Королева
Шрифт:
Как часто случалось в те годы, положительное воздействие этого душевного единения продержалось не долго. 14 ноября – в сорок седьмой день рождения принца Чарльза, что не случайно, – Диана сообщила представителям Букингемского дворца о своем намерении выступить в передаче BBC “Panorama”, посвященной общественной деятельности. Втайне даже от своего личного секретаря и пресс-секретаря она уже записала у себя в Кенсингтонском дворце пятидесятипятиминутное интервью с Мартином Баширом – малоизвестным журналистом и продюсером телерадиосети.
Передача вышла 20 ноября, в сорок восьмую годовщину свадьбы Елизаветы II и Филиппа. Это была отчаянная месть Дианы своему уже бывшему мужу. Обойдясь в этот раз без посредников, она получила вопросы заранее и прорепетировала все ответы. Барбара Уолтерс, позже беседовавшая с Дианой об этом интервью, назвала его “разыгранным как по нотам” (39). Принцесса без утайки рассказывала (40) о своих душевных терзаниях, о романе с Хьюиттом и развалившемся браке, изображая королевскую семью черствой и равнодушной к мытарствам “неуравновешенной” невестки.
Самый оглушительный залп Диана приберегла для Чарльза, посеяв сомнения в его готовности к роли наследника престола. По ее словам, королевские обязанности для него – “смертная мука”. “Статус монарха, – заявила Диана, – загонит его в жесточайшие рамки, и я не уверена, что он их выдержит”. Говоря о романе с Камиллой, она произнесла свое знаменитое: “Нас в этом браке было трое – и всем оказалось тесно”, забыв посчитать Джеймса Хьюитта, с которым их
Позже близкая подруга принцессы Роза Монктон писала, что в этой передаче “Диана развернулась во всю мощь” (41). Друг Чарльза Николас Сомс увидел в интервью “запущенную стадию паранойи” (42). Этим выступлением Диана нанесла и себе, и королевской семье еще больший урон, чем книга Мортона, хотя поначалу опрос общественного мнения (43), проведенный Институтом Гэллапа, зафиксировал положительную реакцию публики – 77% респондентов считали, что принцесса вправе изложить свой взгляд на происходящее. Королеву беспокоило другое: уже 46% опрошенных (на 13% больше, чем два года назад) сочли Чарльза неподходящим претендентом на престол. За ланчем с Вудро Уайаттом в Мейфэре Мартин Чартерис назвал Диану “очень опасной” и “неуравновешенной”, констатировав также, что развод теперь “неизбежен” (44).
Королева не смотрела телеинтервью. Ее пресс-секретарь Чарльз Энсон ясно дал понять прессе, что ее величество “не смотрит “Panorama” никогда”, “ошеломив BBC (45) этой редкой оглаской личных пристрастий. Советники, однако, все видели и вкратце изложили ключевые моменты. Посовещавшись с Джоном Мейджором и Джорджем Кэри, Елизавета II 12 декабря сообщила премьер-министру, что напишет Чарльзу и Диане по письму с просьбой “в интересах страны договориться о разводе пораньше” (46). Два с лишним года официального раздельного проживания позволяли Чарльзу подать на развод по обоюдному согласию – если Диана не воспротивится. Выверенные до последнего слова указания – королевский приказ, по сути, – своей невестке Елизавета II подписала: “с любовью, mama ” (47).
Главным камнем преткновения в этом разводе оказались не деньги, не опека над детьми, не прерогативы, а титул Дианы. На встрече с королевой в Букингемском дворце 15 февраля 1996 года в присутствии стенографиста – заместителя личного секретаря Робина Джанврина – Диана приготовилась добровольно отказаться от “королевского высочества”. Елизавета II, сохраняя предсказуемую невозмутимость (48), посоветовала Диане подробно обсудить все вопросы с Чарльзом. Позже Диана рассказывала Полу Барреллу, что свекровь проявила “чуткость и доброту” (49).
“Переговоры” с Чарльзом состоялись 28 февраля в Сент-Джеймсcком дворце. Диана согласилась на развод, заботиться о детях им с Чарльзом предстояло наравне, однако титул она теряла, оставаясь отныне просто принцессой Уэльской, без “королевского высочества”. И снова она явила себя во всей красе (50), тотчас выложив прессе конфиденциальные подробности беседы и нанеся удар в спину (руками своего союзника в “Daily Mail” Ричарда Кея) заявлением, будто от титула ее заставили отказаться королева и Чарльз. Однако у Елизаветы II имелась стенограмма, подтверждающая неправомерность обвинения, поэтому Чарльз Энсон высказался от имени королевы напрямую: “Решение отказаться от титула исходило только и исключительно от принцессы. Ни королева, ни принц ее об этом не просили. Это полностью исключено. Королевская семья никогда не станет утверждать подобное, не имея на руках неоспоримых фактов” (51).
Пока Чарльз с Дианой вели свои сложные переговоры, у Эндрю и Ферги завершился бракоразводный процесс – 30 мая, спустя десять лет после свадьбы. Как и Диана, Ферги отказалась от “королевского высочества” и именовалась теперь Сарой, герцогиней Йоркской. Однако, в отличие от Чарльза с Дианой, Йорки расстались мирно, несмотря на продолжающиеся эскапады Ферги. В воспитании дочерей оба принимали участие (52) и, по словам Ферги, составляли “счастливейшую разведенную пару” (53).
Диане было определено щедрое содержание: семнадцать миллионов фунтов отступных единовременно и более трехсот восьмидесяти пяти тысяч фунтов ежегодно на представительские расходы. Жить она оставалась в Кенсингтонском дворце, Чарльзу отводился Сент-Джеймсcкий. Благотворительную деятельность принцесса должна была вести отдельно от королевской семьи, но испрашивать позволения у королевы и Министерства иностранных дел на заграничные путешествия в рамках этой деятельности. Ей разрешалось использовать для приема гостей парадные покои Сент-Джеймсcкого дворца и королевский транспорт для официальных мероприятий. В последний момент Диана попыталась отвоевать “королевское высочество”, однако в конце концов уступила, когда четырнадцатилетний Уильям заявил, что проживет и без титула. Подтверждая высокий статус Дианы, представители двора подчеркивали, что она “по-прежнему будет считаться членом королевской семьи” (54), и на всех государственных и национальных мероприятиях она фигурировала как “ее королевское высочество”.
Благословенную передышку от семейных перипетий предоставил Елизавете II Нельсон Мандела, прибывший во вторник 9 июля с четырехдневным государственным визитом. Десятки тысяч британцев – ни один зарубежный гость не собирал своим приездом такие толпы уже много десятилетий – пришли приветствовать африканского руководителя, едущего с Елизаветой II в экипаже в Букингемский дворец после торжественной встречи на Конногвардейском плацу. На вечернем торжественном банкете семидесятилетняя королева чествовала семидесятисемилетнего главу африканского государства как спасителя страны, “занимающей особое место в моем сердце и в сердцах британцев” (55). Мудрость и отходчивость человека, двадцать семь лет просидевшего за решеткой, королева отметила тремя днями позже, после двадцатиминутной встречи Манделы со своей бывшей противницей Маргарет Тэтчер, прошедшей под девизом “забыть старые счеты” (56).
Вместо традиционного ответного обеда в Южноафриканском доме в четверг вечером Мандела решил, слегка нарушив протокол, поблагодарить принимающую сторону концертом “Двух наций” в Королевском Альберт-Холле. На организованном при участии принца Чарльза мероприятии вместе с Филом Коллинзом, Тони Беннеттом и Куинси Джонсом выступили Хью Масекела и другие знаменитые южноафриканские музыканты. Мандела, известный своей любовью к танцам под южноафриканские ритмы, сидел с королевой, Филиппом, Чарльзом и другими высокими гостями в королевской ложе. В антракте он отвел в сторону Робина Ренвика (барона Ренвика Клифтонского), который служил прежде британским послом в ЮАР. “Мне станцевать?” – спросил Мандела. “Непременно”, – ответил Ренвик. “А что скажет королева?” – “Танцуйте, не беспокойтесь” (57).
Когда началось выступление а капелла мужской группы “Ladysmith Black Mambazo”, Мандела в черной шелковой рубахе принялся пританцовывать. К нему неуверенно присоединился Филипп, а затем и Чарльз стал покачиваться и прихлопывать в такт музыке. “К всеобщему удивлению, – вспоминает Робин Ренвик, – королева тоже встала и слегка подвигалась” (58). Как отметила на следующий день “Dayly Telegraph”, “нечасто увидишь буги в исполнении Елизаветы II” (59).28 августа завершился бракоразводный процесс Чарльза и Дианы – королевская семья вздохнула с облегчением. Однако они и предположить не могли, что принцесса пожелает остаться в центре внимания. Диана привлекла в стратегические союзники Тони Блэра, лидера лейбористов и кандидата в премьеры на предстоящих выборах 1997 года. В начале нового года они пересекались (60) на нескольких частных званых обедах, где молодой амбициозный политик присмотрелся к принцессе повнимательнее. Его покорили ее
Блэру нравилось в ней “яркое сочетание аристократизма и простоты <…> аристократка, но обычная, человечная и, главное, стремящаяся общаться на равных” (62). В то же время она выглядела “непредсказуемым метеором”, который ворвался в “упорядоченную и стройную галактику” (63) королевской семьи. Хоть принцесса и не конкретизировала своих политических пристрастий, Блэр счел, что “по темпераменту и создаваемому настроению” она “идеально впишется” (64) в его планы развития Лейбористской партии.
Если Диана “приближала аристократию к народу”, то Блэр пытался менять устои и ломать лейбористские стереотипы, ища так называемый “третий путь”. По сути, оба искусно актерствовали. “Мы с ней были манипуляторами, – писал позже Блэр, – ловко считывая чужие эмоции и инстинктивно под них подстраиваясь” (65). Эти хамелеонские способности как нельзя лучше помогли Блэру в кампании против стабильного, но скучного руководства Джона Мейджора. “Неолейбористская” доктрина сулила молодой задор и модернизацию – с опорой скорее на рыночный консервативный подход, чем на принципы классического социализма. 1 мая 1997 года лейбористы одержали внушительную победу на выборах, и Блэр, вступивший в должность за четыре дня до своего сорок четвертого дня рождения, стал первым премьером, рожденным после восшествия Елизаветы II на престол.
Блэр вырос в поднявшейся из низов шотландской семье. Приемные родители его отца Лео трудились в доках Глазго, а дед по материнской линии был мясником. Самостоятельно заработав на учебу, Лео закончил юридический и стал адвокатом, параллельно преподавая право в Даремском университете в Англии и делая карьеру в Консервативной партии – пока ее не оборвал инсульт.
Тони он постарался дать самое лучшее частное образование, отправив его в Феттес-колледж – школу-пансион в Эдинбурге, прозванную шотландским Итоном. Затем Блэр изучал право в Оксфорде и работал какое-то время в лондонской адвокатской конторе, где познакомился с Шери Бут, амбициозным и компетентным юристом из Ливерпуля, которая вскоре стала его женой. Вступив в Лейбористскую партию, в 1983 году он получил депутатский портфель и зарекомендовал себя как реформатор. По-мальчишески симпатичный, сияющий улыбкой (королева-мать пошутила как-то, что он “зубами сверкает, но не кусает” (66), Блэр привлекал внимание бойкими убежденными речами и завоевывал поддержку своим обаянием. “Вежливее его я не встречал премьер-министра ни в Британии, ни за рубежом” (67), – писал историк-консерватор Пол Джонсон.
В 1994 году после смерти лидера лейбористов Джона Смита Блэр все-таки показал зубы, когда выиграл выборы как глава оппозиции, обойдя своего друга и соратника Гордона Брауна, кандидатуру которого тоже активно поддерживали. Браун обвинил Блэра в “предательстве” (68), и Блэр дал понять, что со временем уступит Брауну свое кресло. Этот уговор положил начало многолетней вражде между двумя работающими бок о бок политиками.
Блэр отличился и на целовании рук в Букингемском дворце, куда он прибыл 2 мая 1997 года. Получив наставления от адъютанта, он споткнулся о край ковра (69) и упал прямо на протянутую для поцелуя руку Елизаветы II. Королева, не поведя и бровью, сообщила, что он ее десятый премьер-министр. “Первым был Уинстон. Еще до вашего рождения” (70). Этот эпизод, драматически приукрашенный, фигурирует и в фильме “Королева”, где точно передана крайняя нервозность Блэра. “Я почувствовал себя мелкой сошкой перед огромным пластом истории, – вспоминал Блэр в интервью 2002 года. – Однако уже в ту встречу королева продемонстрировала <…> что обязательно постарается избавить собеседника от неловкости” (71).
Спустя двадцать минут “общих разглагольствований” (72) о законотворческих планах лейбористов кто-то из придворных привел Шери, воинствующую республиканку, которую часто ругали за непочтительное отношение к монарху. “Вроде бы я не избегала реверанса целенаправленно, – смутно припоминает Шери, – значит, наверное, все-таки присела перед королевой” (73). Женщины обсудили трудности переезда на Даунинг-стрит с тремя детьми, и королева “сочувственно цокала языком” (74). По воспоминанию премьер-министра, Елизавета II, “проговорив с нами положенное время, едва уловимым кивком поставила точку в беседе и проводила нас к дверям”.
Одиннадцатью днями ранее Елизавета II отпраздновала свой семьдесят первый день рождения в тиши Виндзорского замка. Она прокатилась верхом, посидела за ланчем со своей девяностошестилетней “матушкой” и полюбовалась красотой фрогморского сада под “жарким весенним солнцем (75)”, как гласит ее письмо к Нэнси Рейган.
В возрасте, когда большинство ее сверстников уютно устраивались на пенсии и ударялись в консерватизм, королеву положение обязывало расширять горизонты и не отставать от новых веяний. 6 марта Елизавета II запустила первый королевский интернет-сайт, содержащий сто пятьдесят страниц материалов о монархии. На открытии она назвала Интернет “пропуском в огромный мир знаний, не разделенный государственными границами” (76). Тем не менее, как выразился Блэр, “в королеве всегда остается что-то незыблемое”, в основном связанное с традициями, “оберегающими тайну и величие монархии” (77).
Один из щекотливых вопросов, которые пришлось решать новому премьеру, касался сорокатрехлетней яхты “Британия”. В рамках сокращения расходов правительство Мейджора еще тремя годами ранее постановило закончить ее эксплуатацию в 1997 году. Тори не желали расставаться с необходимыми на переоснащение одиннадцатью миллионами фунтов, не говоря уже о растущих ежегодных тратах на содержание. “Многие тем не менее считали, что от “Британии” избавляться нельзя, – говорит бывший старший представитель двора. – Для простых людей она по-прежнему оставалась символом величия державы” (78). Приводили доказательства, что яхта повышает престиж британской торговли по всему миру благодаря “Морским дням” для бизнесменов (79), пополнившим государственную казну на три миллиарда фунтов с 1991 по 1995 год. В конце концов, когда “Британия” превратилась в олицетворение роскоши и неполиткорректного расточительства народных средств, Елизавета II согласилась с ней расстаться.
Правительство Мейджора все же рассматривало политически рискованную возможность постройки новой суперсовременной королевской яхты, не требующей таких затрат на эксплуатацию, и Министерство обороны представило ориентировочную смету в восемьдесят миллионов фунтов. На церемонии передачи суверенитета над Гонконгом Китайской Народной Республике 30 июня 1997 года Тони Блэр убедился, насколько значимо это плавучее олицетворение Британии. Глядя, как после спуска британского флага залитая светом прожекторов яхта величественно выходит из Гонконгской гавани, Блэр восхищенно произнес: “Наше достояние!” (80) Однако вскоре его правительство отказалось от намерения строить замену “Британии”, расписавшись тем самым в собственной недальновидности, учитывая семьсот пятьдесят миллионов фунтов, потраченных на Купол тысячелетия, ставший символом выброшенных на ветер государственных средств.
В августе королевская семья перед отдыхом в Балморале в последний раз отправилась на “Британии” в плавание по Внешним Гебридам с традиционным заходом в замок Мэй. На память о прощальном празднике “Британии” в гостевой книге королевы-матери расписались “Лилибет” и “Филипп” (81), за ними Эндрю с двумя дочерями, после Анна с сыном и дочерью и ее второй муж Тим Лоренс, Эдвард со своей подругой Софией Рис-Джонс, дочь Маргарет Сара и муж Сары Дэниел Чатто, а также сын Маргарет Дэвид Линли и его жена Сирена. Традиционный обед “был овеян печалью” (82), однако это не отменило обмена стихотворениями, когда “Британия” в сопровождении двух эсминцев дважды пропыхтела вдоль берега (83), прежде чем скрыться за горизонтом.
Послание на яхту сочинял для королевы-матери ее друг поэт-лауреат Тед Хьюз, и в нем имелись, в частности, следующие строки: