Колодец трёх рек. Москва приоткрывает вам тайны своих подземелий

Давыдов Даниил Сергеевич

В пятницу, сбежав с последнего урока, я вернулся домой в предвкушении наполненных для меня смыслом выходных в компании моих друзей – диггеров, в штабе Маклакова. Только я переступил порог квартиры, как услыхал телефонный звонок.

– Здорово! – закричал в трубку радостный Андрюха. – Пляши, отец! Дозвонился.

Оказалось, что Куприн не только вспомнил Андрюху, но даже согласился с нами встретиться. В субботу он назначил встречу на двенадцать часов дня.

– А как же штаб? – расстроился я.

– Ну, позвони и скажи, что нас не будет. Выбирай уж, или Маклаков, или Куприн.

Режиссёр оказался стильно одетым мужчиной средних лет. В штанах

цвета хаки, с накладными карманами по бокам, я о таких мог только мечтать. В чёрной куртке пиджачного покроя, похожей на военную гимнастёрку, но значительно более нарядную, и в тёмнокрасных низких ботинках с металлическими носами. На серой щетине выделялись аккуратные усы, переходящие в бородку. Они были не сами по себе, а просто обозначены на скуластом лице чуть более длинными волосками. Кривоватый тонкий нос разделял взгляд серых беспокойных глаз как бы надвое. И их хозяин немного по-птичьи, чуть наклоняя голову, поглядывал по сторонам, выпуская в простуженный осенний воздух белые струи сигаретного дыма.

– Здравствуйте, Саша! Как поживаете? Как здоровье? – начал Андрюха, широко улыбаясь и с размахом подавая руку для рукопожатия.

– Спасибо, неплохо, – сухо ответил режиссёр. При этом на его лице не проскользнуло и намёка на улыбку. Он был насуплен и посматривал исподлобья, будто уже хотел с нами поскорее распрощаться.

Я тоже представился, отметив про себя, что, несмотря на первое впечатление, рукопожатие Куприна было достаточно крепким.

– А вам от Артёма Аршаковича привет! – соврал Андрюха. – Обязательно, говорит, Саше огромный привет передавайте. Тоже повидаться хотел, да не смог, дел невпроворот.

– Кто? Что? Какого Артёма Аршаковича? – не меняя выражения лица, переспросил режиссёр.

– Да Задикяна же!

– А, Задикяна… ну, и ему привет. – Докурив и щелчком бросив окурок под колёса автомобилей, режиссёр засунул руки в карманы и, не глядя на нас, сказал: – Ребят, я человек занятой, времени у меня мало, давайте, чего хотели?

– В общем, такое дело. Вот вы искали шахту эту, она пропала. Мы – диггеры, собираем любую информацию о ней. Все люки перевернули там, все коллекторы облазали, шахты нету. Единственное, что нам от вас нужно, – расскажите, как она выглядит, как вы туда попали, почему решили вернуться, когда это всё произошло?

– А, вот оно что! Да я, честно говоря, не думаю, что она куда-то исчезла. Просто мы в тот раз ошиблись коллектором, не туда спустились. Я ошибся. Но думаю, если поискать хорошенько, то можно её найти. У меня есть примерно два часа. Если хотите, мы можем сейчас туда съездить. А по дороге я расскажу как раз все вводные, – говорил он, критически оглядывая нас с ног до головы. – Только вы же сейчас туда полезете?

Мы с Андрюхой переглянулись. И замотали головой. Если бы это было так просто, мы бы туда уже давно залезли. Но уверенность Куприна одновременно и вдохновляла и обезоруживала. Неужели он в самом деле думает, что можно вот так просто взять и спуститься в Колодец трёх рек? В колодец, который не может найти Маклаков, о котором что-то умалчивает Задикян.

Ехать на метро режиссёр категорически отказался. Он подошёл к краю тротуара, поймал машину, и вскоре мы катили из центра по серой, скучной Москве. Начинал накрапывать мелкий дождь. Водитель остановился возле угловатого здания Геологического института. Расплатившись, Куприн вышел на улицу и закурил.

– Я жил здесь одно время, на Волгина, – сказал он, указывая на перпендикулярную улицу. – Вообще у меня с этим районом какие-то

поворотные моменты в жизни связаны. Мы тогда с первой женой расстались, а тут у меня ещё родители умерли с разницей в полгода. И вот я тут жил в их квартире. А там, – он неопределённо махнул рукой в сторону пустыря, – там уже с нами позже всё случилось.

Куприн уже не выглядел таким замкнутым. О пережитых событиях он рассказывал, будто был не их непосредственным участником, а сторонним наблюдателем.

– Я же до последнего не знал, что Очеретин погиб. Мне только дня два спустя об этом сказали, в больнице. Я даже помню как – приехал мой друг, Очеретина-то я не очень близко знал, по работе только, привёз водки, а дело под Новый год, я в палате один, всех по домам отпустили. Вот мы пили водку, закусывали снегом с подоконника. Он и сказал тогда. Очеретин полез первым, он должен был меня снизу снимать, как я спускаюсь. Обвязался верёвкой и полез. Наступил в коллектор и упал, я ещё подумал, поскользнулся. Хотел ему помочь, а там на полу – типа проема такого, я провалился и – ногу сломал. Боль сильная, Очеретин молчит, я фонарь выронил, темно, но мне и в голову не приходило, что его унесло, мы же там ходили. Я понимал, что надо на помощь звать, и вот я на одной ноге по лесенке поднялся наверх. Меня от боли даже выключало иногда, я как будто на несколько секунд сознание терял, но поднялся. Стал кричать. Никого. В общем, часа через два только «скорая» приехала. А ещё вот тут колодцы были, прямо туда! – указал Куприн на противоположную сторону улицы.

Над забором скучно нависали чёрные ветки деревьев, почти голые, с мёртвыми бурыми листьями, не поддавшимися ни ветру, ни холодному позднему дождю. За ними на расстоянии сотни метров виднелись бесформенные корпуса многоэтажных строений. На территории никого, только несколько «жигулей» стояли на внутренней дорожке. Они казались единственным разноцветным пятном в мире осеннего юго-западного тлена. Со стороны улицы в заборе виднелись запертые ворота с чёрным круглым прожектором, светившимся неживым светом, несмотря на сумрачный, но всё-таки день. В целом территория навевала какую-то смутную тревогу. Пусто – но прожектор горит, безлюдно, а машины стоят. Что происходит в этих странных зданиях? Неприятное чувство усилил режиссёр:

– Это ИБХ, – сказал он, точно прочитав мои мысли. – Институт биоорганической химии. Эти корпуса построили в середине восьмидесятых, а до этого институт в другом месте был. Я про него снимал, когда на «ящике» работал.

– А чем он занимается? – спросил я, не отводя взгляда от забора.

– Вопросами биоорганической химии, естественно. Вакцины всякие делает, опыты проводит, лекарства тестирует, свойства организма изучает. Кстати, корпуса построены в виде цепочки ДНК.

Я не знал, как выглядит цепочка ДНК, но это почему-то произвело на меня колоссальное впечатление. Да и вообще – таинственная шахта, гибель оператора, подземелья, прикрытые корпусами, за ними пустыри…

Мы перешли улицу и двинулись вдоль территории. Чёрный и ржавый местами забор не был глухим. Между металлическими направляющими хорошо просматривались газон, дорожка вдоль корпуса и пустынные парковки чуть впереди. Я шёл и рассматривал крышки колодцев на территории. И снова почувствовал хорошо знакомое мне волнение: какой из них тот самый? Ведь так легко пропустить нужный люк, спутав его с десятками таких же вокруг. Возле тротуара виднелись прямоугольные решётки под землю. Из них тянуло влажным теплом. «Теплотрасса», – определил я, потянув носом воздух.