Королева
Шрифт:
Девизом стратегии стала “невидимая эволюция” (31) – по аналогии с выведенной Робином Джанврином “теорией мармайта”. Мармайт, солоноватая паста, которая еще сто с лишним лет назад прописалась на всех британских кухнях, фасуется в банки с узнаваемой желто-красно-зеленой этикеткой, такой привычной, уютной и домашней. Лишь поставив рядом две банки – современную и пятидесятилетней давности – можно увидеть различия в оформлении. Оно менялось настолько плавно и постепенно, что никто не замечал разницы. По теории Джанврина, монархии предстояло эволюционировать так же – маленькими, незаметными шажками, создавая уверенность, что привычный институт остается прежним, но в то же время подстраивается под новые условия.
Тем не менее и у Джанврина с коллегами периодически случались просчеты – например, когда королеве пришлось по их задумке приветствовать прохожих у “Макдоналдса”, демонстрируя близость к народу. Пресса тут же разоблачила показушность мероприятия, опубликовав фотографии стоящего у входа в фастфуд королевского “роллс-ройса”. Елизавета II побеседовала после с Робином Джанврином, но недовольства не высказала. “Она очень хорошо чувствует, как что будет воспринято, – говорит Саймон Льюис. – Меня поразил ее прагматизм и интуиция. У нее тончайшее восприятие действительности. Иногда на какую-то идею она возражает: “Так нельзя, это слишком помпезно” (32).
Последние годы XX столетия принесли королеве уйму новых тревог – на этот раз касающихся матери и сестры. Королева-мать в преддверии столетнего юбилея все больше слабела здоровьем, хотя, не утратив бойкого характера, отказывалась не только от кресла-каталки, но и от трости. “Время мне не указ, – утверждала она. – Я сама им распоряжаюсь. И хочу встречаться с людьми” (33).
Даже после операции по замене правого бедренного сустава в ноябре 1995 года она не отказалась от участия в протокольных мероприятиях. В январе 1998-го, посещая сандрингемский конный завод, она упала и сломала шейку второго бедра, после чего перенесла еще одну операцию по замене. Тем не менее в девяносто семь лет она вернулась к светской жизни (34), появившись в конце марта на ежегодной встрече благотворительного общества “Гильдия одевающих” в Сент-Джеймсcком дворце – первом из сорока шести предстоящих ей в том году мероприятий.
Проблемы Маргарет были скорее психологического, чем физиологического свойства. В прошедшие годы ее одолевали самые разные недуги (35) – мигрени, депрессии, бронхит, гастроэнтерит, алкогольный гепатит, – вызванные в основном чрезмерным курением и пристрастием к
Сестры продолжали ежедневно созваниваться, и из зарубежных поездок Маргарет всегда первым делом звонила Елизавете II (36). В Балморале принцесса “чувствовала себя бедной родственницей, – утверждает один из придворных. – Королева ее жалела” (37). “Иногда Маргарет становилось очень одиноко” (38), – говорит ее давняя подруга Джейн Рейн. “Кроме Тони и Родди, никто не дарил ей счастья, – считает один из близких знакомых принцессы. – На званых обедах она часто намекала, чтобы я отвез ее домой. Приглашала меня зайти и делилась наболевшим под рюмку горячительного” (39).
В конце февраля 1998 года шестидесятисемилетняя Маргарет перенесла легкий инсульт. От удара она оправилась, хотя с тех пор стала быстро уставать и проявляла признаки рассеянности. Почти год спустя она обварила кипятком ногу, принимая ванну у себя на Мюстике. Королева организовала для нее перелет на “конкорде” в Англию, где ее положили в больницу короля Эдуарда VII. После этого принцесса стала ходить с трудом и часто усаживалась в кресло-каталку. Были и другие свидетельства угасания. С начала 1980-х (40) Маргарет увлеченно переписывалась с Нэнси Рейган, однако в 1999 году от ее имени стала писать фрейлина Аннабель Уайтхед.
Уже в мае 1999 года (41) королева сомневалась, сможет ли ее слабеющая сестра присутствовать на предстоящей свадьбе принца Эдварда и тридцатичетырехлетней Софии Рис-Джонс, деловой представительнице среднего класса, внешне чем-то напоминающей Диану. Дочь торговца автозапчастями и домохозяйки, София выросла в небольшом кентском городке и училась в колледже Пембери, престижной школе для девочек. Сменив ряд должностей, связанных с пиаром, в 1996 году она открыла собственную фирму. С Эдвардом София познакомилась в 1993-м, когда рекламировала благотворительный теннисный турнир, и в январе 1999 года, через пять лет ухаживаний, они объявили о помолвке.
После позора с “Королевским нокаутом” Эдвард добился умеренных успехов на ниве кинопроизводства, снимая, в частности, документальные фильмы о замках с привидениями в Уэльсе, о своем двоюродном деде герцоге Виндзорском и восстановлении Виндзорской резиденции. Поскольку из всех королевских детей тридцатипятилетний Эдвард женился последним, слухи о его сексуальной ориентации ходили настолько упорные, что Софии пришлось публично опровергнуть все подозрения. “Я бы с радостью прокричала с любой крыши, что это неправда. Позволила бы людям убедиться самим, но это невозможно” (42).
В отличие от свадеб других королевских отпрысков, состоявшееся 19 июня в виндзорской часовне Святого Георгия бракосочетание Эдварда и Софии, по максимуму организованное их собственными силами (43), было относительно скромным. Королева даровала им титулы графа и графини Уэссекских и предоставила в качестве резиденции викторианский особняк в пятьдесят шесть комнат под названием Бэгшот-Парк в Суррее, который тут же назвали слишком роскошным для второстепенных членов королевской семьи. Они не оставили работу, намереваясь совмещать ее с протокольными обязанностями, и в профессиональных кругах получили известность как Эдвард и София Уэссекские.
В декабре Елизавета II лишилась одного из самых дорогих ей людей, когда в возрасте восьмидесяти шести лет скончался Мартин Чартерис. В начале месяца у него диагностировали запущенную стадию рака печени и немедленно положили в больницу короля Эдуарда VII. Королева навестила его там и пробыла в течение часа. “Они сразу же принялись обсуждать злободневные вопросы, – вспоминает Гай Чартерис. – Говорили обо всем. Первый раз видела, чтобы они так беседовали вдвоем” (44). Елизавета II не проронила ни слова сочувствия по поводу плачевного состояния своего заслуженного советника. “Она знала, что это бессмысленно, – свидетельствует вдова Чартериса, – и что Мартин предпочел бы побеседовать на привычные для них рабочие темы”.
Через три недели его выписали из больницы, и 23 декабря он скончался дома в Глостершире. Год спустя королева пригласила родных Чартериса в Виндзорский замок на установку чугунной задней стенки камина, барельеф которой Мартин лепил в последние месяцы жизни. Он умер, не завершив работу, и доделывал ее молодой скульптор из Итона. В барельефе присутствовали все королевские гербы и – трогательный штрих – три корги. “Я уверена, будь Мартин жив, одна из собак задирала бы на барельефе заднюю лапу” (45), – говорит его вдова. Королева поместила каминную стенку в зале Святого Георгия в память не просто о придворном, но о друге.На празднование кануна миллениума 31 декабря 1999 года Блэры пригласили королеву и принца Филиппа вместе с Анной и ее мужем в огромный Купол тысячелетия в Гринвиче. Строительство этого выставочного центра, воплощающего неолейбористский образ “могучей Британии”, постоянно омрачалось превышениями сметы и сбоями графика. Тони Блэр обещал в ночь открытия ни больше ни меньше как “величайшее шоу на свете” (46). Полет воздушных гимнастов под высоченным куполом сменился концертом, а затем, незадолго до полуночи, архиепископ Кентерберийский прочитал молитву.
По свидетельству Алистера Кэмпбелла, Елизавета II “по крайней мере, выдавила улыбку”, тогда как остальные “откровенно злились” (47). Анна, в частности, “застыла с каменным лицом”. Не способствовало веселью и отсутствие отопления, заставившее королеву, как и тысячи других приглашенных, кутаться в пальто. “Было видно, что они бы предпочли сидеть сейчас под пледами в Балморале” (48), – вспоминает Кэмпбелл. С двенадцатым ударом часов все должны были, взявшись за руки, спеть “Старое доброе время”. Королева, неподвижно глядя прямо перед собой, вяло сцепила пальцы с Блэром и Филиппом, который запечатлел на ее щеке редкий для публичных появлений поцелуй. Даже Блэр назвал этот “трогательный” момент ужасным (49).
Неудачный новогодний вечер не испортил отношений королевы с Блэром, которые складывались вполне успешно. Ее величество председательствовала на открытии шотландского парламента и присутствовала на учреждении Национальной ассамблеи Уэльса, знаменующих главные вехи неолейбористской программы по делегированию законодательной власти британского парламента после десятилетий давления со стороны националистов. “Королеве принадлежала ключевая роль в делегировании полномочий, – утверждает Саймон Льюис. – Поэтому важно было сделать ее присутствие заметным. Народ должен знать, что она принимает непосредственное участие в переменах” (50). В своей речи ее величество подчеркнула, что политикам не следует забывать: “Королевство по-прежнему остается единым <…> Его части лишь фрагменты целого, и благодаря единству мы представляем собой нечто большее, чем просто сумма частей” (51).
Поначалу Блэр относился к еженедельным аудиенциям у королевы достаточно небрежно и даже позволял себе пародировать ее перед знакомыми: “Все, Блэр, хватит этой белиберды насчет народной принцессы, у народа есть королева” (52). Однако со временем он проникся к ней уважением за проницательность, как утверждает глава кабинета Блэра, Джонатан Пауэлл, и “за умение правильно оценивать людей и обстановку” (53). Блэр осознал, что королева “постоянно держит руку на пульсе страны – хотя народ об этом вряд ли подозревает” (54). “Она умеет увидеть подоплеку происходящего, – говорит Блэр. – Не просто факты, что, где, когда и как случилось, а крошечные механизмы события” (55).
Как и для его предшественников, зал аудиенций превратился для Блэра в святая святых. “Он загружал себя по полной, встречи шли сплошной чередой, – рассказывает его советник. – И, только садясь в машину со своим личным секретарем, чтобы ехать к королеве, он расслаблялся. Впереди ждала спокойная беседа, возможность поговорить, о чем будет угодно ее величеству” (56). Он ценил, что она никогда “не ходит вокруг да около, высказывается по существу” (57). Как Блэр писал позже, “с королевой нельзя быть на короткой ноге. Даже если она слегка сократит дистанцию, не вздумай ответить тем же, иначе получишь предостерегающий взгляд”.
Шери Блэр тоже потеплела в своем отношении к королевской семье, хотя вначале не обошлось без колкостей в адрес принцессы Маргарет и принцессы Анны, которым, как выразилась Анна, “воспитание не позволяло” называть жену премьера просто Шери. “Я без ума от принца Филиппа, – говорит Шери. – Он, как и я, интересуется Интернетом”. Шери вполне вольготно чувствовала себя на барбекю в Балморале, в отличие от супруга, который сперва очень стеснялся, когда “вокруг тебя хлопочет привычный с детства символ страны”. Больше всего Шери поразило (58) во время приезда, как Елизавета II возилась с их двухлетним сыном Лео, терпеливо уча его бросать собакам печенье и ничуть не сердясь, когда он раскидал по комнате целую горсть.
Сама Елизавета II, как обычно, не спешила делиться мнением о своем десятом премьер-министре, хотя на вопрос знакомого ответила однажды: “По-моему, он вступил не в ту партию” (59). “Она отметила это мимоходом, – пояснил знакомый, – подтверждая общее впечатление его несоответствия образу типичного лейбориста”. Филипп, как и ожидалось, высказался более открыто, сообщив Джайлзу Брандрету, что он, конечно, модернизатор, но “не какой-нибудь Блэр, чтобы разом все перевернуть с ног на голову” (60).В марте 2000 года, на фоне растущей неопределенности австралийско-британских отношений, королева отправилась с тринадцатым по счету визитом в Австралию. В ноябре предшествующего года состоялся исторический референдум, на котором решалось будущее монархии. С перевесом в 54% против 45% австралийцы проголосовали за подданство британской королеве, несмотря на отмеченное опросами усиление республиканских настроений. По мнению многих обозревателей, отказ народа от республики был продиктован лишь тем, что в этом случае президента выбирал бы парламент, а не двенадцать миллионов избирателей, то есть референдум отразил скорее недоверие политикам, чем симпатии суверену.
Когда Елизавета II пришла навестить Мартина Чартериса в больнице через месяц после голосования, “первое, о чем они заговорили, – станет ли Австралия республикой” (61), – вспоминает Гай Чартерис. Королева смотрела на ситуацию философски: когда-нибудь Австралия действительно откажется от подданства британскому суверену. В речи, произнесенной 20 марта 2000 года в сиднейском Оперном театре, она призналась, что “считала себя своей в этой суровой, но открытой и предприимчивой стране” (62), с тех пор как “ступила на ее землю” в феврале 1954 года. Однако “будущее монархии в Австралии зависит лишь от вас, от австралийского народа, и только вы вправе решать его – демократическим, конституционным путем”, – продолжила королева. Она поклялась, что ее “глубокое уважение и любовь к Австралии” останутся неизменными, “как бы ни сложилась дальнейшая судьба страны”.
Самочувствие сестры и матери по-прежнему внушало Елизавете II тревогу, особенно во время двухнедельной отлучки в далекую Австралию. “Она постоянно волновалась, как там мама, не упадет ли она снова, сокрушалась, что никак не заживает прооперированное бедро” (63), – вспоминает кузина королевы Памела Хикс.
В преддверии отмечаемого в августе столетия королевы-матери Елизавета II устроила целую череду незабываемых торжеств. Первым стал грандиозный бал в парадных покоях Виндзорского замка в среду 21 июня, посвященный также семидесятилетию принцессы Маргарет, пятидесятилетию принцессы Анны и сорокалетию принца Эндрю. Список из восьми с лишним сотен гостей (64) включал европейских королей, королев, принцев и принцесс, ведущих представителей британской аристократии, международных знаменитостей, а также управляющих королевскими резиденциями и конных тренеров. Позвали также няньку королевских детей Мейбл Андерсон, Родди Ллуэллина с женой, капитана Марка Филлипса с новой супругой, герцогиню Йоркскую Сару и Камиллу Паркер-Боулз с мужем. В четырех разных комнатах поставили бары с напитками, в палате Ватерлоо сменяли друг друга три танцевальных оркестра, а в Королевском аудиенц-зале громыхало диско.
Четырьмя годами ранее в прессе поднялся недовольный ропот (65),
Тем же летом началась подготовка к Золотому юбилею царствования самой Елизаветы II – то есть пятидесятилетия ее пребывания на троне, до которого оставалось еще два года. Эта задача легла на плечи Робина Джанврина, сменившего Роберта Феллоуза на посту личного секретаря в 1999 году. Сын вице-адмирала, Джанврин с отличием окончил Оксфорд, а затем, до поступления в дворцовый штат в 1987-м, служил офицером флота и дипломатом. Воочию наблюдая трудности, которые переживала монархия в эти годы, он стал первым модернизатором среди верховных советников ее величества.
Первым себе в помощники он завербовал Саймона Уокера, специалиста по связям с общественностью из “British Airways”, которому предстояло сменить возвращающегося в “British Gas” Саймона Льюиса. Южноафриканец по происхождению, Уокер разрушал классический образ придворного еще и тем, что успел поработать не только в Лейбористской партии, но и с Джоном Мейджором в его последние два года на Даунинг-стрит. Королевским советникам нужен был еще один пресс-менеджер, способный взглянуть на ситуацию со стороны и умеющий просчитать, как сыграет та или иная подача фактов. После полудюжины встреч с разными официальными представителями двора – в основном призванных определить, не вынашивает ли Уокер республиканских идей, – Джанврин вынес вердикт: “Только один человек может решить, годитесь ли вы на эту должность. Королева” (69).
Собеседование Уокера с ее величеством состоялось ближе к вечеру в июньскую среду 2000 года. Королева спросила, не возражает ли он постоять, потому что она уже насиделась за три часа позирования для портрета. Во время беседы одна из корги (70) все время тянула Уокера за брючину, поэтому стоять было трудновато. Королева не пыталась приструнить собаку, вообще не обращала на хулиганку внимания, и Уокер начал подозревать, что ему устраивают проверку на прочность.
Собеседование проходило в дружеской, непринужденной обстановке, королева проявляла осведомленность. Она не выпытывала всю подноготную, как делается на собеседованиях в частном секторе, а скорее прикидывала, придется ли Уокер ко двору и сработается ли с ней. “В этом подходе чувствовалась своя тонкость” (71), – признает Уокер.
Он поступил в штат в сентябре, когда уже шла подготовка к Золотому юбилею царствования. Уокер с коллегами хорошо помнили “разочарование от миллениума”, вызванное ажиотажем, который Блэр устроил вокруг Купола. “Медиаподача юбилея шла под лозунгом “меньше обещаний – больше дела” (72), – вспоминает Уокер. Вместо копирования Серебряного юбилея с его многолюдными уличными празднествами предполагалось отразить мультикультурные изменения (73), произошедшие за время царствования королевы. В центре внимания окажется сама Елизавета II, а не монархия как институт, и разные социальные группы будут вольны праздновать по своему усмотрению на фоне крупных мероприятий, образующих костяк официальных торжеств в Лондоне.
Одним из наглядных символов современных веяний при дворе можно назвать и портрет, который писали, как раз когда Саймон Уокер пришел на собеседование к королеве. Этот образ оказался самым противоречивым из всех созданных за время царствования. Автором выступил Люсьен Фрейд, внук психоаналитика Зигмунда Фрейда, считавшийся величайшим из ныне живущих художников-реалистов. Идея портрета исходила от Роберта Феллоуза (74), которого тот же художник запечатлел в 1999 году. Заказ был сопряжен с определенным риском, поскольку Фрейд писал в грубой, даже гротескной манере, широкими резкими мазками. Он ставил себе задачу передать “внутренний мир, скрытый за узнаваемым всеми лицом” (75), и считал, что добиться этого “не легче, чем достичь Северного полюса” (76).
Вместо богато украшенной Желтой гостиной Букингемского дворца, выходящей окнами на Мэлл, в которой десятилетиями работали с Елизаветой II все ее портретисты, Фрейд выбрал студию Монастырского двора в Сент-Джеймсcком дворце, отведенную под реставрацию картин. Он усадил королеву на фоне пустой бежевой стены, в той самой бриллиантовой с жемчугом диадеме, которую каждый много раз видел на марках и банкнотах и которая странно контрастировала с голубым костюмом и тройной ниткой жемчуга. Фрейду пришлось ограничиться всего пятнадцатью сеансами (77) (с мая 2000 года по декабрь 2001-го), что для художника было удручающе мало. Тем не менее семидесятисемилетний Фрейд не уступал трудолюбием своей семидесятитрехлетней модели.
Поначалу в студии постоянно присутствовали несколько офицеров службы безопасности, охранявших диадему, но, поскольку они отвлекали художника (78), Елизавета II попросила их выйти за дверь. Она рассказала Фрейду (79), как столкнулась с одним из них на охоте в имении знакомых. Когда она собиралась подобрать подстреленного фазана, раненая птица вылетела прямо на нее из-за кустов, отчаянно хлопая крыльями, и королева повалилась на землю. Увидев кровь на ее одежде – фазан бешено царапался, – стоявший рядом охранник испугался, что королеву задела пуля. Бросившись на нее, он принялся делать искусственное дыхание рот в рот. “После такого близкого знакомства” (80), как сообщила Фрейду королева, она взяла офицера к себе в службу безопасности.
Ее величество с честью выдержала буравящий взгляд художника, а тот, в свою очередь, расположил ее к себе тем, что оказался таким же увлеченным лошадником. Лошади восхищали его с детства (81), он даже спал тогда в конюшне, чтобы быть к ним поближе, поэтому неудивительно, что среди его работ немало ошеломляющих портретов коней. “Люсьен получал безмерное удовольствие от общения с королевой, – говорит его давняя знакомая Кларисса Иден. – Они говорили о скачках и лошадях. Королева только спохватывалась то и дело: “Все, довольно болтовни, пора за работу” (82).В апреле 2001 года в памяти всколыхнулись давние скандалы вокруг младшего поколения королевской семьи, когда жену принца Эдварда, Софию Уэссекскую, подставил корреспондент “News of the World” Мажер Махмуд. Прикинувшись арабским шейхом, желающим заключить договор с ее фирмой на пиар-услуги, Махмуд тайно записал разговор с Софией и опубликовал его в сенсационной рубрике “World Exclusive” (“Мировой эксклюзив”). Другие таблоиды тут же раструбили, будто София называла королеву “мамашей”, королеву-мать “старушкой”, лидера консерваторов Уильяма Хейга “убожеством”, а Шери Блэр “жуткой”. На самом деле ничего подобного она не произносила (83), однако все же сболтнула подставному шейху, что королевская семья называет премьер-министра “президент Блэр, поскольку таковым он себя мнит” (84), что у Хейга “ужасная манера речи <…> он говорит будто с чужих слов”, а Джон Мейджор был “просто деревянным”. Лейбористский бюджет София провозгласила “чушью собачьей”, а повышение налогов ее откровенно пугало.
В попытке предотвратить публикацию записи София – с одобрения пресс-службы двора – дала интервью газете. Именно тогда она публично опровергла подозрения в нетрадиционной ориентации Эдварда, а также рассказала, как ей тяжко от постоянных сравнений с Дианой, да еще не в свою пользу. “Меня доводят до слез, – призналась она. – Я не отрицаю, что мы похожи внешне, для меня это скорее комплимент. Но с ее общественным имиджем мне тягаться не под силу. Я не Диана” (85). Для новичка в королевской семье этот скандал оказался мучительным испытанием, и София извинилась перед всеми, кого обидела. Однако она не только не впала в немилость у ее величества, но и вместе с мужем стала еще ближе к королеве. “София в первую очередь чтит Елизавету II как королеву, затем как свекровь, но главное – видит в ней человека и относится соответствующе” (86), – утверждает кузина ее величества Элизабет Энсон.
Через несколько месяцев, 19 июля, королева принимала в гостях своего десятого американского президента. Недавно избранный на эту должность Джордж Буш-младший прибыл на обед в Букингемский дворец с супругой Лорой, прежде чем проследовать в Женеву на конференцию “Большой восьмерки”. Вместе с ним прилетел и старый друг ее величества Уилл Фэриш, новый посол США в Британии. Выйдя из автомобиля под портиком Главных ворот, они услышали гимн Соединенных Штатов, мастерски исполненный оркестром Колдстримовской гвардии. Когда сорок третий президент вместе с герцогом Эдинбургским (87) вышел на парадный двор, где его встречал почетный караул, полил дождь, промочивший насквозь брюки и ботинки Буша. Филипп посмеялся от души, но Елизавета II тактично воздержалась от комментариев. Через десять лет после их первой встречи в Белом доме Буш-младший проникся “естественной симпатией” (88) к королеве, которая создала для гостей радушную и непринужденную атмосферу.
Еще больше сплотил Британию и Америку теракт, устроенный 11 сентября исламскими террористами Аль-Каиды. Королева была в Балморале и на этот раз, не в пример реакции на смерть Дианы четырьмя годами ранее, откликнулась быстро. Она выразила соболезнования президенту Бушу, сообщая, что “потрясена до глубины души и отказывается верить в происходящее” (89), и приготовилась вернуться в Лондон на специальную службу в соборе Святого Павла в память о почти трех тысячах погибших, среди которых было шестьдесят семь британских граждан.
Из Лондона в Балморал позвонил Малкольм Росс (90), прося разрешения приспустить “Юнион Джек” над Букингемским дворцом – во второй раз со времен гибели Дианы (в октябре предыдущего года королева позволила приспустить флаг (91) в знак траура по скончавшемуся Дональду Дьюару, первому министру Шотландии). Кроме того, Росс предложил при следующей смене караула (92) сыграть вслед за британским гимном государственный гимн США с двухминутной паузой между ними. Королева сразу же одобрила оба предложения, и Робин Джанврин попросил американское посольство принять участие в церемонии. В четверг, через два дня после теракта, Уилл Фэриш и принц Эндрю вытянулись во фрунт на парадном дворе под звуки “Звездного знамени” в исполнении оркестра Колдстримовской гвардии и плач собравшихся за оградой дворца.11 сентября Елизавету II постигла еще одна утрата – от внезапной остановки сердца скончался ее давний друг, семидесятисемилетний Генри Карнарвон. Как и королева, и миллионы других по всему миру, Карнарвон с женой Джин следили по телевизору за разыгравшимся в Штатах кошмаром наяву. Когда в здание Всемирного торгового центра врезался второй самолет, сердце Генри не выдержало. В “скорой”, везущей его в больницу, он спросил жену: “Позвонишь королеве?” (93) Вскоре он скончался в операционной, и его дочь, леди Каролина Уоррен, позвонила в Балморал. “Королева была убита горем, – говорит Джин Карнарвон. – Все так внезапно. Беда задела нас всех” (94).
В пятницу 14 сентября королева вместе с двумя тысячами семьюстами собравшихся (в большинстве американцев) присутствовала на поминальной службе в соборе Святого Павла в память жертв теракта. Принц Филипп зачитал отрывок из Библии, все спели хором “Боевой гимн республики”, не звучавший в этих стенах с 1960-х, когда он исполнялся в честь Джона Кеннеди и Уинстона Черчилля. “Когда играли государственный гимн, я смотрела на королеву, которая исполнила его без запинки, – вспоминает Джеки Дэвис, жена сотрудника американского посольства. – И я подумала, что если она смогла, то и мне ничего не стоит выучить “Боже, храни королеву” (95).
20 сентября Тони и Шери Блэр вылетели в Нью-Йорк, чтобы принять участие в другой поминальной службе – в церкви Святого Фомы на Пятой авеню. Премьер-министр продекламировал фрагмент из “Моста короля Людовика Святого” (“The Bridge at San Luis Rey”) Торнтона Уайлдера, однако “Послание ее величества королевы”, зачитанное британским послом сэром Кристофером Майером, не менее красноречиво отразило остроту момента. Написанная Робином Джанврином речь заканчивалась фразой, которую Билл Клинтон назвал “бьющей прямо в сердце” (96): “Горе – это цена, которую мы платим за любовь” (97). Эти точные, проникновенные слова (98) были высечены впоследствии не только в церкви Святого Фомы, но и на Гроувенор-Сквер у американского посольства в Лондоне.