то другое.

А уж вот этот вот (тут он воздел вверх зажатый в левой руке на манер булавы у былинного героя окорок) и вовсе песня счастья для живота. Его как-то по хитрому припекают в особой медово-ягодной глазури в больших печах, затем ещё раз, по иному, уже теперь с листом ореховым, тёрном, можжевеловыми ягодами и со всякими острыми и душистыми травками-листочками и чесночком, а после в холодном дыму коптят до полного восторга и удовольствия. Под водочку вашу гномью, холодную и знобкую, да с хренком-горчичкой… Да боги с ними, можно же ведь и без них, без хренка и горчички! Ножичком так каравайчик горячий пластанёшь, а от него — дух хлебный, парок живительный. Ломоть толстый, да мягкий, прям весь в руку можно сжать, такой он пышный! Ты эдак на него такой же ломоть окорока, только тоненький, и они вместе так запахнут, что невозможно не выпить рюмку,

а то от неё уже и рука замерзла. И так её раз, родимую, геройски и лихо, а потом занюхаешь этим вот хлебно-мясным великолепием ароматным, и — захрустишь огурчиком квашеным. Пупырчатым таким, мелким, острым, с черносмородиновым, вишневым и дубовым листком, да с хреном, да с чесноком, да укропом с зонтиками, и обязательно под гнётом побывшим. И вот только потом уже этим вот самым двойным ломтем и закусишь, не спеша так, чинно, с радостью и ощущением счастья бытия…

Оба голодных гнома почти одновременно дернули кадыками, сглатывая слюну. Дарри забурчал животом, а Гимли коротко и с чувством сказал, как припечатал:

— Сука!

Поняв, что перестарался, толстяк заткнулся и шмякнул воздетый к потолку окорок на брезент в кузове «Стрижа», и уж было приготовился, словно игрок в городки, бросить второй, сыровяленый. Как вдруг ткань задёргалась, зашевелилась, и стало ясно, что под ней что-то, а точнее, кто-то есть. Край брезента резко дёрнулся, и из-под него, вставая рывком, появилась фигура. Это был человек, мужчина. Он был одет в добротный, солидный даже городской костюм, правда, увы, сильно помятый. Гимли так и вовсе не понимал этой неудобной «городской» моды Пришлых. Кургузый пиджачишко казался нелепым и неуместным, и своей клетчатой мятостью вызывал в памяти когда-то слышанное слово «пиджакет». Да и сорочке с расстёгнутым на две пуговицы воротом для полноты картины не хватало галстука. К фатовским аккуратным усикам, напомаженными и закрученными остриями грозящими носу, очень пошла бы набриолиненная прическа, но, увы — шевелюра незнакомца была взлохмачена и взъерошена. Он смотрел на Гимли, к Камню же он был обращён вполоборота спереди, ну, а к Иванычу практически спиной, зато тот был ближе всех к незнакомцу, всего лишь в шаге.

— А-а-а-аркаша? — проблеял Иваныч, — а-а-а-а я вот про окорока твои рассказываю…

Но Гимли заметил кое-что ещё, кроме костюма и причёски. Незнакомый доселе ему Аркадий был бледен, как сама смерть. И на этой белизне ещё отчётливее выделялись губы, измазанные чем-то тёмным, красные белки глаз и почти чёрные круги вокруг них. Ворот рубашки тоже был расстёгнут не просто так. На шее был заметен след укуса. И если Иваныч этого не видел, а Камень не понял, то ур-барак всё сообразил немедленно. Тишина и плавность событий лопнули и рассыпались. Карташка, услышав позади себя и совсем рядом голос, с нечеловеческой скоростью повернулся в сторону пузатого содержателя гостиницы. Гимли, отскакивая спиной вперёд от машины, тоже очень быстро, хотя и уступая в скорости незнакомцу, сорвал с плеча «Таран». Не за ремень, а цапнув правой рукой обратным хватом шейку приклада, и, пока дробовик описывал энергичную дугу стволом вниз, левой передернул цевьё, загоняя патрон в патронник. Одновременно он рявкнул:

— Камень, Иваныч, назад! Это вампир!

И выстрелил.

Глава 6

Глава 6, в которой герой узнаёт,каково это — биться с вампиром, а ещё знакомится с бравыми жандармами.

Дальше всё происходило быстро, сумбурно, нелепо и одновременно. Аркашка, наклонив голову, присел, причём так живо, что, как показалось Камню, заряд картечи прошёл над ним. Завопил и отскочил мячиком назад Иваныч. Дарри ничего ещё не успел сообразить, и так и стоял столбом с медальоном в протянутой к отпрыгнувшему Гимли правой руке. Он даже подумал, что пузан вскрикнул, испугавшись выстрела — но это было не так. Просто Иваныч в этот миг был единственным, кто видел Карташку в лицо, а не со спины. Вампир и в самом деле пригнулся, правда, не после выстрела, как показалось Дарри, а за миг до него, так что картечь стригу действительно не зацепила. И — нет, он и не пригнулся вовсе. Он превращался. Голова его при этом словно втянулась в плечи, лицо же разительно изменилось. На переносице собрались морщины, и лоб словно надвинулся на неё. Резко обострились скулы, рот растянулся, превращаясь в клыкастую пасть, из которой пахнуло зловонием, тленом и прокисшей кровью. Его глаза из голубых с кровавыми белками расцвели в ярко-жёлтые, вовсе без белков, но зато с вертикальными зрачками. Пальцы скрючились как когти, спина согнулась каким-то странным образом, отчего он сразу же превратилось в уродливое, но очень хищное нечто.Всё это случилось быстро, внезапно и… страшно, так что пузан от неожиданности взвизгнул и отпрыгнул с невероятной для него лёгкостью, успев при этом замахнуться единственным своим на этот миг оружием — окороком. Карташка-кровосос, не медля ни мгновения, метнулся за ним, скалясь и вытягивая руки с внезапно ставшими узловатыми и когтистыми пальцами. Его раззявленная вонючая пасть нацелилась на шею толстяка. Камень по-прежнему продолжал стоять и тупить, Гимли выстрелил второй раз и теперь уже не промахнулся, всадив заряд под правую лопатку умруну. Он не боялся попасть в Иваныча, поскольку последний был от него правее и дальше, чем вампир, а картечь на расстоянии жалких двух метров не то, что не разойдётся — из поддона не выйдет. Но третий раз он стрелять не решился — вампир уже прыгнул на усача, а гномы всё же как стрелки далеко не эльфы. Впрочем, всё, чего он добился своей пальбой, это только то, что кровососа увело с линии атаки, но и то лишь немного. Долю секунды спустя Иваныч обрушил свою сырокопчёную палицу на голову нападающему стриге. Но запоздал с ударом, всего лишь задев вскользь умруна по голове, уж больно тот был быстр. Вампир, победно шипя, врезался в него с такой силой и скоростью, что они оба свалились на пол. Иваныч ухнул, а Карташка схлопнул капкан своих челюстей, но из-за столкновения с полом промахнулся, как и Иваныч секунду назад, и едва не сломал себе зубы об каменные плиты пола.

Гимли многое повидал за свою жизнь, и повоевать ему пришлось тоже много с кем, в том числе и с вампирами. Так что он не то, чтобы был вовсе спокоен, просто не терял головы. И в этой голове вовсе не крутились мысли, замедляя реакцию тела, всё было на подсознательном уровне. Курильщик, закуривая, даже не думает, как он достанет сигарету из пачки и щёлкнет зажигалкой, он делает все эти движения памятью тела и автоматически. Так вот и сейчас ур-барак не думал, а понимал. Если бы это понимание выразить словами, то получилось бы слишком длинно и долго. Он понимал,что это не баоба-сит, вампир в женском обличье, который с равным успехом питается и гномами, и людьми. Карташка был лишь человечишкой, но не это было важно, важнее было то, что его обратил обыкновенный вампир. Вот и вышел из него стрига, обычный людской вампир. А они гномов не пьют, и заразить их не могут. Это людская кровь им блаженство, а гномья даже не пища, а так, скверная ей замена. Потому, наверное, из них всех он и навёлся сразу именно на Иваныча, за которого подсознательно Гимли беспокоился всё же меньше, чем за Камня. Кроме того, вампир был очень молодой, только что обращённый. Он пока совсем не сильный, до первой кормёжки, хотя голодный, хитрый и злой. И шансы справиться с ним есть. Не много, но есть. Стригу можно убить огнём, осиной или святой водой. Вот только ничего этого у них с собой не было. Вампиры, вопреки расхожему заблуждению,

серебра не боятся, это вам не оборотень какой или упырь. Солнце им, конечно,может серьёзно навредить, особенно яркое и особенно — новообращённому вампиру. Но, во-первых, на их беду день был пасмурным, а, во-вторых, в лабаз через распахнутые ворота и слуховые окошки на крыше солнечных лучейи в погожий-то денёк лилось не так уж чтобы и много. Поэтому и солнышко им тоже не поможет, да и умруну не сильно помешает. Тот же вампир только прямых солнечных лучей боится, а в тени так и нормально ему. И опять же, слабый-то он слабый, и гномов не пьёт, да только ведь всё одно — он уже и сейчас многажды сильнее любого казада, и убить он тоже любого из них может, не особенно-то и напрягаясь, голыми руками. И убьёт, если его не свалить. Так что им справляться с этим кровососом нужно обязательно, если жить хотят, и причём быстро. Вампира, любого, и молодого, и старого,ещё можно уничтожить, отрубив ему голову или порубив на куски, и тогда его не спасёт даже его демоническая регенерация. Ну да только старый для них был бы слишком быстр и силен… Этот-то, конечно, молодой, только вот беда — ни он, ни Дарри не взяли с собой секиры. Шли же мирно грабить лабаз, а не с вампирами сражаться, прости нас Прародитель! Так что и этот вариант— не вариант! Вот, примерно так, долго и путано, могло бы прозвучать то, что в какой-то миг промелькнуло в голове старого гнома, который не задумывался и не медлил, делая что должно. То есть стрелял так часто, как только мог. Паля в кровососа, Гимли даже не рассчитывал его убить. Ни простая пуля, ни картечь на это не способны, ну разве что в упор раза три в голову, чтобы её снести напрочь. Это Дарри сейчас с изумлением смотрел, как толчки чёрной, вязкой и вонючей крови умруна выдавливают из его спины картечины, а раны на глазах начинают затягиваться. Гимли такого уже навидался. Но зато, стреляя, он вынуждал кровососа бороться с ранами, тратить силы, которых у молодого, ни разу не кормившегося вампира не так ещё и много. И каждая рана его замедляла. Сейчас же надо было подобраться вплотную, иначе он, паля из своего «Тарана», больше вреда принесёт Иванычу, а не вампиру. Ур-барак в два прыжка подскочил к ним. Он пытался так наставить дробовик, чтобы не зацепить усача, но Карташка не глядя отмахнулся от него. И сила этого движения была такова, что старый гном отлетел метра на два, не только не выстрелив, но ещё и уронив свой «Таран», который с лязгом упал на пол. Впрочем, может это лязгнул сам Гимли, тоже покатившийся по полу. Камень, наконец, пришёл в себя. Его дробовик был далеко, прислонён к колесу «Стрижа» с другой стороны машины. Но, пожалуй, что револьвер, который он вырвал из кобуры, был теперь поудобнее — до вампира, оседлавшего Иваныча, было не больше метра. Дарри рухнул на одно колено, да ещё и пригнулся, чтобы, стреляя, не попасть в толстяка. Медальон Глоина, повисший на запястье, звякнул об каменную плиту пола, Гимли, начавший вставать, завопил: «В башку! В башку цель!» и тут же оглушительно бабахнул в руке Дарри «Молот Тора». Камню показалось, что выстрел был даже громче, чем из «Тарана» ур-барака, по крайней мере, он сам почти оглох, так зазвенело в ушах. Человека или гнома, наверное, снесло бы напрочь, но Карташка только коротко дёрнулся. Словно и не сорок четвёртым калибром почти в упор. Или нет, словно не в человека, а в дерево, вот! Хотя от дерева щепки полетели бы, а тут будто и не в туловище попал, а в болото. Бах — и всё, и никакой дырки в корпусе у Карташки, а через какие-то секунды расплющенная пуля, как и картечь ранее, полезла назад. Да, он стрелял не в голову. Дарри не мог последовать совету Гимли, в голову вампира с его места просто не было возможности выцелить, и он вынужденно палил в корпус. Что ж до Иваныча, то тот был цел. Пока… Пока — поскольку стрига, одурев от запаха крови, которую они даже сквозь кожу чуют, и от близкого пульса живого человека, наплевав на пальбу,наконец вцепился ему в шею. Ну, почти что в шею. Потому что у толстяка на ней толстым шарфом во много слоёв были намотаны колбасы и шпикачки, и вампир, словно бритвой, оттяпал кусок колбасы. Дальнейшее было непонятным Дарри, ещё раз бабахнувшему из своей ручной мортиры, и снова, всё по той же причине, в корпус. Но зато ясно, как день, Гимли, уже успевшему встать, достать свой револьвер и сделать шаг к куче-мала на полу.

На беду для Карташки, в колбасе было слишком много чеснока. У вампира на чеснок тоже аллергия, как и на осину, но намного слабее. Он лишь отшатнулся назад, заухал, затрепыхался, выплёвывая колбасу, и Дарри, не тратя времени на обдумывание и помня, с какой скоростью двигался стрига, всадил в него ещё одну пулю, и снова — в корпус, на этот раз уже просто позабыв от волнения о том, что кричал ему Гимли. И опять — Карташка только дернулся от попавшей в него тяжеленной пули, что-то забухтел набитым ртом и уже начал привставать, только двигался чуть медленнее. С глухим стуком выпал на пол измятый свинцовый комок из предыдущей раны, как и картечины чуть раньше, а Карташка уже начал подбираться для прыжка. Прыжка на него, Дарри! От волнения Каменьвсё никак не мог выстрелить. Спас его Гимли, практически в упор всадивший пулю в голову вампира. Тот, помедлив, рухнул назад, свалившись, наконец, с Иваныча. Голова стриги с чваканьем стукнулась об пол. А Дарри удивился. Он помнил, как из этого же самого револьвера выстрелил в голову тугу, пытавшемуся его задушить и застрелить, и что с этой головой приключилось. Входное отверстие было не очень большое, зато вот выходное… Насмотрелся, пока жезлы от рабских ошейников вытаскивал. Дыра с кулак, и вся стена сзади была забрызгана кровью да мозгами. Ну и на пол крови потом уже натекло — и много, и быстро. А тут ведь Гимли палилв вампира почти в упор. Но — как будто выстрелил во что-то одновременно и вязкое, и сухое, и прочное. Возможно, из-за цели похода, в голову ему пришло дурацкая мысль, что так бы было, если бы они стреляли в гигантскую твёрдую сыровяленую колбасу. Никаких кровавых фонтанов, никаких выходных отверстий величиной с ворота. Да и вообще, Камень не был уверен — есть ли оно вообще, это выходное отверстие.

— Понял, тютя, что бывает, когда старших не слушаешь? Кричал же — в башку его! — проскрипел Гимли, тщетно старавшийся прицелиться вампиру в голову. Тщетно — потому что Иваныч дёрганно пытался одновременно скинуть с себя ногу вампира Аркадия, отползти от него в сторону Гимли и подняться, и тем самым постоянно перекрывал ур-бараку линию стрельбы.

— А он что, выходит, больше всех старших не слушал? Ну, ты же его убил, не меня? — и Дарри, кривовато улыбнувшись, кивнул на неподвижное тело вампира.

— Ну, наверняка, его же старшие учили, что говорить с набитым ртом нельзя? А он, видишь, не слушался, вот и пострадал. Только ты ошибаешься. Пули вампира не убьют, но с простреленной башкой много не навоюешь. И быстро он не встанет теперь, — делая шаг в сторону «Стрижа», чтобы освободить, наконец, директриссу, буркнул ур-барак. Вопреки его последним словам, по телу вампира пробежала судорога. Поняв, что Карташка вот-вот начнёт шевелиться, Гимли заторопился.

— Так как же его добить тогда? У нас же ни кольев осиновых, ни секир, ни святой воды нет…

— Да вот так, — ответил ур-барак, убирая револьвер в кобуру. Затем оглядел, поднимая, оброненный «Таран» и дослал патрон в патронник. Дальше он уже бормотал словно самому себе, ну или говорил, как говорит гном, отвечающий на дурацкий вопрос, стараясь при этом не отвлечься от воистину важного дела, на котором он всецело сконцентрировался, — раза три-четыре картечью в башку, так чтобы отстрелить её на хрен!

И он тщательно вложился в приклад.

— Жандармерия княжества Тверского! Оружие на землю, мля! На колени, руки за голову! На пол, мля, на пол! Руки на затылок! Не двигаться! — загремело-заорало от ворот в несколько голосов, — Быстро, вы под прицелом пулемёта! Дёрнетесь — закидаем гранатами!