Королева не любившая розы
Шрифт:
На следующий день, в длинном письме, посвящённом текущим делам, он сделал приписку, пересказав свой новый разговор с Луизой: она соглашалась отложить постриг на полтора года и, если король того пожелает, дождётся его отъезда к армии, но Людовик ответил, что она не должна принуждать себя ради него:
–В понедельник я уеду в Версаль или в Шантильи, чтобы попытаться развеять пеаль, которая овладевает мною временами с невероятной силой, особенно когда я один…
Прощание с Луизой состоялось 19 мая во время церемонии пробуждения королевы. Людовик не мог совладать с чувствами и плакал. Девушка оказалась более стойкой. Согласно
–Прощание принесло мне единственную горечь, – вспоминала позже Луиза, – это радость и торжество моих врагов.
Потом она обратилась к королю, прося его принять эту жертву и исполнять свой долг.
–Ступайте туда, куда призывает Вас Бог; человеку не пристало противиться Его воле, – ответил Людовик. – Я мог бы силой королевской власти удержать Вас при дворе и запретить всем монастырям в королевстве принимать Вас, но я не хотел бы однажды корить себя за то, что лишил Вас великого блага.
23 мая 1637 года «Газета Франции» опубликовала коротенькую заметку: «Париж. 19 мая. Король отбыл из Сен-Жермена и ночевал в Версале. В тот же день мадемуазель де Лафайет, одна из фрейлин королевы, приняла решение стать монахиней, о чём сильно сожалели и король, и королева, и весь двор».
После прощания девушка удалилась в комнату графини де Флей, дочери госпожи де Сенесе, и, приблизившись к окну, долго смотрела вслед карете Людовика. Забыв о правилах этикета, запрещающих упоминать короля в третьем лице, она воскликнула, подавляя рыдание:
–Увы! Я его больше никогда не увижу!
Циник Ришельё решил заполнить пустоту, образовавшуюся в сердце монарха, и стал расписывать ему достоинства мадемуазель де Шемеро – его креатуры. Кардинал опасался, что с уходом Луизы де Лафайет король вновь подпадёт под влияние Марии де Отфор.
Однако 4 июня Людовик ответил ему из Фонтебло:
–Если бы мне нужно было кого-нибудь любить, я бы лучше попытался примириться с Отфор, чем с какой бы то ни было девицей при дворе, но поскольку в мои намерения не входит связывать себя с кем-либо, как я уже сказал Вам и как пообещал Лафайет, а я никогда не изменял данному ей слову, как и она мне, я до самой смерти буду придерживаться намерения не связывать себя ни с кем и постараюсь прожить хорошо, как только смогу, на этом свете, чтобы под конец суметь попасть в рай, ведь это единственная цель, которая должна быть у нас в мире сем.
В душевных страданиях Людовика не было ничего напускного. Меланхолия лишила его энергии, заставляя предаваться безрадостным мыслям. Вместо того, чтобы заниматься делами или охотиться, король подолгу сидел в кресле, закинув ногу на ногу, одной рукой подперев подбородок, а вторую бессильно свесив вдоль тела.
Ришельё же успевал подумать обо всём: вскоре отец Жозеф внезапно заболел и скоропостижно скончался, отец Коссен был отослан в дальний приход, госпоже де Сенесе пришлось срочно покинуть двор и уехать в свой замок в Рандане, после чего её любовнику архиепископу Лиможскому ничего не оставалось, как вернуться к своей пастве…
Глава 15
Усмирение королевы
После бегства Марии Медичи и метаний Гастона Орлеанского оппозиционные придворные объединились вокруг Анны Австрийской во многом благодаря тому, что она оставалась
Однако активность её «дамского двора» наносила ущерб интересам Франции, на страже которых стоял Ришельё. Последний жаловался в своём «Политическом завещании»:
–…Фракции и волнения могут проистекать скорее от вмешательства женщин; женщины наиболее опасны, нежели мужчины, так как в их природе заложены разные виды обольщения, способные передвигать, колебать и опрокидывать кабинеты, дворы и государства, что является таким тонким и изворотливым злом, какое только может существовать.
Даже Дюма-отец, описывавший в «Трёх мушкетёрах» интриги Анны Австрийской и её дам как «милые забавы», впоследствии изменил своё мнение. В продолжениях этого романа, «Двадцать лет спустя» и «Десять лет спустя», его герои с ностальгией вспоминают «великого кардинала».
В июне 1637 года Мария Медичи подписала с кардиналом-инфантом договор, пообещав полмиллиона ливров на содержание армии и обязавшись не идти на примирение с сыном, пока не будет установлен мир, а Ришельё не отправится в изгнание.
Тем временем Людовик ХIII никак не мог утешиться после того, как Луиза де Лафайет покинула дворец. По прибытии в Версаль он лёг в кровать и не допускал к себе никого в течение двух дней. А на третий, как пишет герцог де Сен-Симон, решил, что ему «больше не нужно лишать себя удовольствия видеть мадемуазель де Лафайет, тем более, что для короля Франции открыты двери всех монастырей».
Поэтому он отправился навестить девушку в монастыре Визитации Девы Марии на улице Сент-Антуан в Париже. Послушницы могли принимать посетителей, общаясь с ними через решётку. 30 июня король, возвращаясь с охоты, провёл у этой решётки более четырёх часов: он говорил с Луизой очень нежно и не мог сдержать слёз. Зато эта беседа подействовала на него благотворно, вернув даже чувство юмора: увидев коменданта Бастилии, явившегося его приветствовать, король в шутку сказал:
–Видя перед собой решётку, а позади Вас, господин де Трамбле, я подумал было, что я в тюрьме…
Впоследствии он признался отцу Коссену, что «был так тронут описанием радости и покоя, данным ему Лафайет, что если бы не его долг перед своим государством, он охоно последовал бы её примеру».
Людовик никому не сказал, что поедет в монастырь, даже кардиналу, чем встревожил последнего. Окружающие сколько угодно могли судачить, что Людовик полностью в его власти, но Ришельё прекрасно знал, насколько король дорожит своей независимостью. Тем временем Луиза, очутившись в стенах монастыря, осмелилась, наконец, в присутствии короля осудить беспринципность, жестокость и чрезмерное честолюбие Ришельё, которое, по её словам, может заставить его предать короля и присоединиться к партии предполагаемого наследника.